Трое

27

Первая смена кончает работу в четыре. За несколько минут до этого к заводским воротам прибывает Сашо. Он снова одет в солдатскую форму — ботинки начищены до блеска, пилотка сдвинута набекрень. Откуда он взял форму, как сумел самочинно мобилизоваться — это остается в тайне.

Часовой Желязко смеется. Что задумал этот Сашо! Как бы ни случилось какой-нибудь беды.

— Будь спокоен! — говорит Сашо. — Только пару минут посидишь в проходной! И оттуда можешь караулить. Оттуда видно!

Желязко согласен. Он и без того, когда холодно, входит в караульное помещение.

Другой становится у шлагбаума, так, как стоял на посту целых два года, но на этот раз без оружия.

Он с нетерпением всматривается вглубь двора. Рабочих первой смены мало. С два десятка женщин и столько же мужчин. Все спешат, подгоняемые холодным ветром, колкими, точно град, снежинками. По заледенелому асфальту идти трудно.

Данче все нет.

Выходят еще несколько человек. Двор пустеет.

— Две минуты прошло! — говорит Желязко, высовывая голову из проходной.

— Сиди там! Еще немного! — кричит ему Сашо. — Еще минутку!

«Может, послать кого-нибудь вызвать ее?»

Сашо не хочется отказываться от своего намерения. Он уверен, что только так должна произойти их встреча, чтобы ее можно было назвать настоящей встречей! Занятый приготовлениями, он очень волновался, предоставляя себе до мельчайших подробностей предстоящее свидание. И теперь он считал совершенно невозможным для себя уйти, отправиться к ней домой или еще куда-либо…

«Если встретимся здесь, — решил он заранее, — все будет очень хорошо! А если не встретимся…»

Маленькая женщина в темно-коричневом пальто и красненьком платке выходит из первого, расположенного напротив, здания. Лица ее не видно, однако фигура, походка… Сашо хватается за железный противовес шлагбаума. Не замечает, как пальцы липнут к ледяному металлу. Снежинки, словно иглы, колют его замерзшее от холода лицо, пальцы ног немеют; ветер развевает полы шинели, но он стоит и слушает сильные удары бьющегося от волнения сердца, которое мощными толчками гонит по всему телу теплую, веселую кровь.

Женщина уже совсем близко. Она идет, спрятав лицо в большой меховой воротник, голова ее почти вся закутана платком. Идет знакомой быстрой, неспокойной походкой, по-женски легко и грациозно покачиваясь…

Вот она всего в нескольких шагах и сейчас, может быть, пройдет, не заметив его. Часовой бесшумно опускает шлагбаум, преграждая ей дорогу. Женщина, встрепенувшись, останавливается перед самым шлагбаумом, поднимает глаза.

Съежившееся от холода лицо начинает отходить. Щеки слегка вздрагивают, краснеют, теплые бархатные глаза загораются огоньками, полуоткрытые губы не могут произнести ни слова.

Он поднимает шлагбаум, протягивает руки, заключает ее в свои объятия и изо всех сил прижимает к себе.

Данче и Сашо.

Замерзшие щеки соединяются, чтобы согреть друг друга. Он целует ее щеки, лоб, усеянные снежинками волосы, приподнимает рукой ее нежный теплый подбородок, смотрит на нее и снова целует, и снова ласкает, и снова прижимает к себе. И все это без единого слова.

Желязко, выпялив глаза, смотрит из окна проходной. Ах, этот Сашо! Опять женщины! Когда он образумится!

Данче приникает головой к его груди.

«Ты не обманул меня, свет мой золотой. Привел его ко мне!

— Почему ты на посту! — спохватывается она. — Тебя мобилизовали?

Весь сияя, он указывает на караулку, в которой сидит Желязко. Она же хотела встретить его у шлагбаума?

— Значит, только переоделся?

— Только переоделся!

— Для меня?

— Для тебя!

Он смотрит на нее.

— Ну, пойдем. Скорей! — говорит она и берет его под руку. Ах, этот жест!

Чистая женская любовь… И чарующая теплота, и радость любви, и безграничная преданность, и настоящая дружба.

Они идут по покрытому коркой льда асфальту — по нежной весенней траве, самой ласковой, самой свежей. Почему бы им не присесть?

Они идут, а в лицо им дует острый, как лезвие бритвы, холодный восточный ветер — кроткий летний зефир, вобравший в себя аромат расцветшей жизни. Почему бы не остаться подольше?

Они идут под враждебным серым взглядом неба — теплая зимняя ласка, которая сближает, соединяет сердца…

Он делает большие шаги, а она как-то смешно, неестественно подпрыгивает. Они не спрашивают друг друга, куда идут. Им все известно.

Город остался позади. Завод — справа. Перед ними — горы, уснувшие под теплым одеялом тумана. Они пойдут их будить.

— Ты уедешь? — спрашивает она, убежденная, что он никуда не уедет.

— Я приехал сюда работать, на заводе! — отвечает Сашо.

— Что же ты будешь делать? — не из любопытства спрашивает она.

— Не знаю… — невнятно произносит он. — Мне советовали… маляром…

— Это прекрасно! — восклицает она. — Металлоконструкции будешь красить, там укороченный рабочий день…

Он понимает, что «прекрасно» относится не к металлоконструкциям, не к укороченному рабочему дню, а к другому, к тому, что ждет их впереди…

— Знаешь, — кладет она свою ладонь в его руку, — я знала, что ты вернешься! Ты не мог не вернуться!

— Мог! — пытается упорствовать он, но, подумав о перспективе оказаться за письменным столом в банке, сразу же добавляет: — Да, не мог!..

И снова они идут, поднимаются все выше, выше…

Перед ними, на самом краю кручи распростер свои ветви огромный старый дуб. Он сердится — на стужу, снег, на весь мир.

Сашо тащит ее через навеянные сугробы к дубу. В защищенное от ветра место.

Она критически разглядывает его. Супруга, встречающая мужа после долгой разлуки.

— Много женщин было там? — спрашивает Данче.

— Много! — отвечает Сашо с неприятной гримасой. — Лучше не будем говорить о них.

— И тебе со всеми было хорошо? — настойчиво спрашивает она.

— Нет, ни с одной…

— Ты не обманываешь меня?

— Я тебя никогда не обманывал!

— А других?

— Случалась… — он улыбается.

— Не так! Улыбаешься, как уличный ухажер! Улыбнись хорошо!

Она обеими руками обвивает его шею.

— А как тебе пришло в голову встретить меня у ворот?

— А так. Надумал! Ты же в своем письме…

— А почему мне ничего не написал?

— Не знаю.

Он провел рукой по шероховатой, черствой коре дуба. Посмотрел вверх.

— Интересно, сколько ему лет?

Она прослеживает его взгляд.

— Говорят, больше пятисот…

— И мы будем столько жить! — говорит Сашо. Ему кажется, что он изрек большую глупость, и он краснеет.

— Самое меньшее! — отвечает она и, расстегнув ему шинель, зарывается в ней головой.

Пальцы Сашо теребят пряди ее волос. Это Данче. Он мог бы узнать ее с закрытыми глазами среди тысяч. Только по волосам. По еле уловимому аромату ее тела.

— Как спокойно бьется твое сердце! — говорит она. — У меня сердце спортсмена!

— А в футбол будешь играть?

— Может быть, буду.

— Я хочу, чтобы ты играл! — заявляет она. — Ты очень красивый, когда играешь. Никто не может сравниться с тобой.

— Буду играть! — радостно отвечает он. — И наполню им сетку мячами.

Она снова поднимает глаза. Похожа на съежившегося зайчонка. Ему хочется всю ее закутать шинелью.

— Я знала, что ты вернешься! — снова говорит она. — И этого мне достаточно.

— И мне! — он целует ее крепко, настойчиво. — Здесь не дует… — говорит он. И немного погодя: — Тебе не холодно?

— Нет! — отвечает Данче. — Совсем не холодно!

Она улыбается улыбкой, какой всегда улыбалась ему.

Свистит ветер, гоняя снежную пыль по белым буграм подножия, но старый дуб даже ветвями не шевелит. Он защищает их от ветра.

— Давай назовем его наш дуб! — говорит Сашо, застегивая шинель.

— Мы можем каждый вечер приходить сюда! Хорошо?

Она снова берет его под руку, и они трогаются в обратный путь.

Ей хочется рассказать ему многое — как она покинула мужа, как неприятен был развод, как ему удалось взять ребенка к себе, как ей было тяжело, когда о ней сплетничали: «шлялась с солдатами», — какой пустой была эта зима…

Но все это кажется ей теперь ненужным. Самое важное, что он здесь.

Уже смеркается, когда они вступают на улицы города.

— Хочешь пойдем куда-нибудь? — спрашивает он. — Согреемся.

Она кивает. Согласна. Готова пойти в любое место, куда он захочет.

Сашо знает в городе маленький ресторанчик. Солдаты ходили обычно туда. Там всегда чисто, уютно. И мало народу.

Идущий от пола запах мастики, многозначительно улыбающийся официант-заведующий-буфетчик, мерцающая пятнадцативаттная лампочка, коричневые столики без скатертей.

И печка, которая не греет.

Едва ли на свете есть более подходящий ресторан.

— А! — восклицает официант-заведующий-буфетчик. — Давно, давно не заходил!

— Позавчера был! — Тем же фамильярным тоном отвечает Сашо.

— До которого часа у тебя увольнительная? — спрашивает тот.

Сашо смотрит на Данче:

— До скольких у меня увольнительная?

Официант-заведующий-буфетчик вкрадчиво говорит:

— Спрашиваю, потому что через полчасика будет готово. Заяц! Запеченный в духовке! Такого вы еще не пробовали, да и едва ли когда-нибудь вам снова доведется попробовать!

— Увольнительную можно продлить! — говорит Данче.

— Чего-нибудь согревающего?

— Стопку виноградной! — Сашо вопросительно-смотрит на Данче.

— Мне полстопки! — говорит она.

Они остаются вдвоем. Друг против друга.

— Здесь хорошо готовят зайца! — начинает он.

— Ты уже пробовал? — недоумевает она.

— Нет… предполагаю…

Над их головами кто-то играет на аккордеоне. Наверное, подросток, начинающий. Он повторяет одну и ту же мелодию и постоянно путает на одном и том же такте.

— Это мой сын! — говорит официант-заведующий-буфетчик. — Очень музыкальный! Восемьдесят басов!

— Бывает и больше ста! — Сашо вспоминает аккордеон Кокки.

— О, это совсем музыкальные! — заявляет официант-заведующий-буфетчик с не терпящей возражений категоричностью литературного критика.

Данче смеется.

— Скажи… как ты решился приехать? — обращается она к нему. Чтобы освободиться от присутствия постороннего.

— Убежал… — отвечает он.

И он рассказывает ей всю историю своего возвращения домой, начиная с увольнения и до последнего скандала с отцом и бегства к Ивану.

Данче внимательно слушает. Она так боялась, как бы он не изменился, так боялась ошибиться в нем. Но чем больше Сашо рассказывает, тем ей становится яснее, что он тот же, только, может быть, несколько огорчен.

Когда он вспоминает о своем путешествии в поезде, она содрогается при мысли, что могла его потерять.

Музыкальный сынок продолжает упражняться на аккордеоне. И снова сбивается на том же такте. Данче слушает мелодию и с напряженным вниманием ждет момента, когда пальцы аккордеониста минуют непреодолимое препятствие.

Сашо рассказывает о своих взаимоотношениях с Иваном. И Данче решает, что я она должна полюбить очень доброго и благородного Ивана, жена которого поступила так плохо.

Она поперхнулась ракией. Никогда до этого не пила. На глазах ее выступают слезы. Но она решает — если Сашо хочется, чтобы она пила, то будет пить. Если же ему это неприятно, то она больше пить не будет.

И так она будет поступать всегда и во всем. Потому что она знает — им предстоит многое.

Слушая о его детских выходках с Младеном, она неожиданно задумывается — как бы держал он себя с ее трехлетней дочуркой? Но тревожная тень этого вопроса быстро уступает место вере в то, что он полностью заменит ей отца, который никогда не был отцом. Даже представила себе, как они вместе будут играть на полу, натворят бед, и как она добродушно, с притворной строгостью, будет их укорять, как будет колебаться, кого угомонить первым, потому что оба они дети…

Официант-заведующий-буфетчик приносит тарелки с зайчатиной, над которой поднимается вкусный пар. А Данче думает, если Сашо действительно любит жареную зайчатину, то она непременно научится ее готовить и даже гораздо вкуснее.

Потом интересуется его женщинами. Она знает, что женщинам он очень нравится и будет нравиться, что они его будут соблазнять, пытаться отнять у нее. Но она не беспокоится, потому что верит — у нее хватит сил его удержать. И Данче решает, даже очень хорошо, что он немного погулял, узнал кое-что и снова пришел к ней.

Как будут удивляться на заводе, когда они завтра же или послезавтра вместе пойдут в столовую, потому что будут питаться вместе, и вообще всегда будут вместе!

Ребенок с аккордеоном в сотый раз наигрывает мелодию. Однако Данче чувствует, что на этот раз препятствие будет преодолено. И вот:

— Та… та… та-тааа… — небольшая пауза и — та-тааа…

Да, на этот раз без ошибок. Видно, ребенок окрылен удачей, потому что сразу же повторяет мелодию. И снова без ошибок. Дальше играет бодро, уверенно.

— Ну, как? — спрашивает из-за стойки официант-заведующий-буфетчик. — Восемьдесят басов, а!

— Молодчина! — восклицает Данче.

Она смотрит, как Сашо ест. Кладет в рот большие куски, как лакомка, по-детски набивая рот. Жует медленно, совсем как мужчина, словно хочет почувствовать их сладость. Мясо разрывает и загребает ложкой, вместо того, чтобы воспользоваться вилкой. И вино — он пьет его большими глотками, словно утоляя жажду.

Данче думает — в нем много сил, он мужчина с головы до ног и может встретить любое испытание, пережить все. И от этого ей становится радостно на душе, сердце наполняется гордостью. Она пытается представить себе, что может совершить человек, обладая такой силой. И ей кажется — все!

— Ну, пошли! — говорит Сашо, который уже успел опорожнить тарелку и бутылку.

— Закажи себе еще! — ей хочется посидеть подольше. Сейчас ребенок играет на аккордеоне без ошибок, легко, свободно. Она уже выучила мелодию наизусть. И теперь уже никогда ее не забудет.

— В другой раз! — Сашо платит и хвалит официанта-заведующего-буфетчика за вкусно приготовленного зайца.

— Жена готовит! — говорит тот. — Это весь мой персонал!

Сашо кажется странным и смешным, как это собственная жена может быть «персоналом».

Выходят. На улице темно. Еще не зажглись уличные фонари. Что ж, так даже лучше. В темноте влюбленные могут идти обнявшись, могут целоваться.