Трое

24

Теперь все это там, на темно-красной плюшевой скатерти, из-под краев которой высовываются грубые ботинки секретаря. Ботинки подбиты железными подковками, как у солдат, с крепкими сыромятными шнурками. Наверное они теплые и удобные, только в них нельзя пойти в гости или в театр. Они годятся для работы, похода, фронта. И вполне подходят к партийному собранию, которым руководит секретарь.

Младен купит себе такие ботинки. Человек должен ступать по земле твердо, уверенно. Чтобы не могли легко его сдвинуть с места. Чтобы не могли поднять…

На улице свистит ветер. Суровый, предупреждающий клич зимы. Тополя вдоль забора отчаянно машут обоими длинными костлявыми руками, провожая последние опадающие листья. Они уже не вернутся. Никогда, никогда. Окна в зале подозрительно поскрипывают. Колебание. Испуг. Так скрипит все расстроенное. Так падают редкие дождевые капли. Так стучит телеграфный ключ. Кто это расшифрует? Кого ждут? Кого будут встречать? С гор катятся к городу черные клубы облаков. Наступает зловещий мрак…

Если только потребуется, Младен готов раздеться и с открытой грудью пойти навстречу ветру, дождю, холоду, ночи. Пусть видят его силу, пусть видят его бесстрашие…

Однако никто из сидящих в зале трех десятков человек не требует от него этого. Их это не интересует. Как и скрип окон, стук телеграфа, ночной мрак. Они смотрят на секретаря, ощупывающего бумаги на красной скатерти, словно проверяющего их качество. Первый! А может быть, высший сорт!

В этих бумагах говорится о лучшем из его прошлого, о его блестящем настоящем. Ведь на них будет наложена резолюция, которая решит его будущее. Едва ли найдется другой мужчина в двадцать два года с такой биографией!

Ройся в бумагах, секретарь, читай, проверяй, — это твое дело! Я спокоен за себя и потому думаю только о будущем! Хорошо, когда человек знает, куда идет! И докуда дойдет!..

Ему кажется, что сегодня его ждет пересадка с одного поезда на другой. Он сменит пассажирский на экспресс. А скорые поезда уходят дальше и прибывают раньше. Сколько новых мыслей приходит ему в голову. Какой будет его биография лет через пять? Начальник цеха? А может, начальник производства? Или главный инженер, с дипломом, разумеется, с подобающим общественным положением. Или нечто еще большее? Куда доставит его скорый поезд?..

Все ясно, точно рассчитано. Только вот ботинки секретаря… Ему кажется, что его планы не вполне вяжутся с ботинками секретаря, но почему, он сейчас не в состоянии определить. Наверное, потому что помимо всех прочих свойств, ботинки эти тяжело ступают и могут раздавить…

Младен сидит в глубине зала. Сторонний наблюдатель. Спокойно, хладнокровно выдерживает он взгляды тех, кто поворачивается в его сторону.

Взгляды, желающие увидеть, что прячется за блеском его зрачков — кто ты?

Взгляды, которые его приветствуют — милости просим, здесь твое место!

Взгляды, которые недоумевают — очень уж быстро! Заслуживаешь ли ты этого?

Взгляды, которые подозревают — что-то не выглядишь ты очень уж чистым?

А он смотрит на темно-красную скатерть и трезво прикидывает скорость экспресса…

Партия для него — это прежде всего возможность, которая позволит ему двигаться со скоростью экспресса, откроет перед ним широкий простор, придаст ему силы. Чему равна его собственная сила плюс сила власти? Чему-то огромному. В таком случае он может выйти навстречу не только ветру, не только беснующейся в истерике зиме, но и гораздо более страшным и грозным стихиям…

Младен очень редко поглядывает на присутствующих. Здесь почти все руководство завода во главе с директором. Сняв головные уборы, люди сидят и слушают — серьезные, сосредоточенные.

Еще до начала заседания Младен заметил, что внешняя официальность, обязательная в заводской рабочей обстановке, здесь словно забыта. Отношения совсем простые, сердечные. Как у людей, временно пребывавших в разлуке, и теперь снова собравшихся, чтобы поделиться чем-то интересным и важным. Хромой вахтер Серафим обменивается шуткой с главным инженером. Молодой бригадир Алексей горячо спорит о чем-то с капитаном. Недоступный молчальник Мануш весьма словоохотливо критикует начальника цеха, того симпатичного инженера, который принимал Младена на работу.

Он заметил еще, что тут прямо, без обиняков, говорят то, что в рабочей обстановке считалось бы неуместным. Без предварительных оговорок рассматривают сущность вопросов и находят на них истинные ответы. Никто ни перед кем не заискивает, не лавирует, не проявляет угоднической уступчивости…

Собрание партийной организации правления завода переходит ко второму вопросу повестки дня — принятие новых кандидатов в члены партии.

Ботинки секретаря скрываются под столом. Поднявшись на трибуну, он сообщает — поступило заявление от Младена… о принятии его в ряды Болгарской коммунистической парши.

Услышав свое имя, Младен чувствует как его обдают волны застенчивости и… гордости. Улыбается, потупившись. Знают ли они, что это значит для него? Он чувствует себя человеком, которому переливают кровь. Но такую кровь, которая вселяет в тебя железную силу, выпрямляет тело, придает фантастические способности.

Пусть свищет ветер. Пусть скрипят окна. Пусть стучит телеграф. То, что придет, будет встречено стальною грудью.

Капитан, сидящий в первом ряду, оборачивается. Смотрит на него твердо, пристально, словно в последний раз проверяет что-то.

«Проверка будет в другом месте, товарищ капитан!»

Младен чувствует себя неловко. Вихрь неожиданных, ненужных воспоминаний… сегодняшняя ирония Мануша — «Где мой начальник, Младен?»… вчерашний вздох Виолетты — «Почему ты так далеко! Подойди, подойди ко мне! Почему холодны твои руки? Кто согреет мои»?.. и лихорадочно напряженная работа после обеда, когда стряслась уйма неприятностей… и спор с кладовщиком из-за неописанного листового железа… Почему так на него смотрит капитан? Может, кто-нибудь успел уже сказать ему на ухо что-нибудь, а может…

Дружелюбная улыбка секретаря рассеивает его сомнения, успокаивает. Возвращает ему приподнятое настроение.

Секретарь повышает голос:

«…наш молодой, способный технический руководитель, бывший боец народной армии, подвиг которого всем нам хорошо известен и который…

«Ты что, и в подвиге сомневаешься, товарищ капитан?»

«…награжденный…»

Темно-красная скатерть становится еще пунцовее. В полумрак зала врывается свет. Откуда? На улице совсем темно…

Обстановка становится торжественной. Гремят слова секретаря. Капитан уже не смотрит на него… Еще немного и его, Младена, будут поздравлять. И это не будет мимолетная радость, а самый большой для него праздник. Никто даже не подозревает, какой большой!

Достоин ли он быть принятым в партию?

На это ответят факты, которые он указывает в своей автобиографии… Верные, неприкрашенные факты, с которыми все считаются, в которых никто не сомневается…

…Но которые не всегда говорят правду!

Разве не бывает так, что какой-нибудь хорошо рассчитанный, хорошо обдуманный, инсценированный факт оценивается много выше, чем большое душевное богатство человека, не умеющего создавать яркие положительные факты и, самое главное — должным образом их подать. Или же:

В автобиографии написано: был начальником отдела там-то, тогда-то.

Но не написано, что начальник этого отдела работал плохо, не справлялся с обязанностями, не был честным в отношениях с людьми, держал себя вельможей и что, наконец, все это поняли, однако, вместо того, чтобы выбросить его с подобающим треском, сжалились над ним и уволили по самой приличной формулировке Трудового Кодекса. Не написано и многих других вещей. Но факт значится! А для некоторых этого предостаточно!

Секретарь зачитывает автобиографию кандидата. «Родился в бедной крестьянской семье…» Да, они действительно были бедными. Отец работал на каменоломне. Добывал белый облицовочный камень. Никто не мог померяться с ним силой. Когда Младен носил ему обед и смотрел, как отец ломает камень, то и он мечтал стать таким же сильным. Отец его не любил политики, партий, людей вообще. «Моя партия — камни, а политика — растить своих детей!» Когда напивался, то говорил: «Люди собираются, потому что слабы! А я сила! Пять медведей во мне!», и давай вертеть ломом… Убило его взрывом, когда вставлял фитиль…

Из всего этого для Младен а остался один полезный факт — «крестьянин-бедняк».

«…моя мать» — продолжает читать секретарь.

Ветер совсем рассвирепел. Даже в зале чувствуется холодная струя. В окно виден только заводской двор. Тучи заволокли горы. Подменили их собственной фальшивой внушительностью…

А какой была у него мать? Мать, как мать… полуграмотная, забитая. Которая только и мечтала, чтобы они стали богатыми, имели много денег, землю… имели то, чего никогда не имели…

«…начальную школу окончил в деревне…»

Все говорили, что он примерный ученик, хвалили за хорошие отметки. И он действительно старался прилежно учиться. Но никто не знал, как ненавидел он все эти науки и предметы, какое отвращение испытывал к литературе, стихам, истории… и, если у него и по ним были хорошие отметки, то только потому, что он уже тогда чувствовал, что они ему могут пригодиться… И поведение его было примерным. Он никогда не оказывался замешанным ни в какие истории, ни с кем не дружил, не играл с детьми. Чтобы быть здоровым, занимался гимнастикой, а в свободные часы ходил в кооперативное хозяйство помогать строителям — носил кирпич, вытаскивал гвозди, мешал известь и так ему удавалось немного подработать. Хотя их было пятеро бедных сирот, в сельской общине их не любили — из-за нелюдимого отца. Не могли рассчитывать они и на пособие, чтобы продолжать учение в старших классах.

Так оно и вышло. Пособие дали сыну председателя кооператива, который учился гораздо хуже, а ему, круглому отличнику, не дали ничего.

Это был первый случай, когда Младен понял выгоды власти. И он запомнил его навсегда. Каждый раз, ища мелочь в карманах, он мечтал о том дне, когда у него будет достаточно власти, чтобы рассчитаться с председателем.

До тех пор его честолюбивые стремления были какими-то смутными, неопределенными. Ему хотелось добиться многого. Потом все постороннее отпало. Осталось только одно — желание выдвинуться, добиться власти. Для этого ему были нужны полезные факты, и он стал собирать их один за другим.

«…круглый отличник в школе, награжденный грамотой Окружного совета депутатов трудящихся, победитель математической олимпиады, комсомолец-активист…»

В школе он имел возможность убедиться в весомости фактов.

Абсолютно неспособная учительница родного языка продолжала учительствовать благодаря единственному факту — связям. Преподаватель по химии, получивший высшее образование в Германии, был жалким ничтожеством, готовым лизать подметки кому угодно, заискивать перед учениками, лишь бы только не вспоминали некоторых неприятных для него фактов… Завуч посылал в министерство блестящие доклады о состоянии учебной работы, об успеваемости, которая достигла фантастических показателей, в то время как большая часть школьников училась плохо. Мероприятия, которые упоминались в отчетах, действительно проводились, однако плохо, формально… и еще… и еще… И все же факты в прекрасных докладах помогли переводу завуча в столицу, на более высокую должность…

Тогда ученик четвертого класса начальной школы Младен подумал, что было бы неплохо самому начать фабриковать полезные факты. Например, самому поджечь что-нибудь и затем героически погасить — у всех на глазах. Или напасть на кого-нибудь ночью и потом его спасти… Нет, это не то! Ему нужно что-то другое — надежное, верное, чтобы по-настоящему выдвинуться.

«…в казарме…»

Именно, в казарме В казарме он впервые встретил человека, который одним махом смел принесенные им из школы «истины», который словно не считался с фактами, а верил чему-то другому.

Капитан!

— Мой отец знаком с товарищем П.! — заявил однажды один маменькин сынок.

— Приятное знакомство! — ответил капитан, вскипев от гнева. — Наряд вне очереди, марш!

В другой раз:

— Я окончил механический техникум! — щегольнул кто-то.

— А чему ты там научился? — спросил капитан. — Сможешь починить пишущую машинку в канцелярии? Сможешь починить мотоцикл курьеру? Что ты можешь?

Впервые Младен узнал, что факты могут и проверяться. И плохо приходилось тому, кто лгал. В присутствии командира роты Младен явно чувствовал себя неважно. При нем он не посмел бы сослаться ни на один факт, каким бы благоприятным этот факт ни казался…

И если бы этот неумолимый, принципиальный капитан спросил его:

— Скажи правду о твоем поведении во время перестрелки!

Младен, щелкнув каблуками, ответил бы:

— Товарищ капитан, все произошло неожиданно! Я даже не успел сообразить, в чем дело! Если бы знал, что произойдет такое, то, может быть, не бросился бы под пули! Поэтому нельзя согласиться с теми, которые считают, что я совершил подвиг! Просто случайность, значение которой преувеличили!

— Почему же ты с этим согласился?

Но капитан ничего не спрашивает. Он смотрит вперед на секретаря, дочитывающего автобиографию.

Какая полезная автобиография! И происхождение, и профессия, и образование, и членство в комсомоле, и все — честь-честью…

Вот так автобиография!

Среди присутствующих наступает оживление. Некоторые снова посматривают на него. Удовлетворены ли они? Согласны ли с фактами?

«А каковы, интересно, их биографии?» — невольно спрашивает себя Младен в желании еще раз убедиться в своем превосходстве.

Взгляд его ищет знакомые лица.

Тронутые сединой волосы директора. Большой шрам над правой бровью. Испания. Выражающие долгое ожидание глаза, взгляд которых устремлен в полумрак… шесть лет в фашистских застенках… и властный широкий подбородок, волевой, непокорный… политрук во время боев с немцами на Драве… и узкий белый воротничок; пальцы, держащие автоматический карандаш… десятилетие директорства…

Кто кого превосходит?

Блестит голое темя начальника пятого цеха. Он склонил голову, глаз его не видно. Лауреат, автор изобретения, благодаря которому государство сэкономило миллионы… и привычка жевать бумагу, частое, обращенное к самому себе «даа…», трезвая оценка любой трудности и совершенная организация в цехе… и еще что-то глубокое, глубокое…

Алексей? Более тридцати раз удостаивали его званием ударника. Снующий, словно одержимый, между станками, зачастую дни и ночи проводящий на заводе. Алексей, которого избрали депутатом в горсовет, которого любят все рабочие…

Страдальческое лицо вахтера Серафима… следы фашистской мины во время штурма Страцина. До этого верный помощник партизан, укрывавший многих подпольщиков…

Истины, которые известны воем. Истины, которые вошли в их жизнь, в их плоть.

Не ошибается ли он, полагая, что партийный билет ускорит его взлет?

Разве такой возможности не было у вахтера Серафима? Почему же он ею не воспользовался?

Не было ли такой возможности у капитана? Почему он ею не воспользовался?

Не было ли такой возможности у Алексея? Способного, преданного, прекрасного Алексея? Почему и он ею не воспользовался?

Планы, казавшиеся предельно ясными, вдруг мутнеют. Что-то зашаталось, сдвинулось, закачалось! И снова показались ботинки секретаря. Словно эти подкованные ботинки ступают то стеклянным башням его намерений, и стекло ломается, трещит…

Как он посмел делать такие сравнения!

— Разве я не созидательная сила? — спрашиваем он себя. — Кому польза от моей работы? Кто выигрывает от моих начинаний? Разве я не вношу свою лепту в борьбу партии за благо народа?

Ответы смущают его. Он злится на себя и сразу же устремляет взгляд на трибуну, где читают рекомендации.

Его поручители — старый директор школы, родственник по линии матери и… капитан.

Они ручаются за него.

А может ли он поручиться за самого себя?

Его об этом не спрашивают. Значит, все в порядке…

Первым высказывается Алексей. Младену кажется, что Алексей выразит свои сомнения по поводу некоторых его приемов, обвинит его в нетоварищеском отношении, заявит, что он эгоист…

Нет. Алексей думает, что Младен достойный кандидат. Алексей радуется, что умный и трудолюбивый юноша вступает в ряды партии. Алексей смотрит на него и словно говорит:

«Мы доверяем тебе! И ты должен нам доверять. Это единственный критерий для всех!»

После него слово берет начальник участка — низкорослый Папазов. Вчера Младен крепко сцепился с ним. Дело чуть не дошло до скандала. Папазов мог бы его обвинить, сказать, что бригадир просто-напросто карьерист или что у него нездоровая амбиция, он мог бы…

Но Папазов своим женским голосом говорит, что Младен хороший организатор и способный бригадир.

Здесь нет места сведению личных счетов. Все, о чем здесь говорят, должно быть правдой и только правдой!

А директор.

Разве ему не ясны его отношения с Виолеттой? Разве не имел он возможности наблюдать его, не понял его хитрой игры? Разве не мог оценить намерений?

Но он говорит, как отец. Что же такое — партия?..

Зажигают свет. Мягкий улыбающийся свет заливает зал, открывает лица.

Пока голосуют, Младен смотрит на них и с радостным волнением думает о том, что эти люди принимают его в свою среду.

Потом неожиданно видит перед собой капитана. Тот подходит, обнимает, целует его в щеки.

— Знаешь, что это значит? — спрашивает бывший командир роты своего солдата и ищет ответ в его глазах.

А Младен, отбросив все прежние мысли и соображения, покоренный незнакомым, трепетным чувством мужественной привязанности и сильной радости, отвечает ослабевшим голосом:

— Так точно, товарищ капитан!