Та, далекая весна

НАСТУПЛЕНИЕ

Первой жертвой комсомольского похода против самогонщиков оказался Тихон Бакин. Прочитав «предупреждение самогонщикам», Тихон возмутился:

— Выходит, я своему хлебу не хозяин? Много силы берут эти комсомолы! Нет у них такого права мужиками командовать!

А на другое утро Колька Говорков сообщил:

— Тихон Бакин самогон закурил. На весь переулок смрад идет.

— Собирай комсомольцев! — распорядился Иван.

С улицы ворота и калитка во двор Тихона заперты крепко-накрепко. Иван хотел постучать, но Колька остановил его:

— Подожди! Стукнешь — он сразу все попрячет. Пошли через задние ворота.

Не подымая шума, перемахнули через плетень бакинского огорода. Колька подобрался к воротам.

— Не заперто, — тихо сказал он и распахнул створку ворот.

В дверях омшаника стояла жена Бакина, Прасковья, с охапкой мелко наколотых дров. Увидав комсомольцев, она рассыпала поленья и мелко закрестилась:

— Свят, свят! Нагрянула нечистая сила!

Из омшаника выглянул сам Тихон. Его перепачканное сажей лицо налилось багрянцем.

— Это что такое?.. Что ж это такое? — От негодования он задыхался и повторял: — Что это такое? Что такое?

Но когда Иван с товарищами двинулся к омшанику, Тихон встал в дверях, раскинув крестом руки, и осипшим голосом крикнул:

— Не допущу! Не имеете права! Какие у вас права есть? Покажь документы!

Конечно, документов у Ивана не было — то, что на словах поручил командир волостного ЧОНа, — не документ. Но отступать Иван не собирался. Остановившись перед Тихоном, совсем спокойно он как мог официальнее заявил:

— Гражданин Бакин, за тайное самогонокурение приказано доставить вас к волостному уполномоченному Чека. Там вам и документы, и все, что захотите, покажут. Собирайтесь.

— Зачем же в Чека? Я ж ничего… — сразу сникнув и опустив руки, забормотал Тихон. — Я же немного. Только для себя чуток, на праздник. Сами посмотрите, — и отступил от двери.

А Прасковья, услыхав про ЧК, вспомнила, как Тихон позапрошлую зиму уже побывал там, взвизгнула дурным голосом и ухватила мужа за рукав:

— Не пущу в Чеку! Пускай делают что хотят! Провались он, самогон этот!

Воспользовавшись тем, что Тихон отступил от двери, Колька первым заскочил в омшаник и закричал оттуда:

— Вот это аппарат! Прямо заводской!

Прасковья тяжело вздохнула, утирая глаза:

— Десять пудов отдали, а попользоваться нельзя!

Из дверей омшаника вылетела бутыль, стукнулась о ворота, разлетелась вдребезги, и воздух пропитал сивушный смрад. Следом, понатужившись, Федот вынес большой бочонок, полный перебродившей барды.

— Ничего себе, запаслись на свою потребу: этим полсела споить хватит, — ворчал он под тяжестью ноши и опрокинул бочонок посреди двора.

— С аппаратом что? — высунулся из омшаника Колька.

— Круши вдребезги! — распорядился Иван.

Тихон встрепенулся.

— Ванюша, а зачем же ломать! Ведь десять пудов за него отдано! Святой крест, не буду гнать. Продам я его, милой. Куда-нето в другое село продам.

— Чтобы в другом месте гнали? Гражданин Бакин, — ледяным тоном произнес Иван, — вам лучше других известно, что самогонокурение преследуется законом, а все приспособления подлежат уничтожению. — И по-простому добавил: — Ведь знал же ты про это, дядя Тихон! И предупреждали мы. Ты с комсомолом не посчитался, а мы в государственных делах шутить не будем.

Тихон только безнадежно махнул рукой: делайте, мол, что хотите. И, словно в ответ на этот жест, из омшаника послышались звонкие удары металла по металлу. Через несколько минут из дверей вылетел исковерканный змеевик, за ним еще какие-то железки.

Прасковья в такт ударам всхлипывала и повторяла:

— Десять пудов… Десять пудов…

Тихон жалостливо вздыхал. Сник он и совсем не походил на того самодовольного мужичка-крепыша, что два года назад встретил Ивана в сельсовете, важно сидя за председательским столом.

— Готово! Теперь не соберешь, — появился в дверях Колька.

— Ванюша, так я ж не злостный и не противился — зачем же в Чека? — посмотрел на Ивана жалобным, просящим взглядом Тихон. — Вот те крест, милой, больше не буду.

— Ну, раз обещаешь, дядя Тихон, — не торопясь, будто бы раздумывая, сказал Иван, хотя и в мыслях у него не было отправлять Тихона в волость, — тогда составим акт, и делу конец.

— Акт зачем? — опять испугался Тихон. — Может, без акта…

— Нельзя без акта. Потом будешь на самоуправство жаловаться. С актом все будет по закону: уничтожили самогонный аппарат по твоему согласию. И нам спокойнее, и тебя никто к ответу не потянет, потому что по согласию.

Пока ломали аппарат, писали акт, недосмотрели, как до разлитой барды добралась жирная бакинская свинья. Лопала жадно, чавкая и похрюкивая от удовольствия. Нажравшись, очумело постояла, потом, дико взвизгнув, подпрыгнула сразу на всех четырех, завила хвост лихим штопором, метнулась туда-сюда по двору, вылетела за ворота, промчалась по огородам, вырвалась на улицу и, заливисто визжа, припустилась вдоль порядка.

— Батюшки! — охнула Прасковья. — Сбесилась свинья!

— Ничего не сбесилась, — успокоил ее Федот, — пьяная нахлесталась. Проспится.

— Загодя покров празднует, — засмеялся Колька.

Свинья долго носилась по селу под свист и улюлюканье детворы и смех взрослых. Умаявшись, свалилась у церковной ограды и громко захрапела.

— Э, так не годится! — воскликнул Колька, глянув на спящую свинью, и опрометью бросился в Совет.

Через несколько минут над спящей свиньей была прилеплена жеваным хлебом бумажка, исписанная крупными буквами:

— А с бабкой Гаврилихой мешкать нельзя, — сказал Федя, когда вышли с бакинского двора. — После такого разгрома она враз все запрячет.

— Не запрячет, — успокоил его Федот. — Если барду завела — пока всю не перегонит, не отступится. А мешкать, конечно, ни к чему.

— Я знаю: она в своей баньке по утрам, до света, аппарат заводит, — сказал Гришан.

— Вот завтра на рассвете и прикончим ее заведение, — решил Иван.

Так и сделали: чуть развиднелось, они уже были у ветхой, покосившейся баньки бабки Гаврилихи.

— Закурила, — шепнул Гришан, показывая на столб дыма над трубой.

— Пошли! — скомандовал Иван.

— Подожди, — остановил его Федот. — Пускай сама вылезет. Дверь у нее, наверное, на запоре, стучи не стучи — не откроет, ломать придется.

И опять Федот был прав. Совсем недавно пришел он в ячейку, а разбирается во всем, что касается практических дел, пожалуй, лучше других. И ребята слушаются его. Нет, Ивана не обижало, что новичок, еще не получивший комсомольского билета, часто поправляет его — секретаря ячейки. А чего ж обижаться, если это на пользу делу?

Ждать пришлось не так-то уж долго. Дверь баньки отворилась, и на свет выползла Гаврилиха с четвертью самогона в руках. Никак не дашь бабке семидесяти с хвостом лет: сухая, со сморщенным личиком, но бодрая, шустрая, другой молодой не уступит.

Воровато оглянувшись вокруг, бабка засеменила к своей избе. Но из-за плетня перед ней вдруг вырос Федот.

— Бабуся, дай-ка на минутку, — негромко сказал он, потянув из ее рук четверть.

Не то от спокойно-требовательного тона Федота, не то от растерянности, но Гаврилиха сразу отдала четверть. И сейчас же, сверкнув в рассветных сумерках, бутыль полетела на подмерзлую землю и звонко лопнула.

Бабка только моргала вытаращенными глазами. А ребята были уже в баньке. Там вместо котла в печку вмазан бак солидных размеров, под ним теплился несильный огонь, а из закрученного змеевика в грязную четверть капал самогон.

В себя Гаврилиха пришла, когда из двери баньки вылетели одна за другой еще три бутыли и, стукнувшись о землю, залили все кругом зловонной жидкостью.

— Ах вы, окаянные! Пропасти на вас, сукомолов, нет! Да провались вы в тартарары! Чтоб глаза у вас повылазили! — завела Гаврилиха бодрым баском, а дальше такое понесла, что не у всякого мужика язык такие словеса вывернуть сможет…

Все село потешалось над Тихоном Бакиным, над его пьяной свиньей. Говорили: «Так ему и надо!» А когда комсомольцы прикончили шинкарское заведение бабки Гаврилихи, разговоры пошли другие. Тихон только сам пил да близких дружков угощал, а Гаврилиха снабжала своим зельем половину села.

Перед праздником сразу почувствовался недостаток самогона, и многие стали коситься на Ивана и его дружков. Особенно злились парни с дальнего порядка — главные потребители Гаврилихиной продукции.

Вот и подступил праздник сразу с двумя большими неприятностями.

Побили Федота. Крепко исколотили в отместку за разгром Гаврилихи.

Почему Федота? Наверное, первым исколотили бы Ивана, да знали парни, что лежит у него в кармане «бульдог», с которым он никогда не расстается. Кроме того, Федот больше других постарался, чтобы оставить любителей выпить без самогона. Это он отобрал у бабки Гаврилихи из рук четверть с самогоном и хряпнул оземь. Других-то, может, бабка и не различила, находясь в расстройстве, а на Федота озлилась и потребителям своим наговорила о нем невесть что.

Темным осенним вечером шел Федот проулком. Уже к дому подходил, как из-за плетня накинули ему на голову старое рядно и сразу навалилось человек десять.

Федот здоровяк, но где же с десятком взрослых парней справиться?

Здоровенных синяков да шишек насажали ему. Пришлось Федоту весь покров дома на печи лежать да эти синяки квасом примачивать.

Другой удар нанес-таки Семен Уздечкин. За два дня до праздника принес Гришан тетрадную страничку, свернутую вчетверо и передал Ивану.

— Вот Семен тебе прислал.

Развернул Иван бумажку, а из нее выпал светло-красный комсомольский билет. В прошлом году Семену его вручил Стрельцов.

На листке было нацарапано:

В тот же день сошлись крутогорские комсомольцы на собрание.

О чем тут долго говорить?

Силен религиозный дурман — это всякий знал и видел. В праздники церковь битком набита. Во всем селе только, пожалуй, в доме учительницы Бойцовой не висит икон, а так в каждой избе какая ни есть закопченная доска притулилась в красном углу. Даже Говорковы — два комсомольца при поддержке отца — не смогли сладить с матерью: «От людей стыдно без иконы-то», — и торчит у них в углу темная дощечка, и что на ней изображено, никому не ведомо. Бабка Федотовых тоже не сдалась — заявила внукам: «Вы как хотите молитесь, хоть комсомолу, хоть кому, а мой угол не трожьте. Я девятый десяток у бога милости прошу и не отступлюсь».

И вот вырвала религия из рядов комсомола боевого парня!

Решение было кратким:

Усилить борьбу! А как ее усилить, если знаний мало? Как могли, так и боролись. Вспомнили свое решение о лозунгах.

Сразу после собрания засели их писать. Собрали все, какие нашлись, клочки бумаги, и старые газеты пошли в ход. Если хорошо растереть печную сажу на молоке, то можно и на газете написать буквы так, что издалека будет видно.

К полночи десятка два не больно-то красивых, но боевых лозунгов кричали:

— Вот бы сейчас ночью и развесить, — предложил Колька, любуясь готовыми лозунгами.

— Поутру бабки сдерут, — не согласился Федя. — В самый праздник надо, перед обедней, чтобы весь народ видел.

— Правильно! — поддержал его Иван. — Тебе, Колька, поручение: послезавтра на рассвете все лозунги покрепче тестом расклеишь по церковной ограде, чтобы сразу в глаза бросались.

— Сделаю! — мотнул головой Колька.

— Всем остальным в праздник с утра обойти свои участки и собрать всех ребят в школу.

— Трудное дело, — почесал в затылке Степан. — Раньше никогда на покров не учились.

— Раньше не было, а теперь будет, — упрямо сказал Иван. — Надо, чтобы школа работала. И еще одно предлагаю: на покров провести субботник по обмолоту хлеба вдове Марье Бочкаревой…

Колька добросовестно выполнил комсомольское поручение. Ржаным тестом крепко-накрепко прилепил лозунги к церковной ограде. Но когда прикреплял последние два листа, его застукали старухи. Они первыми побрели со всех концов села к ранней обедне и прихватили Кольку за работой.

Раньше других на него налетела все та же крикливая Гаврилиха, и без того уязвленная комсомольцами в самую душу.

— Ты чего ж, треклятый, храм божий сквернишь? Руки у тебя отсохнут!

— Не отсохнут! — деловито заверил Колька. — Тут все правильно написано. Вот: «Не зевай — поповская рука к тебе в карман лезет!»

Второго лозунга Колька огласить не успел: Гаврилиха перепоясала его поперек спины своей клюкой, а силенки ой еще сколько сохранилось у бабуси! Колька только взвизгнул и подпрыгнул на месте. Оглянулся, а его со всех сторон обступили бабки, и у всех подожки, и у всех глаза злостью пылают, сейчас в клочья разорвут. Что ему оставалось делать? Быстренько, со всем своим проворством забрался Колька на каменную ограду. И оттуда попытался продолжить антирелигиозную пропаганду:

— Бабушки! Не ходите в церкву. Поп Евлампий охмуряет вас. Никакого бога нет, одна морока! Комсомольцы призывают вас…

К чему призывают комсомольцы, Колька не договорил: бабка Гаврилиха изловчилась, уцепила его за ногу загогулиной своей клюки и дернула. Колька кувырком полетел на столпившихся. Трех старушек сбил с ног, получил еще несколько ударов посошками по спине и ниже, после чего пустился наутек.

Как ни старались бабки сорвать лозунги, но все не сорвали — высоко их Колька примазал, и люди читали их.

После праздника на собрании ячейки Иван подводил итоги:

— Можно сказать, комсомольцы на борьбу с религиозным праздником выступили организованно. Прежде всего крутогорская школа во время престольного праздника работала…

— Мало было ребят, — вздохнул Федя.

— Мало, — согласился Иван. — На будущий год придет больше, а через пять лет все придут. Второе: субботник по обмолоту снопов вдовы Марьи Бочкаревой прошел хорошо. Участвовали не только все комсомольцы, но и отец с матерью Говорковы, Кузьма Мешалкин, Вукол Ландин. Две копны обмолочены, зерно провеяно и убрано. Не только комсомольцы, но и их семьи не праздновали покрова, кроме семьи комсомольца Петра Лупандина.

— А что я мог сделать? — плачущим голосом выкрикнул Петяй.

Иван только строго взглянул на него и продолжал:

— Антирелигиозные лозунги расклеили. И хотя получился небольшой шум, но и от них была польза: мы показали, что никогда не помиримся с религиозным дурманом, какие бы подходы Евлампий ни придумывал. Из-за его происков мы потеряли одного комсомольца. Его не убили кулаки, как Саню Сергунова, сам он сдался старому миру. Нет еще, значит, в нас, товарищи, настоящей большевистской стойкости. Кроме того, темные элементы избили комсомольца Федота Федотова. Слегка попало и комсомольцу Николаю Говоркову.

— Пусть сам расскажет, как его Гаврилиха крестила, — съехидничал Степан, и все рассмеялись.

— Сам бы попробовал! — обиделся Колька. — Она, знаешь, бабка, бабка, а силы у нее на доброго мужика станет! Как уцепила клюкой, думал, ногу вывернет.

— Есть вопрос, — поднялся с места Федот. — Когда мы получим комсомольские билеты?

Вопрос законный: Федот, Павлуха и Гришан билетов еще не получили. За ними надо в город, в укомол идти. Иван все откладывал, а сейчас пообещал:

— Завтра пойду в город. Получу и принесу.