Трое

19

Он лежит на лавке у печки — усталый, жаждущий того покоя, уединения, которого ищут иногда мужчины.

«Эх, сейчас бы одну сигаретку! — вздыхает он. — Затянуться бы пару раз!»

Взгляд его блуждает по полу. Хлебные крошки, стебельки стручкового перца, раздавленные ягоды винограда, обрывки газет… и ни одного окурка.

У дверей одевается Кукла. Он видит ее длинные ноги — округлые, розоватые, гладкие. Видит ее широкую спину, обнаженные плечи, по которым рассыпались мягкие волосы, покрасневшее лицо, выражающее сытое довольство… Отводит взгляд… Вава, Репо, Тотако и Сояро, и еще много знакомых и незнакомых имен на смазанных дегтем балках, грязное стекло окошка, паутина по углам… и опять Кукла.

Зачем все это? Разве это ему нужно?

Печка неожиданно загудела. Спину обдает жаром, но ему не становится теплее.

Словно кто-то высосал тепло его собственного тела. Отнял что-то… Глупости. Не стоит об этом думать. Даешь — берешь. Но наверное должен быть какой-то баланс… Интересно, раньше, после этого ему всегда было как-то легко на душе, весело и радостно. А теперь?..

Как медленно одевается Кукла! И кого она из себя строит?

Нет ли какого-нибудь окурка под лавкой? Нет…

«Как хорошо жить одному, — думает он. — Бросить все и всех — женщин, родителей, приятелей. Пойти туда, где никто меня не найдет. Буду жить себе отшельником. Не нужен мне футбол, не нужна мне работа, не нужна мне компания!..»

«Еще одевается? Черт бы ее побрал, чего это она мешкает! Одевалась бы поскорей, да убиралась отсюда!»

Ему было так хорошо, приятно до ее прихода. Ничто его не смущало. И зачем она ему понадобилась. Как противны выражение ее лица, движения…

Это ли самое лучшее на свете? Не так ли он думал? Не жаждал ли он этого? Не гордился ли им?

«Ложь! — говорит он себе. — Все это подлая ложь!»

— Ты еще здесь!

Ей как будто приятно показывать свое голое тело. Неужели эта гусыня не понимает, что своим присутствием оскверняет домик, наполняет его чем-то противным, недостойным? Не понимает ли она, что ей пора уходить? И больше не возвращаться! Не понимает ли она, что он ненавидит ее и даже не прочь поколотить…

Девушка подходит к нему.

— Мне холодно! — говорит она, протягивая руки к печке, а он, подумав, что она хочет обнять его, сразу же вскакивает.

В одних трусах выбегает наружу. Убегает далеко, далеко.

Какая тишина. Царство тишины. Еле слышно далекое журчанье воды. Не шелохнутся полуголые ветви ив, не шевельнутся вылинявшие травы, молчит ракитник.

Дивное безмолвие. И ласковая, спокойная красота. И непостижимая мудрость. И единственное желание — слиться с этим покоем.

«Мне нужно это! Только это!»

Он будет сыном этого мира. Будет ловить рыбу, купаться в реке, сидеть в домике у очага, и ни о чем не думать. Не будет встречаться с людьми. Это будет прекрасно.

Он идет по лужку. Зелень ласкает его взгляд, простор манит воображение, свежий воздух бодрит тело. Как шелк мягка трава, так бы и шел… Вон там стоит на одной ноге запоздалый аист. А дальше — стадо коров, еще дальше… спокойное синевато-серое небо.

«Что мне еще нужно? — спрашивает он себя. — Ничего!»

Он подходит к пруду. Невероятно чистая и прозрачная вода, бесшумно струится с плотины.

Сашо протягивает руки в стороны и постепенно входит в воду. Плывет легко, свободно, как никогда до сих пор. Холодная вода сразу же освежила его, влила в тело ощущение бодрости. Он ныряет и показывается на поверхности с камнем в руках. Камень совсем круглый.

— Хватит тебе сидеть на дне! — говорит ему Сашо и бросает на берег.

Переворачивается на спину и лежит неподвижно, слившись с окружающим его покоем.

Высокие, далекие облака причудливой формы плывут по сонному небу, разверзая и затягивая бездонные синие пропасти, и летят, летят…

«Эх, если бы только я мог превратиться в облако! — думает он. — Ветер унес бы меня на юг, в далекие страны, летел бы я над морями и пустынями и на все бы смотрел с высоты…»

Сашо закрывает глаза.

Он представляет себя восточным владыкой, калифом, беем. Будто лежит он в кристально чистом бассейне в своем собственном, полном благоухания роскошном саду. Утомленный жизнью, презревший мелкие удовольствия, и сотня красавиц с трепетом ждет его улыбки, но тщетно.

Потом невидимые руки закутывают его в мягкий дорогой халат и кладут в качалку на прекрасной террасе. Он смотрит на голубое небо и покачивающиеся ветви пальм, затем закрывает глаза и погружается в сладкий, счастливый сон. И слышит нежные звуки ласкающей душу музыки…

Вдруг, рядом шлепнулось что-то тяжелое, обдав его брызгами.

— Бонжур, мосье! — кричит Кокки с берега, бросая второй камешек.

Сашо крепко выругался.

Кокки удивлен.

— Помешал кейфовать! — догадывается он. — Ничего не поделаешь! Твоя уважаемая мама поручила мне разыскать сына.

— Проваливай отсюда! — ревет Сашо, взбешенный тем, что нарушили его покой.

— Слушай… — продолжает Кокки.

— Проваливай, говорят тебе! — Сашо достает камень со дна и бросает его в Кокки.

Так как торговля испокон веков шла рука об руку с благоразумием, Кокки удаляется на безопасное расстояние и кричит оттуда:

— Тебе письмо!

— Подотрись им! — Сашо ныряет и остается под водой почти целую минуту.

Когда он высовывает голову, Кокки уже и след простыл.

Сашо опять ложится на спину. И снова погружается в приятные грезы, сладостные мечты.

Исчезло тяжелое чувство. Словно душа его обновлена. Новым светлым неизведанным чувством исполнена она теперь…

Спустя некоторое время Сашо идет на виноградник. Кое-где попадаются отдельные лозы с неубранными гроздьями. Сашо срывает гроздья и ест.

«Вот, — думает он. — этого мне достаточно! Другого не хочу!»

Насытившись, Сашо идет куда глаза глядят. Горизонт кажется ему необозримым, а небесный простор — бесконечным. Окутанный облаками серебристый диск солнца клонится к западу.

Сашо созерцает картину заката.

— Вертится земля, вертится, — вслух говорит он, — и вместе с нею вертится ничтожная блоха, именуемая Сашо!

Это кажется ему совсем глупым. Для него природа и его собственная персона — одно и то же. Особенно сейчас, когда он взглядом обнимает весь простор.

Неподалеку послышались голоса. С десяток девушек пересекает поляну между двумя виноградниками. Сашо прячется за кустами и ждет, пока они пройдут, а затем продолжает свой путь.

С пригорка замечает внизу на дороге фигуру Куклы, которая, наконец, ушла.

Ему хочется запустить в нее камнем. Он ненавидит ее, не хочет больше думать, даже вспоминать о ней.

— Женщины тоже ложь! — думает он. — Всегда остаешься обманутым!

И его охватывает бессильная ярость при мысли о том, что его так много обманывали и будут обманывать и в будущем.

«Почему бы мне не убежать куда-нибудь? — спрашивает он себя. — Податься куда-нибудь в горы. Буду жить, как придется. Построю себе хижину и буду охотиться на диких зверей — проживу как-нибудь. Годами не буду спускаться в долину, к людям. Не все ли равно, что будут думать обо мне. А, может, поехать на море?»

Тихая, спокойная водная гладь. Солнце печет немилосердно. Он в лодке, под парусами, и в ней рыбацкая сеть. Вдруг видит — тонет иностранный пароход, а его пассажиры барахтаются в воде. Сашо спасает людей. Его ищут потом, хотят благодарить, а его и след простыл — слава ему не нужна…

Или другое, лес…

Снова манящие картины, снова подвиг, снова одиночество…

Все это — самообман, все это так же неискренно и лживо, как неискренни и лживы его приятели, как неискренен и лжив мир его родителей, лживо как футбол, как женщины, как…

— Но что же тогда истина, правда? — спрашивает он себя и задумывается. — А, может быть, правды и вовсе нет. И люди выбирают из кучи лжи такую ложь, с которой могут примириться, и делают ее истиной!

Этого ему достаточно, чтобы отказаться от дальнейших грез и размышлений. Зачем ему ломать голову. Он будет себе жить, как придется, не обременяя себя мрачными мыслями.

Впереди Сашо видит старую грушу. Берет камень и пытается попасть в ствол. Мимо. Еще раз. Опять мимо. Это его раздражает. Он поднимает с земли с десяток камешков и словно градом осыпает ствол.

— Эй, парень! — кричит ему кто-то.

К нему бежит пожилой крестьянин. Сашо кажется, что он его видел где-то.

— В чем дело?

Крестьянин запыхался, весь дрожит от волнения. Лицо выражает страх, растерянность.

— Помоги мне, парень, — говорит он страдальческим голосом. — Помоги!

Сашо выпускает камни из рук.

— Что случилось? — недовольно спрашивает он, словно его отвлекли от важного дела.

— Кобыла жену мою лягнула! — чуть не плачет крестьянин.

Сашо молчаливо идет с ним.

— Кровью истекла… — добавляет, всхлипывая, крестьянин.

— Умерла?

— Держится… врача нужно… — рыдает крестьянин. — Не могу отнести ее в село… Лежит она, а я бегаю туда-сюда — нигде живой души нет… а кобыла убежала, будь она проклята!

Женщина лежит на траве вся в крови.

— Ох! Ох! — жалобно стонет она.

Изо рта тоненькой струйкой течет кровь.

— Помрет она! — сквозь слезы говорит крестьянин. — Помрет она здесь!

— Есть у вас в селе врач? — спрашивает Сашо, глядя на пострадавшую. Женщина крупная и, наверное, весит немало…

— Есть… Есть…

Сашо становится на колени и, просунув руки под голову и бедра женщины, поднимает ее.

— Беги в село за врачом! — говорит Сашо, вставая. — А я ее понесу!

Крестьянин словно не слышит его. Он семенит рядом с полуголым парнем и сбивчиво рассказывает ему, как они с женой распрягли двуколку, подзакусили, как жена пошла за кобылой… и, как потом он услышал ее крик и увидел убегающую кобылу.

— В живот лягнула! — плачет крестьянин. — Помрет она…

— Слышишь, что тебе говорят, — кричит на него Сашо. — Хватит ее отпевать! Беги за врачом скорей!

Только сейчас крестьянин понял, что ему говорят.

И что есть силы он побежал по пыльной дороге, смешно подпрыгивая на своих коротких ногах.

Сашо удивлен — откуда у этого пожилого человека взялась вдруг такая прыть.

Крестьянин бежит вниз по склону и исчезает в береговом ивняке.

Килограммов восемьдесят будет! — прикидывает Сашо, глядя на женщину.

Волосы ее с проседью, однако лицо еще молодое, без морщин, щеки упругие.

— А, может, и больше восьмидесяти! — говорит он, стремясь держать ее голову повыше.

Женщина словно в забытьи. Видно, что она не пришла в себя от удара и боли. А, может, от испуга? Но вот ее сознание немного проясняется, и она чувствует, что ее несут. Она чувствует крепкое объятие рук Сашо и как будто успокаивается. Перестает стонать.

Сердце Сашо учащает удары. Он начинает пыхтеть. Руки заломило от усталости. Он спускается по склону, но не останавливается на берегу реки, а продолжает идти.

— Еще километров два до села будет! — вслух произносит он. Стискивает зубы.

Больше всего его затрудняет то, что ему приходится высоко держать голову женщины. Стоит ему немного ее опустить, как снова начинает течь кровь…

Что-то тяжелое подступает к горлу, сжимает его, мешая дышать. В коленях появилась дрожь.

Он злится на себя.

— Так тебе и надо! — Кричит он своему телу. — Не будет тебе поблажки!

И продолжает идти.

— Самое малое девяносто! — говорит он. — Наверное любит поесть. Здешние крестьянки жрут за двоих! Если б лопала поменьше, то уже дошел бы до села.

Он старается ни о чем не думать. Босиком по камням переходит речушку вброд. Вода немного освежает его. Но затем, когда начинает идти вверх по склону, усталость наваливается на него с удвоенной силой.

— Интересно, сколько еще осталось шагов? — спрашивает он себя и считает: — Один, два, три, четыре… Капитан говорил, что полезно запоминать расстояние, это может очень пригодиться. Вот, если бы он знал сколько еще шагов осталось до конца склона, тогда было б другое дело…

На «трехсотом» шагу Сашо перестает считать, потому что женщина снова застонала.

«Чего доброго, еще отдаст богу душу у меня на руках!» — морщится он. Ему никак не хочется нести мертвеца.

— Интересно, — мелькает у него в мозгу. — Мертвые легче живых? — Он уже не чувствует рук. Боль в плечах становится невыносимой. Крестьянин словно пропал. Вокруг не видно ни души.

— Черт бы его побрал! — говорит он женщине. — Зачем тебе сто килограммов, когда тебе вполне хватило бы и пятидесяти! Только и знаете копить жиры, ни о чем не думая!

Ему приходит в голову, что ее плюгавый муженек не смог бы ее с места сдвинуть.

Как бьется сердце. Словно непрерывно стучащий молоток. Кровь стучит в висках, горло совсем пересохло…

— Вот брошу тебя в канаву и уйду! — говорит он. — Глупая женщина, надо же угодить кобыле под копыто. Да и сама ты разве не кобыла?

Он говорит вслух, скрежеща зубами.

Женщина открывает глаза. Ей, как будто, стало лучше. Смотрит на него, но не может понять, что происходит.

— Болит очень, — стонет она.

— Еще бы! — отвечает он. Глаза у нее карие. Совсем такие, как у его матери.

— Куда меня несешь?

— К врачу!

— А где Пешо!

— Пошел за телегой!

Она всматривается в его лицо. Может быть, понимает, как измучила его.

— Сынок, — тихо говорит она, — пусти меня… не могу больше… лучше умереть…

— Хватит тебе болтать! — грубо огрызается он. — Кто тебя просил под копыта кобыле соваться? Не бойся, вылечат!

— Больно! — стонет женщина.

Ему кажется, что у него уже не осталось и капли силы. В ушах звенит. Голова кружится.

— Донесу тебя! — бормочет он. — И мертвую донесу!

Женщина уже стонет без перерыва. К боли теперь прибавился и страх.

— Можешь себе стонать сколько угодно! — говорит он. — Не могу же я летать!

По всему видно, что она испытывает сильную боль. По щекам катятся крупные слезы. Ему становится жаль ее.

— Потерпи, тетя! — говорит Сашо. — Потерпи!

Село уже совсем близко, а он не может дотянуть до него. Идет, идет, а расстояние до села все такое же…

— Где же этот болван! — вскипает он. — Хоть бы телегу нашел, растяпа!

Словно кто-то привязал к его ногам тяжелые гири. Для того, чтобы поднять ногу и передвинуть ее вперед, ему приходится делать неимоверные усилия, напрягать всю волю.

— Тетя! — со стоном вырывается у него. Он уже еле удерживает ее на руках.

Впереди показывается санитарная повозка…

Он кладет женщину на руки незнакомого человека, может быть врача, а сам, обессиленный, падает на землю.

— Паренек! Паренек! — суетится крестьянин, не зная, как поблагодарить Сашо.

Но времени напрасно терять нельзя и повозка снова мчится — обратно в село.

Какой-то грязный поросенок тычется ему в ноги и бежит прочь.

— Смотри, растянулся! Стыда нет у этих молодцов! — говорят две женщины над его головой.

Сашо приподнимает свою отяжелевшую голову и, опомнившись, встает на ноги. Идет.

— Подохла бы наверняка, если бы не я! — с самодовольством говорит он.

Силы постепенно возвращаются к нему. Он даже испытывает легкость, какую не испытывал до этого.

В домике никого нет. На столе — котелок с едой и рядом с ним — письмо.

— Опять мать! — он поднимает крышку и думает, что мать обрадуется, узнав о его поступке.

В котелке — гювеч[3]. Он садится и медленно ест.

— Все-таки дотащил! — говорит он. — Никто бы не смог ее донести!

Снова бросает взгляд на письмо. Почерк кажется ему знакомым — наверное опять от какой-нибудь девицы, вроде Куклы. Не лучше ли ему, как подобает настоящему мужчине, бросить письмо в печку?

Все же вскрывает конверт. Читает конец. Что-то не видно традиционных «тысячу поцелуев», «целует тебя», или «любящая тебя».

Только:

«Теперь я одна. Данче».

Приятная волна пробегает по его телу. Он испытывает такое чувство, словно обнаружил в кармане старых брюк давно забытые деньги.

— Да, я действительно совсем позабыл о ней! — произносит он, переставая есть.

Письмо короткое. Данче ждала, что он подаст о себе весточку после увольнения. Адрес дал ей Младен. Она долго колебалась перед тем, как послать письмо — не знала, будет ли ему это приятно. Но потам все же решилась. Пусть Сашо не думает, что она от него чего-нибудь хочет. Она просто благодарна ему за все, что было между ними.

«Это уже никогда больше не вернется, и так будет лучше».

Иногда ей кажется, будто его снова призвали в армию, и она видит его стоящим на посту у заводских ворот, или, что он просто приехал в их город по делу. В конце — пожелания счастья и здоровья.

Он перечитывает письмо. Подносит его близко к глазам, вглядывается в почерк, даже нюхает бумагу.

— Данче! — говорит он. День в рощице близ завода, гауптвахта, футбольный матч перед этим… Как была она хороша! И как непохожа Данче на всех других женщин, которых он знал.

Ему становится приятно, радостно на душе, что он обладал такой женщиной.

— Напишу ей! — говорит он. — Вечером напишу.

И сразу же ему в голову приходят невероятные, выдуманные, но страшно красивые слова, которые должны поразить ее воображение…

Спохватывается — в домике нет ни бумаги, ни карандаша. Придется сходить в город, где он не был уже десять дней. Какая досада!

— Ничего не поделаешь, придется сходить, — решает он. — Надо написать ей.

Он одевается, кладет письмо в карман. Прячет котелок и закрывает за собой дверь.

Уже спускаются сумерки. Сашо идет босиком по траве и думает, как было бы хорошо, если бы сейчас, навстречу ему, вдруг показалась Данче.