Трое

17

От новых зданий веет холодом, пахнет известкой и краской, что вызывает неприятное ощущение нечто заполненного и в то же время пустого, необжитого.

Остановившись перед входом, Иван критически рассматривает фасад. Широкие окна, облицовка из белого камня, серый гранитный цоколь, базальтовый настил, надпись золотистыми буквами на черном фоне, вертящиеся двери… Во всем чувствуется солидность, претенциозная торжественность, словно институт имеет такое жизненно важное значение, что без него ничто другое на свете не может существовать.

К Ивану устремляется пожилой, плешивый мужчина с розовощеким моложавым лицом. Это его коллега Неделев.

— О-о-о! — восклицает он и трясет руку молодого физика и, зажмурив глаза от радости, целует его в щеку.

— С приездом! Ну, как рука? Здоров! — сияющая улыбка. — Прошел через огонь и воду! — поднимает обе руки кверху, хлопает в ладоши. — Овации герою! — Для Неделева эта встреча долгожданное счастье. — С каких пор ждем тебя! Шеф сказал: «Сохраним за ним место до конца!» Медаль за боевые заслуги, а?

Неделев расспрашивает, какие степени орденов за храбрость существуют, кому и за что их дают, очень ли болит рана, что он почувствовал, когда его пронзили пули, много ли крови он потерял, и к какой группе принадлежит его кровь. И еще, будет ли он получать пенсию, существует ли какая-нибудь опасность для его здоровья; сразу ли приступит к работе, и позволят ли ему врачи заниматься физическими исследованиями… Неделеву хочется многое знать, но Ивану кажется, что внешне симпатичного коллегу, так радушно встретившего его, это совершенно не интересует.

Антипатия. Она идет от воспоминаний.

Неделев словоохотлив…

Необыкновенно услужлив ко всем…

Печальная женственная улыбка человека, вынужденного проглатывать незаслуженные оскорбления…

Пафос, с которым он говорит о достижениях того или иного коллеги…

Загадочное выражение лица, когда входит в кабинет директора и выходит оттуда…

Непроницаемое молчание, когда разговор выходит за рамки общепринятых норм критичности…

Вздох сожаления, когда речь заходит об ограниченности перспектив беспартийных…

Как отнеслись бы к такому в роте? Что сказали бы о нем?

Капитан: «Откуда появилась эта комолая корова!»

Младен: «Знает, что почем!»

Сашо: «Педераст».

«Без пяти два»: «Притворяется простачком, а сам себе на уме».

Желязко: «Профессор, этот человек похож на фальшивую монету!»

Химик доктор Неделев пространно объясняет Ивану, как построено новое здание, сколько затрачено на это средств, какие большие неприятности были у них в связи со строительством, и что он, Иван, приезжает на все готовое. Конечно, это совсем не значит, что он из тех, которые любят, чтобы все за них делали другие…

Иван слушает его внимательно, терпеливо. За шумным излиянием восторгов и заверений в дружбе прячется какая-то простая цель.

Неделев, наконец, проговаривается:

— Почему не перекинешься в мою секцию? Мне нужен физик! Ты парень способный! Мы прекрасно сработаемся!

— А Ружицкий? — спрашивает Иван. — Ведь он у тебя замещает физика.

— Ружицкий покинул нас! — с прискорбием сообщает Неделев.

— Почему! — удивляется Иван. — Неужели до этого дошло?

— Я тоже очень удивился, — пожимает плечами Неделев. — Кажется, у него что-то с нервами было неблагополучно за последнее время! А, может, были особые соображения, которые нам неизвестны.

Иван понимает — кому-кому, а Неделеву-то очень хорошо известны причины ухода его помощника, только он не желает о них сказать.

— Жаль, — говорит он. — Ружицкий честный человек!

— Очень хороший, бесспорно талантливый человек! Едва ли скоро нам удастся найти такого, как он! Но, что делать! — улыбается с сожалением Неделев.

Из всех улыбок на свете Иван больше всего не выносит именно эту — улыбку учтивого сожаления. Неделев приглашает:

— Пойдем! Шеф ждет тебя! Сразу же примет!

Поднимаются по лестнице. В коридорах, на стенах висят портреты ученых — мировых знаменитостей. Над ними — лозунги:

«Овладеем крепостью социалистической науки!»

«Наука — передовой маяк социализма!»

«Товарищи, научные работники, социализм надеется на вас!»

Иван подумал — интересно, сколько времени директор ломал себе голову, чтобы выдумать эти лозунги.

И ему сразу же приходит в голову мысль:

«Для таких, как директор, социализм — идея, которую нужно проводить, проталкивать, распространять, в то время, как социализм — для нас — это реальная действительность!»

— Знаешь, в какой момент ты приходишь! — вкрадчиво говорит Неделев, озираясь по сторонам. — Нас прижимают! Просто сил нет! Некоторые там, наверху, думают, что у нас производственный объект. Хотят, чтобы мы чуть ли не конвейерным способом делали научные открытия. Как на кондитерской фабрике делают драже! Проблематика, видите ли, у нас мелкая. Сейчас все у нас измеряется космическими масштабами. Ну скажи сам, что не мелко в сравнении с космосом?

— Вы! — говорит Иван.

Неделев недоумевает. Недоумение — это пока еще не отношение?

— Всего хорошего, милый доктор, благодарю за встречу! — Иван кивает ему головой и сворачивает влево, хотя совсем не знает, куда ведет этот коридор.

— Но ведь вас ждут! — жалобным голосом напоминает Неделев.

— Приду! Приду!

Он скрывается за углом.

К нему спешат старые друзья — бывший однокурсник Колманов и более молодой Бенчев. Два года тому назад они втроем работали в одной секции, в одном кабинете. Решали одну из проблем электрохимии. Колманов занимался исследованием физико-химией проблемы. Бенчев — практическими возможностями, а Иван — любимыми поверхностными напряжениями.

— С приездом, Сигма! — восклицают оба.

В науке поверхностное напряжение обычно обозначается греческой буквой «сигма», отсюда и прозвище Ивана.

Обнимают его. Длинноносый Колманов заметно волнуется. Бенчев хлопает его по спине.

— Видели тебя из окна и пошли встретить…

— Но итальянский доктор опередил нас!

Все в институте, даже самые молодые научные сотрудники, подсмеиваются над докторским титулом Неделева — ведь в Италии получить эту ученую степень очень легко, несравненно легче, чем, например, у нас, в Болгарии.

— Он, как будто, шел куда-то! — Ивану и теперь непонятно, как произошла его встреча с Неделевым.

— Шел? Чепуха! Бросился тебя встречать. Еще бы! Ведь ты сегодня в моде! Совсем, как куцые пиджачки! А единственно доказанная доселе научная деятельность итальянского доктора — полная синхронизация личных взглядов и отношений с показаниями флюгера!

— Ну и выдумаете же! — смеется Иван. — Неделев встретил меня очень сердечно и, думаю, искренне!

Бенчев испытывающе смотрит на него.

— Не строй из себя идиота, Сигма!

Его ведут в лабораторию.

— Как всегда, мы очень сильны в форме! — Колманов желчен. — Помещение новое, а инвентарь старый!

Старый стол, старые неудобные стеклянные ванночки Колманова, старая установка Бенчева, старый шкаф с реактивами, много старых вещей…

— То же самое! — говорит Иван, вспоминая, с какими надеждами все ждали обновления института.

— Сигма, скажи это директору!

— Мы сохранили твою старую плитку! — Бенчев достает заржавевшую электрическую плитку. — На ней будешь варить свои мыльные растворы. Пока что это единственный твой инвентарь!

— Поберегите ее, может, пригодится! — говорит Иван.

Как всегда после долгой разлуки, разговор имеет осведомительный, отрывочный характер. Казарма, институт, события, частная жизнь, радости и неприятности.

«Два года, а никаких перемен, словно ничего не случилось!»

Различные темы быстро исчерпываются, уступая место единственной, общей для троих и самой больной теме — институт.

Иван интересуется тематическим планом, выполненными работами, результатами.

— Ступай к директору! — отвечает Колманов. — Они целый доклад настрочили! На будущей неделе состоится отчетное собрание!

— В нашем замечательном институте работают замечательные таланты, добившиеся замечательных достижений, отмечающие замечательные вехи на замечательном пути отечественной науки… Бенчев подражает директору, любимое словечко которого «замечательный».

— Значит, все по-прежнему! — говорит Иван. — Ничего нового.

— Умоляю тебя, Сигма, не делай поспешных выводов! — с театральным пафосом произносит Бенчев. — Как ничего нового! Мы удвоили свои обязательства и утроили число титулованных особ! Добрая половина наших сотрудников — кандидаты различных наук! Некоторые усердно пишут докторские диссертации. Будь уверен, скоро на каждой двери расцветут новые надписи! Вот достанется работенка для мастерской эмалированных вывесок!

— Еще у нас, — добавляет Колманов, — новые правила внутреннего распорядка, новая секретарша у директора и еще новая «Волга»…

— Что ж, это только подтверждает практический профиль нашего института! — Бенчев присвистнул. — Шумим, братец, шумим! Увидел бы только, какую диссертацию написал твой друг Митрофанов! Волосы дыбом станут! Сто сорок страниц отмахал, чтобы только и только доказать, что буза[2] — это не масло. Ну, а защита, ведь знаешь — пасхальное богослужение в соборе Александра Невского!

Колманов не выдерживает:

— Почему не поступишь в другое место, Сигма! Тебя всюду возьмут! Например в Академию наук или в какой-нибудь ведомственный институт. К тому же ты ничем не связан! Тебе не предлагали работу?

— На одном военном заводе! Однако…

— Вот и прекрасно! Поступай туда, братец, не задумываясь! Стыдиться, по крайней мере, не будешь!

Колманов просто весь трясется. Он всегда трудно владел собой.

Ученый совет похож на компанию друзей, собравшихся на чашку кофе. Половина его членов приходятся родней директору Хаджикостову. Сам директор руководит научной работой… своей жены. Стоит ли удивляться, что она получила ученую степень кандидата за работу, не представляющую абсолютно никакой ценности. Один из рецензентов, известный всем приспособленец доцент В. написал хвалебную рецензию. И, когда его спросили, зачем он это сделал — он только пожал плечами. Потом оказалось, что за это ему обещали помочь занять какую-то вакантную должность, на которую был объявлен конкурс. Этот факт был даже опубликован в газете, однако руководство института отделалось только «замечанием». Отпускаемые институту средства распределяются между любимчиками директора. К тому же попали на такого зама министра, который из чистосердечной любви к науке, не жалеет средства на нее. Жонглируя громкими фразами и научной терминологией, они выдают себя за будущих гениев. А вот, когда дело дошло до оценки подлинно ценной и серьезной работы Ружицкого, то постарались все провалить. Ему пришлось уйти. Он попросил приобрести необходимый для его работы измерительный прибор, однако ему отказали. Зато, когда директорше понадобился какой-то аппарат, то средства быстро нашлись… Отчеты похожи на фальшивые векселя. Все тонет в хаосе компиляции и псевдонаучности… У Бенчева даже имеется целый перечень всех этих безобразий…

— А как профессор Пеев? — спрашивает Иван о своем прежнем руководителе секции.

— Шуточками отделывается! — отвечает Бенчев.

Колманов рассказывает, рассказывает…

— Таков, Сигма, наш институт!

Молчание.

Неожиданно Иван поднимает голову:

— Зачем ты все это мне говоришь?

Колманов смущен. Неужели и Дойчинов решил «выдвинуться», получить звание…

— Не понимаю тебя, что хочешь этим сказать?

Иван:

— Хочу сказать, что до сих пор ты терпел такое положение, значит, с тем же успехом, сможешь терпеть и в будущем! И нечего тебе возмущаться!

Колманов вспыхивает:

— А кому пожалуешься! Попробуй, пожалуйся! Все двери забаррикадированы! Связи! Связи! Шеф участвует в разных комиссиях и комитетах, произносит речи по радио, ходит в гости к большим людям, у него много приятелей, у него есть…

— Зайчишки в институте! — перебивает его Иван. — Если все это верно, о чем ты, Колманов, говоришь, то все вы зайчишки, и только!

— Что ж, — озлобляется Колманов. — У нас нет ордена «За храбрость!»

— Слушай, Колманов, я только одно не могу понять! Зачем ты все это рассказываешь мне? Продемонстрировать общественный подход к вопросу? Что ты непричастен ко всему этому? А, может, просто хочешь войти ко мне в доверие, вдоволь наболтаться, так как знаешь, что я никому об этом не скажу? Скажи мне, чего ты хочешь? Чего! Не понимаю!

Колманов подходит к окну. Он-то все хорошо понимает.

— Слушай, — продолжает Иван. — Мне кажется, что в нашем законодательстве имеется серьезный изъян! Также, как оно предусматривает наказания для вершителей безобразий, следовало бы предусмотреть вдвойне более строгие наказания для тех, кто их терпит!

— А вот, мы посмотрим, Сигма! — вмешивается Бенчев. — Посмотрим, как ты будешь протестовать! Мало ты знаешь нашего шефа — в два счета тебя раздавит. Жизни тебе не будет! Ведь у нас, дорогой мой, уже так принято — профессор, доктор, инженер Хаджикостов является выдающимся ученым, выполняющим какую-то важную, никому не ведомую специальную работу и все тут! Это вроде на веки вечные приклеенной этикетки! А ты кто такой? Кто тебе дал право оценивать работу такого выдающегося ученого?

— Много лет назад у него были интересные исследования! Он добился положительных результатов в области хлоралькального электролиза! — говорит Иван.

— Лучше бы их не было этих результатов. В этом-то и вся причина. Работа в институте идет плохо, а его директору никто слова не может сказать. Вспоминают о его достижениях, как ты, например, сейчас вспомнил. А то, что он сейчас ничего собой не представляет и ничего не делает, это никого не интересует! Такой подход к людям у нас уже стал общественной практикой!

— А партбюро? Ведь Василев, секретарь, он должен бы видеть?

— Василев принадлежит к тому типу секретарей, которые больше всего нужны Хаджикостову. Тихий, скромный человечек, занимается своим делом и по любому общественному вопросу идет на поводу у шефа. И он как ты: думает, что Хаджикостов большой ученый, неоспоримый авторитет, и поэтому его защищает. Петров болен и держится в стороне. Ну а Митрофанова ты знаешь лучше нас. Остальные ждут, что скажут в верхах. Методы Хаджикостова хорошо тебе известны. В газетах публикуются интервью, всюду говорят о достижениях, которые пока еще в будущем. Создается впечатление, будто мы усиленно работаем, будто наша работа ужасно трудная, непостижима для простосмертных и, если пока еще нет каких-либо результатов, то это не беда — важно, что люди работают…

— Если тебя интересуют подробности, приходи на собрание, на будущей неделе, послушаешь отчет…

— Сочинение Неделева на свободную тему! — вставляет Колманов.

— И ваши аплодисменты! — холодно добавляет Иван.

Оба морщатся. Их задели за живое.

— Слушайте, — говорит Иван, — мне не хотелось бы вас обидеть, пусть лучше мы останемся друзьями! Но вот, не успели мы встретиться, как сразу же разошлись! Извини меня, Колман! — Иван подает ему руку.

— Сигма! — восклицает Колман. — Ты не похож на себя! С тобой что-то сделали в казарме! Уж не командиром ли ты стал? Или пуля задела и твои мозги?

В Колманове хорошо то, что он быстро отходит.

— Только одно хотелось бы мне знать, — спрашивает Иван. — Все, что вы мне сказали — правда?

— Все! Даже мало мы тебе сказали! Спроси других!

Робкий стук в дверь. Заглядывает красивая женская головка.

— Что вам угодно? — сухо спрашивает Колманов.

— Товарищ директор… — с тихой торжественностью в голосе произносит она.

— …Профессор, доктор, инженер Хаджикостов! — добавляет Бенчев.

— …приглашает… — продолжает секретарша директора.

— …товарища… — говорит вместо нее Бенчев.

— Дойчинова! — заканчивает совсем смутившаяся секретарша.

— Ну, Сигма, поправь орден и иди! — разводит руки Колманов. — Скажи ему, что не имеешь ничего против, чтобы он подарил твою плитку своей супруге, а взамен дал бы тебе обещанный аппарат для определения поверхностного напряжения.

Секретарша исчезает в коридоре. Иван следует за нею. Со стен на него смотрят лики великих ученых: Менделеев, Ньютон, Эйнштейн, Жолио Кюри…

— Смотрят на нас! — произносит он вслух. — Все смотрят на нас!

«Ну, как ты себя чувствуешь, дорогой? Вот он прекрасный, желанный мир, о котором ты мечтал! Вот оно, подлинное содержание большой жизни, к которой ты так страстно стремился! Есть ли в ней место для той первозданной природной простоты, которая, как ты веришь, лежит в основе всех человеческих взаимоотношений? Где наконец, то прекрасное, что люди во всем мире называют социализм? Где оно, обязательное содержание нашей современности? Ведь новое здание только напоминает о нем! Еще не поздно свернуть с этого пути! Есть еще время выбрать себе тихий, уютный уголок и замкнуться, зажить спокойной беспечной жизнью! Не хочешь? — В таком случае тебе предстоит приятная встреча с директором!»

Хаджикостов стоит за письменным столом своего роскошного кабинета. Он застыл в монументальной позе, словно его фотографируют — выдающийся ученый в рабочей обстановке.

Сквозь тонкую паутинку занавесей пробивается ровный матовый свет, холодно блестят зеленые листья кактусов, блестит черная политура письменного стола, блестят стекла книжного шкафа, блестят золотые буквы книг, блестит абажур, блестит ярко-красный ковер.

Академическая строгость и изысканность. Научная внушительность и роскошь. Здесь не болтают попусту, сюда не проникают сплетни и клеветнические измышления — здесь царит нечто торжественное, непостижимое для обыкновенного человеческого ума.

— А, Дойчинов! С приездом! — Хаджикостов резко поворачивается, огибает стол, четким уверенным шагом выходит на круг в центре ковра и величественно подает руку.

Хаджикостов высок, атлетического сложения. Он очень хорошо выглядит в свои пятьдесят пять лет — здоровый цвет лица, живые блестящие глаза, иногда полные энергии и страсти. Волосы расчесаны на безупречный прямой прибор. Наиболее частое выражение лица — злая ирония. Взгляд его:

Осанка директора дополняет общее впечатление — полное сознание чувства собственного превосходства.

— Здравствуйте! — говорит Иван, пожимает поданную ему руку и сразу же садится в указанное ему директором кресло.

Хаджикостов с той же торжественностью возвращается на свое место, напоминая собою статую, поставленную на колеса. Садится, и по привычке, которую он приобрел, будучи непременным членом в президиумах различных научных собраний, и заседаний, кладет руки на стол.

— Ваш командир, — говорит он звонким резким голосом, — написал мне очень хорошие вещи о вас! Я испытал гордость за ваш подвиг, потому что вы достойно защитили авторитет научного работника! А сегодня это особенно важно! Радуюсь и вашему счастливому возвращению! Мы всегда видели в вашем лице добросовестного, прилежного молодого человека. Перед вами открывались хорошие перспективы. Думаю, что сейчас они будут еще более благоприятными! Может быть, кое-что вы позабыли, однако в армии вы приобрели такие качества, как мужество, дисциплинированность, а это очень важно. Думаю, что мы вправе рассчитывать на вас.

Если бы Иван не был уверен в том, что он говорит с глазу на глаз с директором в его кабинете, то наверное бы подумал, что находится на собрании. Хаджикостов говорит громко и внушительно.

Его взгляд останавливается на Иване, словно он хочет проверить какой эффект произвели его слова. Не этот взгляд может быть отнесен к третьей разновидности — надменно снисходительному. Слепой взгляд.

— Должен вам сказать, — продолжает он тем же тоном, — что, несмотря на значительное число кандидатов и их бесспорные способности, несмотря на давление извне и внутри, нам удалось сохранить ваше место, и, по решению ученого совета, вы можете сразу же приступить к работе!

— Благодарю, — сказал Иван. — Только, может быть, мне придется немного подлечиться.

— Да! Конечно! Я хотел только, чтобы вы правильно меня поняли. В своем отношении к вам мы руководствуемся не какими-либо личными чувствами или соображениями, а единственно, и главным образом, исходя из хороших результатов вашей прежней работы! — поясняет Хаджикостов.

Иван кивает головой.

«Рафинированные демагоги всегда все делают якобы во имя общественных интересов».

— Руководство, — Хаджикостов сплетает пальцы рук, — решило предложить вам, имея в виду важность темы, перейти на работу в секцию доктора Неделева, на место самовольно покинувшего институт Ружицкого! Там у вас будут все условия, бюджет секции самый большой в институте, а характер исследований представляет интерес для любого физика…

— Необходимо ли именно мне переходить к Неделеву? — спокойно спрашивает Иван, которому картина совершенно ясна.

— Крайне необходимо! — отвечает Хаджикостов не-допускающим возражений тоном.

— Ружицкий химик и работал над проблемой элоксирования алюминиевых поверхностей! У меня нет никакого отношения к этой работе! — все так же спокойно возражает Иван.

— Что ж, изменим вашу тему! — сразу решает Хаджикостов.

— Но вы только что сказали, что тема очень важная и, что в виду ее важности мне надлежит перейти к Неделеву!

Взгляд Хаджикостова переходит во вторую свою разновидность — становится надменно-презрительным.

— Таково решение руководства! Вы должны перейти к Неделеву! — заявляет он, давая Ивану понять, что разговор становится ему неприятным.

— А что будет с моим прежним местом?

— Объявим конкурс!

— Великолепно! — восклицает Иван. — У меня как раз было желание явиться на конкурс! Только скажите, если я пройду первым по конкурсу, смогу ли я занять свое прежнее место?

Хаджикостов явно чувствует себя не в своей тарелке.

Иван встает.

— Товарищ директор, — говорит он, добродушно улыбаясь. — У меня нет никакого намерения быть соучастником ваших комбинаций. И вообще я не потерплю никаких комбинаций! Я пришел работать, а не отбывать службу! Если вы считаете меня неподходящим для работы в институте, то прошу меня освободить!

Взгляд Хаджикостова переходит в свою первую разновидность — становится надменно-недоступным.

— Как хотите! — холодно говорит он.

— Могу ли я присутствовать на отчетном собрании? — вежливо спрашивает Иван.

— Приходите!

— Благодарю, товарищ директор, до свидания! — он кивает и спокойно выходит из кабинета, думая: «Таким очень полезна гимнастика, только он очень одеревенел, как бы с ним чего не случилось!»

За дверью его встречает элегантно одетая женщина с внушительным бюстом. Супруга директора. Она молода — наверное только несколькими годами старше Ивана. В этом нет ничего удивительного — ведь любят же старые профессора жениться на молодых женщинах.

— Ах, Дойчинов, — щебечет ока. — Вы вернулись, как я рада! Ну как вы теперь себя чувствуете?

— Спасибо, товарищ Хаджикостова, я также рад вас видеть! — Иван кланяется, рассматривая ее. — Ничего, хорошо!

— Вы очень бледны! — замечает она, застенчиво глядя на него.

— Вы заставили меня покраснеть!

— Профессор Хаджикостов так волновался за вас! — все профессорские жены, говорят о своих мужьях не иначе, как с добавлением их титула. — Он вас видел?

— Мы только что разговаривали. Мне было очень приятно!

— Надеюсь, вы зайдете к нам?

Иван благодарит ее за внимание и отходит.

Снова идет полутемным коридором.

Жолио Кюри, Эйнштейн, Ньютон, Менделеев…

— Чувствую, что будет жарко! — вслух произносит он. — Что ж, мы хорошо посмеемся на собрании! Некоторые, может быть, заплачут, но это пойдет им на пользу!

Входит в кабинет руководителя своей прежней секции — профессора Пеева.

Толстенький седой старик встречает его с веселой сердечностью.

Слушая рассказ Ивана о беседе с Хаджикостовым, профессор садится на стол и, держась обеими руками за живот, трясется от смеха.

— Так! Так! — восклицает Пеев. — Сегодня мне что-то везет на анекдоты!

Иван выкладывает перед ним все, что слышал сегодня от коллег.

Пеев все встречает смехом.

— Чему ты удивляешься! — говорит он ему. — Пора бы тебе привыкнуть к таким вещам! В нашем мире все должно быть, дорогой Дойчинов! И таланты, и бездарности, и люди честные и бесчестные, и морально устойчивые и неустойчивые, и люди хорошие, и негодяи, и герои, и ничтожества. Должны быть и Хаджикостовы, и такие, как ты — одним словом люди всевозможных нюансов для различия между ними. Тебе должно быть хорошо известно, что такие различия, называются потенциалом. Благодаря этому течет ток! Если бы не было таких различий среди людей, то жизнь моментально бы остановилась. Все должно быть!

— Выгодную позицию избрали вы для себя, дорогой профессор! — перебивает его Иван. — Позицию стороннего наблюдателя!

— Да, я наблюдатель, если хотите, зритель, обыкновенный кинозритель! — громко смеется Пеев. — А знаете, это полезно!

— Для кого?

— Я думаю, что для меня! Сомневаетесь?

— Позвольте вас спросить, на кого вы работаете здесь, дорогой профессор? — спрашивает Иван.

— На себя, а как вы думаете? Я не Хаджикостов! Не общественная необходимость!

— Вы говорите неправду, профессор! Просто оригинальничаете!

— Пусть будет так, разве это преступление?

— С моей точки зрения, да, профессор! Без вас и вашей позиции зрителя порядок в институте положительно изменился бы! Представляю себе моего бывшего командира на вашем месте! И воспоминаний не осталось бы от теперешней картины!

— Он что, сверхчеловек?

— Обыкновенный человек, конечно не кинозритель! Только он не разделяет вашей теории, будто жизнь течет благодаря разности потенциалов между людьми честными и негодяями!

— Что ж, браво! И такой имеет право на существование! — снова смеется профессор.

— Да, видно вам нравится роль оригинального циника, профессор!

— Конечно, таким образом я создаю необходимую разность потенциалов между вами и мною — добавляет профессор.

— Но в таком случае вам придется распроститься с ролью стороннего наблюдателя. Придется вам отказаться от позиции круглого идиота, который с одинаковым равнодушием принимает все!

Профессор спрыгивает со стола.

— Слушайте, Дойчинов, — говорит он, иронически поднимая брови. — Если вы думаете задеть меня этим, то ошибаетесь! Нет ничего на этом свете, на что нельзя было бы наплевать! Это я вам говорю! Нет также ничего такого, чего нельзя было бы возвеличить! Это тоже я вам говорю! Как вам это понравится?

— Согласен с вами, профессор! Пусть будет так! — Иван улыбается. — Только не забывайте, когда вы плюете в плевательницу, вам никто ничего не скажет! Но если вы вздумаете плюнуть на розу, то все скажут, что вы свинья! Извините профессор, за мой несколько солдатский язык!

— В таком случае, — на лице профессора появляется ехидная усмешка, — я должен плевать не на вас, а на директора, не так ли? Нет, я пожалуй предпочту проглотить слюну!

Иван расправляет плечи, подходит к окну и снова возвращается.

— Интересно, на кого вы плюнете, дорогой профессор, если я вам сообщу, что вас решено перевести на пенсию? — и он берется за ручку двери.

Усмешка на лице Пеева сразу же угасает.

— Вы шутите, Дойчинов. Ваша шутка слишком плоская!

— Нет, я говорю совсем серьезно!

Профессор приближается к Ивану!

— Кто вам это сказал?

— Сказали! Сегодня я только там и занят, что слушаю последние известия!

Профессор хватается за письменный стол.

— Так я и знал, — говорит он. — Хаджикостов давно ищет человека на мое место! Опыт, знания, мудрость! К чему все? Уходить на пенсию в тот момент, когда предстоит второй этап работы…

— Действие разницы потенциалов на индифферентные точки, или, как вы условно выразились, на кинозрителей…

— На пенсию! — тяжело стонет Пеев.

Ивану становится смешно.

— Не беспокойтесь, профессор, вас не переводят на пенсию! Мне просто было интересно посмотреть, в какую сторону полетит ваш плевок!

Пеев приходит в себя, пыхтит, ходит по кабинету и, как будто, не знает что сказать. Куда делось его самодовольное, насмешливое выражение лица?

— Все вы такие! — говорит он наконец печальным голосом. — И вы, и другие!

— Все мы должны существовать, профессор! И я, и другие!

— Но что вы хотите? — Пеев останавливается перед своим бывшим помощником.

Иван выдерживает его взгляд.

— Честности, профессор! И мне прекрасно известно, что на этом свете есть различные люди. Одни из них оставили очень приятные воспоминания о себе — продырявили мне кожу. Разные люди! Но как вы можете говорить о потенциале между красотой и мерзостью! Мне было просто любопытно узнать, насколько глубок ваш софизм. Слава богу, он оказался вроде грима! И только! Незачем вам, профессор, накладывать подобный грим! Прошу прощения. У меня не было никакого намерения спорить с вами! И вообще с кем бы то ни было. Я просто хотел повидаться с вами!

Профессор Пеев молчит. Потом вынимает сигарету, протягивает дрожащую старческую руку Ивану.

— Хочу спокойствия! — говорит он. — Я всегда старался держаться в стороне от всех этих безобразий. Не понимаю, почему вы хотите замешать меня в это дело?

— Чтобы навести порядок, профессор!

— Видно, очень романтично подействовала на вас казарма! Научили вас парить в облаках…

— И стрелять, профессор!

Пеев вздыхает и уже другим тоном говорит:

— Боюсь, что ваши выстрелы не помогут!

— Почему?

— Порядки у нас такие! Их не проймешь стрельбой.

— Вы не делаете различия между порядками и людьми, профессор! Это, конечно, тоже выгодно вам!

— Что ж, желаю вам попасть в цель! — профессор скептически смотрит на него. — Вообще-то говоря, работа нашего института зашла в тупик! То, чем мы занимаемся, не имеет никакого отношения к науке!..

Иван уходит, узнав новую горькую истину…

Наверное и раньше все они были такими — Хаджикостов, Пеев, Митрофанов, Неделев? Только тогда трудно было их раскусить, или же ты просто закрывал глаза на все? Сможешь ли ты закрыть их сейчас? Сможешь ли ты примириться со всем этим? Ты хотел посвятить себя служению чистому, благородному делу. Тебе удалось вырваться из коварных сетей одной жизни, и вот тебя хотят завлечь в не менее коварные сети другой жизни? А, может быть, того, что ты ищешь, и в самом деле нет?

Но ведь капитан существует! Это факт!

Почему не спросить его? Расскажи ему все. Спроси, как тебе поступить!

Скажите, как мне поступить, товарищ капитан?