Трое

28

Опять эта провинциальная тишина, проясняющая мысли. Опять эта провинциальная простота, сближающая людей. И притягательная сила земли, такая возвышенная, такая чистая. Слова здесь, как бы громко их не произносили, не убегают далеко от земли.

Сохранившиеся старые дома с покрытыми снегом крышами и немыми дворами. Крутые улицы с дующим навстречу ветром — дети с санями, женщины, закутанные в шарфы, и горцы в расстегнутой на груди одежде, местный учитель музыки с посеребренными волосами и поседевшими мечтами, и газетчик на площади, злой и сердитый на всех и на все, и голубоглазая дочь начальника почты, которая глядит в окно (не явится ли принц), и огромный белый горб горы, и остекленевшее зеленоглазое небо… Что привело его сюда? Работа? И другой мог бы ее выполнить. Чувство товарищества? Оно здесь ни при чем. Тогда что? Нечто огромное, очень ясное и одновременно очень непонятное. Может быть, его можно назвать целью жизни. Или лучше — смыслом… нет, он не знает, какое слово подобрать. Наверное, нужно много слов. А в сущности это так просто. Может быть, сердце.

И, встретив капитана, он ему скажет…

К а п и т а н: — Я рад, что ты приехал!

И в а н: — Мне хотелось, чтобы мы снова были вместе!

К а п и т а н: — Я не верил, что ты вернешься! Ты же отказался остаться.

И в а н: — Тогда было одно, а теперь другое. Разница большая, как между наступлением и контрнаступлением!

К а п и т а н: — Верно. Ты тогда отступал. Тебя крепко потрепали. Но ведь паники не было, не так ли?

И в а н: — Не совсем. Паника была перед тем. Потом я опомнился. Нужно было остановиться, перегруппировать силы, отдохнуть, чтобы перейти в наступление.

К а п и т а н: — В наступление! Чтобы завоевать какую-нибудь другую женщину?

И в а н: — Вы злопамятны!

К а п и т а н: — Занять какое-нибудь место, должность!

И в а н: — Я не был бы здесь!

К а п и т а н: — Извини меня. Я хотел услышать это из твоих уст.

И в а н: — Наши разговоры всегда были искренними.

К а п и т а н: — Других разговоров я не веду! Продолжай.

И в а н: — Самым важным была проверка.

К а п и т а н: — Но она дорого тебе обошлась!

И в а н: — Вы тогда сказали «тем лучше!» И действительно, все вышло к лучшему!

К а п и т а н: — Пули всегда делают серьезное дело!

И в а н: — Может быть, я и без них очутился бы тут. Только не сразу. Испытывал бы колебания, но все же решился бы, потому что все эти вопросы непрестанно занимали меня, постоянно всплывали предо мной, и я не смог бы легко отделаться от них…

К а п и т а н: — Я в этом не сомневаюсь!

И в а н: — Все началось там, в больнице, когда я пришел в себя. Мне казалось, что я ползу по какому-то странному рубежу и все открываю заново, как младенец, но только с головой взрослого.

И открыл:

Во-первых, что я живу.

Во-вторых, что я человек.

В-третьих, что первые два открытия заключают в себе ясный смысл всего моего будущего существования. Так я каким-то чудом отделался от бремени замкнутого круга, сложных соображений, пелены условностей, инерции старого.

К а п и т а н: — Не преувеличиваешь ли ты?

И в а н: — Выслушайте меня. Никогда я не сомневался в том, каким должен быть мой путь. Верил, что каждый человек имеет свой единственный путь, который ведет к удовлетворяющему его осмыслению жизни. Думал, что так же, как растения растут неодинаково на различной почве, так и люди идут неодинаковыми путями — своим и чужим. Поэтому я долго топтался на перекрестке. Боялся, как бы не ошибиться. Думал, как найти свою дорогу. Одни мне говорили — с помощью чувства ориентации. Другие — с помощью убеждений. Третьи — соображений. Четвертые — компаса…

Теперь мне смешно. Я знал, что чувство ориентации может привести к роковой ошибке. Убеждения — это всего лишь вызубренные с ученическим усердием непонятные, чужие мысли. Соображения — это холодный расчет. А компас — такого компаса еще никто не изобрел. Теперь я знаю, что человек не должен сравнивать себя с растениями и животными, что он должен противопоставлять себя природе из чувства уважения к себе. Теперь я знаю также, что куда бы не пошел, всюду я буду на своем пути. Ибо то, что я ношу в своей груди, уравнивает все перспективы, все открывающиеся предо мной возможности. Ибо я ищу путь д л я с е б я, а н е р а д и с е б я!

К а п и т а н: — Не напоминает ли это тебе что-нибудь?

И в а н: — Очаг, товарищ капитан! Когда-то я спрашивал себя, возможна ли новая жизнь в мире, который все еще остается старым? Теперь могу ответить: новая жизнь может существовать только в беспощадной борьбе со старой! Первый же компромисс сразу уравнивает их возраст!

К а п и т а н: — Не слишком ли рано тебе утверждать это?

И в а н: — Нет ранних и поздних истин! Есть только истины.

К а п и т а н: — Хорошо.

И в а н: — В больнице я думал ночами напролет. Однако чувствовал себя совершенно спокойным. Ничто меня не беспокоило. Даже напротив, думы приносили мне только радость, и то, что они оставляли мне, было очень светлым, кристально ясным, удовлетворяющим. Я должен был жить. Но как? Как человек второй половины двадцатого века — без звериных инстинктов первобытных людей, без нравственной пустоты рабовладельцев, без помпезности и тщеславия феодалов, баз мещанского счастья буржуазии. Я подумал, богатство заключается не в том, что мы берем у других, а в том, что мы им даем.

К а п и т а н: — Богатство коммунизма!

И в а н: — Да. Так я дошел до коммунизма. Много раз до этого я пытался понять его глубоко, ясно. Не только как политико-экономическую доктрину, не только, как философское учение, но и как неотъемлемое содержание новой нравственности! Изучая физику, я очень часто поражался удивительной гармонии, единству природных законов и прежде всего тому, что движение в природе идет в направлении полной гармонии. Так и коммунизм в моем представлении есть не что иное, как дивная, многозвучная, несметно богатая и неисчерпаемая гармония общества, которая впервые придаст ему смысл.

К а п и т а н: — Ты только теперь понял что?

И в а н: — Мне не стыдно признаться, что раньше коммунизм был для меня всего лишь политической абстракцией. Это дорогое слово так часто употребляется и нам так много говорят о нем, что человек, сам того не сознавая, просто перестает слушать. А когда он вдобавок видит, как некоторые говорят одно, а делают совсем другое, то невольно порождается и соответствующее отношение…

К а п и т а н: — Интеллигентская чувствительность! Зачем равняться на негодяев! Бери пример с героев! Зачем слушаешь пустословов, слушай умных! Или ты не можешь определить, что к чему?

И в а н: — Тогда я подумал, каким должен быть наш настоящий современник, живой человек, чтобы быть на высоте задач нашей эпохи. Я представил себе тех, которые погибли, зная, за что умирают. Их идеализм, красоту, подвиг.

Представил себе тех, которые прошли через чудовищные испытания и сохранили в своей душе не помраченный свет. Чистоту и преданность.

Представил себе и тех, которые сегодня с невиданной самоотверженностью отдают всего себя, все силы на то, чтобы быстрее наступило время, достойное сущности человека. Их непоколебимость, энтузиазм и героизм.

Представил себе всех прекрасных людей, которых встретил на своем пути! Представил себе вас!

К а п и т а н: — Меня?

И в а н: — Вас!

К а п и т а н: — Я обыкновенный солдат! Никогда я не делал ничего особенного!

И в а н: — Для меня вы сделали очень много! Всей душой и сердцем мне хотелось походить на вас, на тех, о которых я вам сказал, хотелось идти… идти… Но, может быть, это было увлечение молодости? Просто случайный порыв? Нужна была еще одна проверка. И случай вскоре мне представился. В институте! Там было тяжелое положение. Верховодили влиятельные люди и проходимцы разного калибра, с партбилетом и без него. Некому было воевать с ними. Я спросил себя — как бы поступил настоящий коммунист? Он дал бы им бой! — сказал я себе. Спросил и вас. Дать бой! — сказали и вы.

К а п и т а н: — Не испытывал ли ты страха?

И в а н: — Никакого! Я решил драться с ними до конца, чем бы это для меня ни кончилось! Это было не просто. Представьте себе банду попов от науки, связанных круговой порукой. Но когда корабль начал тонуть, ее главари первыми бросились в воду. Вы знаете все, я вам писал… Думаю, что теперь все в порядке.

К а п и т а н: — Значит, перешел в наступление.

И в а н: — Да. Но многое мне еще представляется неясным, умозрительным, много во мне и интеллигентщины. Не всегда я могу решить что и как. Потому и приехал. Чтобы вдвоем с вами воевать в одном окопе.

К а п и т а н: — Хорошо ты сказал! Вдвоем в одном окопе! Да, но кажется ты ненавидел войну?

И в а н: — Такую войну, которая разрушает все жизнеспособное, здоровое, ценное, но я за войну, если она только рушит все гнилое, негодное, ненужное!

К а п и т а н: — Тебе его жаль?

И в а н: — Нисколько!

К а п и т а н: — Подумай!

И в а н: — Не жаль! Порою мне даже кажется, что мы проявляем чрезмерную гуманность!

К а п и т а н: — А как ты представляешь себе будущее?

И в а н: — Как победу, как полный разгром противника! Как очищение наших собственных рядов и триумф способностей человека! Не кажется ли вам, товарищ капитан, что у нас иногда будущее одевают в одежды, которые попахивают нафталином мещанства. Материальное благополучие, приятная жизнь…

К а п и т а н: — В настоящий момент необходимо подчеркивать эту сторону!

И в а н: — Но не следует пренебрегать и другой! Думаю, что нам в первую очередь нужно изменить летосчисление!

К а п и т а н: — И мы изменим его!

И в а н: — Теперь вы знаете, почему я приехал к вам!

К а п и т а н: — Добро пожаловать! С приездом!

— С приездом, Иван! — как-то необыкновенно взволнованно говорит капитан.

Иван поворачивается на лабораторной табуретке.

— О-гооо, товарищ капитан!

Все в лаборатории оборачиваются. Женщины, моющие длинные фаянсовые столы, улыбаются, обе лаборантки дают дорогу недавнему командиру роты, помощник встает.

Обнимаются.

— Ну, начальник, почему не зашел? — спрашивает капитан.

— Много работы, товарищ капитан! Да и повода ждал!

— Какого повода?

— Выпросить что-нибудь… скажем, немного денег на закупку дешевого аппарата…

— Ты что-то хитришь…

— Никак нет, товарищ капитан!

— Давай выйдем, проводишь меня немного!

Иван выходит как был — в белом халате.

— Простудишься! — капитан пристально смотрит на него.

— Ничего со мною не сделается!

— Слушай, — резко говорит капитан. — Скажи мне откровенно, что ты думаешь о Сашо?

— Вы уже его назначили!

— Еще нет, но…

— За него ручаюсь головой. Молодчиной стал!

— Да он и раньше как будто был видным собой мужчиной… — на лице капитана появляется улыбка подозрения.

— Вот посмотрите, товарищ капитан!

— А эта история с Данче?

— Великолепная история!

Капитан сжимает губы, хмурится.

— Что же в ней великолепного?

— Эх, товарищ капитан, — вздыхает Иван, — как бы я хотел, чтобы и с вами случилась такая же история!

Рассердится ли капитан? Он задумывается. Далекое, смутное воспоминание… смеется, качает головой и уходит.