Та, далекая весна

ИГУМЕНСКИЕ КОНИ

— Что же ты думаешь, бандитов скрутили — и борьба кончилась? Нет, друг, ей только начало. До революции на селе дело еще не дошло. — Сергунов сдвинул островерхий шлем на лоб, порывистым движением почесал затылок и, поправив шлем, пристально взглянул на Ивана. — Другой я вижу нашу Крутогорку. К чертям межи! Общее поле, а на нем машины ходят. Замечательные машины! Есть такая машина — трактор называется, два десятка лошадей заменяет, а управляется с ней один человек. Слыхал про такое?

Нет, о таком Иван не слыхал.

Они с Сергуновым сидели в сельсовете. Закатилось солнце. Давно разноголосо промычало стадо, разбредаясь по дворам.

— Царя скинули, временных прогнали, землю отобрали и мужикам отдали — и все-таки это только полдела. Главное впереди: всю жизнь надо перевернуть, по-новому устроить. Хватит мужику на своей полоске хребтину ломать. Объединяться в коммуну надо, чтобы все общее было.

— А захотят мужики? — с сомнением спросил Иван.

— Захотят, если мы с тобой покажем им, что коммуной жить лучше, чем в одиночку ковыряться на своем наделе. Посади мужика на трактор, и он скажет: «Я за коммунию». Так Ленин говорит.

— Когда еще эти тракторы придут к нам! А сейчас на чем пахать? Опять безлошадникам к Макею да к Захаркиным на поклон?

— Не будем больше кулакам кланяться, — решительно отрезал Сергунов. — Думка у меня одна есть. Завтра в город пойду. А кулаков заставим задаром вдовам и красноармейцам наделы запахать. Не дам я этим макеям вольной жизни…

Ивану по душе решительность Сергунова, хотя иной раз и сомнение берет: не круто ли Саня завертывает? По себе знал, что даром кулаки ничего не пропускают. Сам за прямое слово о спрятанном хлебе под лед угодил.

А Сергунов словно прочитал его мысли.

— Нет, Иван, борьба не кончилась. А раз война, бой — жалеть себя нельзя. Пожалеешь, спрячешься за чужую спину — тут тебе и конец, и делу твоему конец. Уж ввязался в драку, так не щади ни врага, ни себя самого. О себе сейчас думать не время. Конечно, кому не доведись, пожить тихо да мирно хочется. А я чего в жизни видал?.. — Замолк Саня, глаза вроде даже грустными стали. Мотнул упрямо головой, чуб взъерошил и твердо произнес: — Не время про такое думать! Права на это большевик не имеет, пока под ногами у революции макеи всякие путаются…

На другой день Сергунов ушел в город. Три дня его не было.

В тот вечер, как вернуться Сергунову, Иван собрал комсомольцев. После вручения комсомольских билетов Стрельцов дал им небольшую книжку. На обложке ее — Ленин и название: «Задачи союзов молодежи». Это была речь Ленина на Третьем съезде РКСМ.

«Вот самое главное, что вам надо знать, — сказал тогда Стрельцов. — Прочтите, разберитесь, и поймете, как жить дальше».

Читали тогда же. Читали внимательно. Поначалу показалось все проще простого. А как пораздумали, у каждого много вопросов появилось. Вот и собрались второй раз, чтобы разобраться во всем.

— Ну хорошо, учение, конечно, первое дело, — говорил Семен, — а где я, к примеру, буду учиться?

— А разве мы не ученые? — заспешил Колька Говорков. — Все школу кончили, все грамотные.

— Болтай еще! — махнул на него рукой Семен. — Разве о таком учении Ленин говорит? Чему ты выучился? Читать, писать чуть маракуешь, а считаешь на пальцах.

— Ну да! Уж на пальцах! — обиделся Колька.

— А то! Арифметику-то только понюхал. Небось про проценты забыл давно.

— А на что они мне? — возмутился Колька. — Что я, буржуй какой-нето, проценты-то высчитывать? Ленин не про такую учебу говорил. Не про твои проценты. Коммунизм строить учитесь — вот про что он говорил. А ты — проценты!

— Не загибай, Колька! — вмешался Иван. — Ленин ясно говорит… Вот: «Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». Вот — значит, все науки надо изучать. Образование каждому комсомольцу нужно. Без этого коммунизм не построишь.

— Вот я об этом и толкую, — оживился Семен. — Где его возьмешь, образование-то?

— Наверное, самим учиться надо.

— Не многому сам у себя научишься, — усмехнулся Федя.

— Значит, тогда надо в город ехать учиться, — неуверенно произнес Иван.

— Легко сказать! А хозяйство? — воскликнул Семен. — И то скажи: на какие шиши жить в городе-то?

И это непростой вопрос. Время приближалось тяжелое. Все видели это. Горели на корню хлебам урожая не жди. О какой учебе говорить, если движется на село голодуха. Поволжье, слыхать, уже захватила она…

Задумались ребята. В сельсоветской избе, где они собрались, после летнего, знойного дня было душно. Жужжали ошалелые мухи, стукаясь о стекло горящей лампы.

Прервал молчание Федя Федотов:

— Мне вот еще непонятно. Выходит, чтобы стать настоящим комсомольцем, надо каждый день решать какие-то задачи. Какие? Кто из нас, к примеру, сегодня решил задачу?

— Да, это вопрос, — солидно, по-мужицки крякнул Семен.

— В книжке про огороды сказано. Потом еще про ликвидацию неграмотности, — несмело подсказал Степан.

— Огород что! У каждого на усадьбе огород. Я сегодня ведер, смотри-ка, двадцать вытянул из колодца на этот проклятущий огород, — вздохнул Колька. — Да какой же в этом коммунизм есть? Огород — это для себя, на свою потребу, а тут надо для общества.

— Про огороды — это для городских сказано. Чтобы они огороды разводили, — попытался объяснить Иван. — А вот ликвидация неграмотности — это наше дело. Только ближе к зиме придется этим заниматься.

В избу вошел Сергунов. Он утомленно опустился на лавку, снял буденовку, смахнул со лба пот и спросил:

— О чем разговор идет, комсомолия?

— Обсуждаем речь Ленина «О задачах комсомола».

— Дельно. Обсудили? Что решили?

— Да вот никак не разберемся, какие же практические дела, полезные обществу, мы можем решать каждый день, — сказал Иван.

— Это задача… — устало произнес Сергунов. — Я так думаю, нужно одно: что ни делаешь, подумать про себя, на пользу людям делаю или во вред. Когда будете так думать и делать только то, что на пользу, — станете настоящими комсомольцами. Вот завтра нам с вами большое дело на пользу людям нужно будет провернуть.

— Какое? — сразу воскликнуло несколько голосов.

— Пойдем у монашек коней отбирать.

— Коней? Игуменских?

— Вот-вот, — подтвердил Сергунов. — Пускай игуменья пешочком жиры растрясет, а мы на ее конях пар подымать будем. Только, комсомолия, до завтра об этом никому ни слова: предупредят монашек — только мы и видели тех коней.

Кони были справные, сытые, шерсть на них лоснилась, гривы заплетены в косички. Все шесть гнедые, с черными гривами. Они нетерпеливо переступали и били копытами по деревянному полу просторной конюшни.

— Ишь, с жиру танцуют! — с восхищением произнес Федя.

Как это получилось, трудно сказать, но, когда создавали совхоз в монастырской экономии, всех рабочих лошадей у монашек отобрали, а эти шесть коней, что возили настоятельницу Нектарию, так и остались в игуменской конюшне. Сергунов добился решения уездного исполкома о конфискации их и передаче Крутогорскому сельскому Совету.

Навстречу Сергунову, Ивану, Феде и Кольке из какого-то закутка конюшни вылез здоровый, бородатый конюх в белом фартуке.

— Ну, чего явились? Чего здесь надо? — недобро глядя, спросил он.

— Вот этих коней надо, — ответил Сергунов. — Все на месте? В разгоне нет?

— А ты что за спрос? Давай, давай, иди отсюда! — растопырил руки конюх, пытаясь вытеснить незваных пришельцев за ворота.

— Ну, отступись, борода! — Сергунов свел брови к переносью, положил руку на кобуру и так глянул на бородача, что тот опустил руки и отступил на шаг назад. — Заберем мы сейчас этих коней.

— Как заберете? Куда? — растерянно забормотал конюх. Но Сергунов, не обращая больше на него внимания, распорядился:

— Стойте, ребята, здесь, как на посту. В конюшню никого не пускать и за этим бородатым присматривайте. А я пошел игуменью отыщу.

— Как же так? По какому закону? — продолжал растерянно бормотать конюх. — Как же мать игуменья? На чем она выезжать будет?

— А куда ей выезжать? Отъездилась. Пускай пешком ходит, а коней — в плуг, — усмехнулся Иван.

Конюх руками всплеснул:

— Выездных коней — да в плуг! Креста на вас нет!

— Чего нет, того нет, — по-стрельцовски сурово свел рыжие брови Колька. — Ты, гражданин, язык-то больно не распускай, а то и тебя вместе с конями в плуг впряжем. Разъелся на монастырских харчах — один двухлемешный потянешь.

— Да ты что, антихрист, болтаешь! Да я тебя расшибу! — Бородач всей тушей надвинулся на Кольку и даже замахнулся.

— Не сучи кулаками, дядя! — внушительно сказал Иван и встал рядом с Колькой, сунув на всякий случай руку в карман, где лежал «бульдог».

Конюх только плюнул в их сторону и отошел в дальний угол конюшни, продолжая бормотать что-то сердитое.

От игуменского дома размашисто шагал Сергунов. За ним торопливо семенила маленькая, сухонькая монашка в высоком черном клобуке.

— Игуменья разговаривать не захотела, передала, что молится. Ну и пускай поклоны бьет — мы без нее справимся, — подходя, сказал Сергунов.

— Матушка казначея, чего ж это выходит — коней отдать? — бросился к монашке конюх.

Та, переведя дух после быстрой ходьбы, возвела глаза к небу:

— Ничего не поделаешь, Порфирыч, бессильны мы против власти, какая бы она ни была. Будем на бога уповать.

— Не дам коней! — вдруг истошным голосом завопил конюх. — Мне куда без коней деваться?

— Ничего, монашки на прокорм возьмут, не пропадешь около них, — со злой издевкой сказал Сергунов.

— Не дам! Прахом на пути лягу, а не дам!

Бородач бросился к порогу и на самом деле собрался улечься на него. У Сергунова напружились желваки на скулах, а на щеках выступили красные пятна. Он выхватил из кобуры наган и крикнул:

— Отойди! Я из тебя враз прах сделаю.

— Не дам коней! — осипшим голосом проскрипел конюх и тяжело плюхнулся на порог.

Не пожалел Саня Сергунов двух наганных патронов и монастырской крыши.

Рванулись на привязи кони, забарабанили по полу копытами. Монашка, пронзительно взвизгнув, подхватила рукой длинный хвост черной мантийки и пустилась наутек. Конюх, вытаращив испуганные глаза со страху, не поднимаясь на ноги, на четвереньках скрылся в своем закутке.

Но Сергунов не оставил его в покое.

— Где обороти? — не опуская нагана, спросил он.

— На стенке висят, — заикаясь, ответил конюх и, зажмурив глаза, закрестился мелкими крестами.

— Обратывайте и выводите, ребята, — скомандовал Сергунов.

Уздечки совсем новенькие, изукрашенные начищенными медяшками. Иван в душе сомневался: справится ли он с кормленым, норовистым конем: ведь ему мало приходилось иметь дело с лошадьми, и то только с заезженными мужицкими клячами, а тут вон какие звери. Но звери оказались вовсе не норовистыми, и он без всякого труда снял с двух недоуздки, надел наборные уздечки — кони даже сами протянули ему головы.

Колька тоже заметил:

— Ишь какие послушные коняги! Для игуменьи учены, чтобы не разнесли случаем.

— По коням! — по-кавалерийски скомандовал Сергунов и, ухватившись единственной рукой за холку коня, ловко вскочил ему на спину.

Вдруг конюх опамятовался, высунулся из ворот и, размахивая вилами, пронзительно завопил:

— Караул! Грабят! Ограбили!

— Не ори зря! Никто тебя не грабит — по закону берем, — бросил, обернувшись к нему, Сергунов. — Поехали, ребята!

Зря надрывался игуменский конюх, никто не услышал его воплей. Может, монашки и слышали, но после выстрелов их как ветром сдуло. Ни одной черной ряски нигде не мелькнуло, пока всадники выезжали из монастыря.

— Кому же эти кони придутся? — спросил Колька, похлопав по крутой шее гнедого красавца. — Вот этого бы нам…

— Смотри, какой хваткий! — усмехнулся Федя. — Каждый захочет.

— У монашек их отбивали мы, а не каждый, — сразу загорячился Колька. — Знаешь, как тот бородатый на меня напер? Еще чуток — и вилами бы запорол.

— Да у него тогда и вил-то не было, — рассмеялся Иван. — И на что тебе, Колька, такой коняга? В кулаки выходить собрался?

— Почему в кулаки? Мы бы и другим, кто безлошадный, давали.

— Не будем коней по рукам раздавать, — прервал их спор Сергунов. — И этих, и ту пару, что от бандитов осталась, передадим кооперативной лавке.

— Акиму Кривому отдать? — даже коня приостановил Колька, словно обратно повернуть собрался.

— Кулакам, значит, подаришь? — помрачнел Федя.

— Не дело это, — поддержал их Иван.

— Ишь вы, комсомольцы, какие умные да строптивые! — широко и дружески улыбнулся Сергунов. — Все хорошо, а только вперед смотреть не умеете. Значит, так, раздать коней одним, а других обделить? Не дело это! Не будем мы одних поднимать за счет других: всей бедноте надо жизнь облегчить. А сделать это можно только через кооперацию.

— Через Акима Кривого? — не скрывая едкого сарказма, спросил Колька.

Была в Крутогорке кооперативная лавка. Два раза обобрали ее бандиты. С тех пор стоит она на замке. Управлял ею Аким Солодилов, по-уличному — Кривой. Поставили его на эту должность сельские кулаки, им он и служил. Мало какой товар удавалось получить в городе. Лавку-то Аким никогда не открывал — ссылался, что бандитов опасается, а время от времени на макеевских или захаркинских лошадях в город ездил. Если удавалось чего-нибудь заполучить, то привозил к себе во двор и делил между своих богатых дружков. Беднякам ни гвоздя, ни соли, ни одной спички не перепадало.

И Сергунов предлагает этому Акиму Кривому передать монастырских коней! Не мог с этим Иван помириться.

— Выходит, для кулаков старались, если Акиму отдавать.

— Не Акиму, а кооперации. С Акимом разделаться не трудно.

И разделался Сергунов с Акимом.