ДМБ-2000 (66-ой - 1)

Личный дембель и прям-таки удача

— Вова, — он протянул руку, — ты рисуешь?

Мне повезло. По армейским меркам, само собой. Повезло не то, чтоб неожиданно, но всё равно было приятно. Первая личная комбинация, давшая желаемый результат, позже похеренный мною самим. А всё началось ещё на КМБ.

На присягу мама приехала с ксерокопиями моих рисунков. Ничего особенного, пошловатый стандарт демонов, монстров, Конанов с мечами и так себе сисек с задницами. Но среди них оказались два, с черепом и попыткой сделать интересный узор. Одно дело говорить и рисовать коня с шеврона или скорпиона, другое — показать, что можешь.

Боевые листки в нашей роте появились у первых. Комроты, старлей Комаров, рулящий в полку автохозяйством, радостно потирал руки и жаждал забрать меня к себе. Ровно до момента, пока не узнал про отсутствие прав категории С.

— Ты же после одиннадцатого класса! — возмутился он. — На кого учился в УПК?!

— На психолога, — честно ответил я, — так получилось.

Комаров расстроился, а я сам, через полгода, жутко порадовался. Глядя на пацанов, ковырявшихся в автопарке во вполне себе холодные дагестанские дни.

Мы курили у входа в располагу, готовясь идти наверх, к начавшим сатанеть дембелям-дедам-неположенцам, когда рядом оказался незнакомый военный, всем видом доказывающий солидный срок службы.

— Вова, — он протянул руку, — ты же рисуешь?

— Я, — сказал я, — а ты кто?

— Он со мной пойдёт, — сказал Вова Чолокяну, — придёт перед отбоем.

Чолокян кивнул и мы пошли.

Часть находилась на территории бывшего техникума. Техникум был серьезным и в его хозяйство вмещался целый кинозал, он же актовый. Переданный нашему 66-му бронекопытному кинозал немедленно оказался переименован в клуб и отдан в нежные руки прапорщика Куклиной, умевшей писать всеми на свете красками и обладавшей девичьей фигурой с косой до самой точеной задницы.

Чтобы прапорщик не утомилась, командуя клубом в одиночестве, с каждого призыва ей находился относительно талантливый душара, немедленно принимаемый в оборот и выполнявший кучу заданий. Как-то незаметно сам рекрутинг с кастингом перешёл в руки очередного старослужащего, желающего свалить чуток раньше срока, рассчитываемого строевой. Прапорщик Куклина души не чаяла в своей службе, а в самой милейшей военной тоже самое не чаял целый командир дивизии, любящий во всем порядок.

Комдив у нас был из настоящих то ли прибалтов, то ли обрусевших немцев и, сами понимаете, орднунг ист орднунг, арбайтен махт фра… в общем — всё в части, ранее бывшей его полком, обязано сверкать, белеть и поражать. Включая, само собой, нагляную агитацию и прочие элементы армейского декора. Так что прапорщик Куклина, взмахом кисти превращавшая мысли комдива в овеществленные плакаты с досками пользовалась почётом, уважением и определенным весом. Вследствие этого каждый увольняющийся клубный дембель желал трех вещей: найти такого же, как он сам среди духов, убедиться в квалификации и научить нехитрым приемам работы и, проделав все эти манипуляции, попросить отпустить его как можно раньше.

Удивляться Вове, появившемуся рядом с расположением 1 БОНа, где он не появлялся даже на разводы, учитывая всё это, мне не приходилось. Вова отличался талантом доносить мысли лаконично, обладал неизмеримым спокойствием и, вообще, на фоне упырей с нашей роты казался ангелом Господним, не иначе.

— Пером писать умеешь? Гуашь?

Пришлось стать честным и рассказать, как есть. Как есть сводилось к полному неумению делать что-то такое.

— Херня война, — сказал Вова, — главное маневры. С трафаретами тоже ни разу?

Я собрался уходить не солоно хлебавши, когда он достал и положил на стол скальпель.

— Скальпель лучше лезвия, только точить надо об зеркало. Научу. Короче, завтра придёшь после развода, Бовкунова предупредили.

Через два дня ко мне обращались «эй, клуб, чего не гасимся?» и мир заиграл совершенно иными красками. В основном, правда, чёрной, так как первым делом Вова посадил меня тренироваться работать пером, а перьев оказалось с десяток, каждое для своего дела.

Клуб мылся раз в два дня и это было самым важным заданием, ведь саму мастерскую, находившуюся за двумя киноаппаратами никто, кроме товарища прапорщика и не проверял. Набрать воды и в несколько заходов отмыть и без того чистый зал, сцену и часть коридора? Да как два пальца об асфальт.

Отправиться за бобинами для воскресных киносеансов? Завсегда «за», разве что выход был с кем-то из найденных Куклиной прапорщиков и тащить по две тяжеленных стальных коробки приходилось самому, а это, скажу я вам, даже хуже снарядных ящиков с их ручками-петлями. Но…

— Художник — в столовую! — лениво сказал Чолокян. — Прошарь там черного с маслом.

Хрена ль было делать в столовой за десять минут до отбоя? Я не знал.

— Работать будем. — сказал Вова, уже снявший китель и оставшийся в старом тельнике и старых триканах. — Сильно не пачкайся.

— В общем, бойцы, слушай боевой приказ, — сказал командир столовой, — к утру все кастрюли и прочее гов… инвентарь должен быть проклеймен. Вот образцы. Вот сигареты, шесть пачек. Еще что надо?

— Пожрать бы, часа через два, — сказал Вова, и уточнил, — картошки бы, если можно.

— Можно Машку за ляжку, — начал старлей, но передумал и повернулся к поварихе, сложившей руки под пудовыми сиськами, — пожарь пацанам картошки, потом всё проверь и закрой.

Вова достал кусок поролона, три картонки для запланированных цифр, скальпель, универсальный трафарет для букв и банку красной краски. И…

Часа в два ночи мы стояли на крохотном пятачке за нашей мастерской, куда вела только дверь изнутри и пожарная лестница со двора. Картошка съедена, чай выпит, сигареты курились отлично, а руки воняли ацетоном.

— Спальник возьми в углу, — сказал Вова, — я на матраце спать буду. Одеяло одно, кителем укроешься. Мне до дембеля два месяца, в октябре сюда переедешь, нехер в батальоне делать. Пошли спать.