Трое

6

Воскресные вечера… Опустевший во второй половине дня район казармы с ее длинными, почти безлюдными строениями, пыльным сквериком, заброшенным и унылым, пустой и прибранной столовой, затянутым в плюш скучноватым военным клубом сразу же оживает. Вместе с сумерками отовсюду появляются солдаты. Они строятся, ужинают, входят в помещения, прогуливаются — делают все то же, что делали и вчера, и позавчера, но как-то громче, свободнее, потому что сегодня воскресенье.

К доносящимся из одиноких репродукторов звукам легкой музыки примешиваются резкие голоса и тяжелые шаги возвращающихся из города солдат.

Слышен топот ног о бетон. Солдаты выбивают пыль из сапог перед тем, как войти в ротные помещения. Делают они это с видимым удовольствием, весело переговариваясь и стараясь перекричать друг друга. Некоторые, очертя голову, несутся по лестницам, другие, раздевшись до пояса, вваливаются в умывальню, обливаются холодной водой, кричат и поют каждый, что знает. Голоса их, усиленные эхом, гремят и раскатываются.

С другого конца городка, оттуда, где первая рота, несется скандирование:

— Бра-то-ев! Бра-то-ев! Бра-то-ев!

Это приветствуют ефрейтора Братоева.

У забора прилегли двое солдат и тянут на губных гармониках тихую, заунывную песню.

И вдруг все тонет в мощном, все поглощающем грохоте тягача, проезжающего где-то за зданиями. Гусеницы грозно и тревожно лязгают, напоминая о чем-то ином.

Перед вечерней поверкой возникают разговоры. Они ведутся на лестницах, под окнами, на скамейках — всюду, где поблескивают огоньки зажженных сигарет. Кто где был, что делал, с кем встречался. Купил ли конверты и бумагу, повидался ли с кем-то, видел ли «ее» и с кем, есть ли в кондитерской халва, известно ли, что к Мишке-Гвоздю приходили на свидание и что жена Додю родила мальчика. Слыхали ли, что Сашо на гауптвахте, а у капитана настроение — хуже не бывает, завтра может и не угостить «специальными» тех, кто пойдет в наряд…

У самой двери раздается громкий, заразительный смех. Это хитрый крестьянский парень Мите рассказывает обступившим его солдатам свои дневные приключения в городе. Стоит он у лужи. И вдруг — грузовик. С головы до ног обдал его грязью. Куда теперь? А тут еще показывается вечно сердитый старшина роты Казимир. Неожиданно к Мите подходит молодая женщина и говорит:

«Пойдем, паренек, вымою!»

Солдаты смеются, интересуются, как это она его обмывала.

Во всей этой истории нет и капли истины. Все это знают. Знают, что Мите врет, но им приятно — бесплатное представление…

Ушел еще один день.

«Воскресный вечер… Как всегда! Если б могло быть, как всегда! Забыть бы все, снова быть со всеми! И ни о чем не думать, ни о чем!»

Пока Иван был во дворе, ему казалось, что шум его раздражает, что наедине ему полегчает. Но сейчас, в тишине канцелярии, за игрой в шахматы с капитаном ему не легче.

Его раздражает острый запах мастики, идущий от полов, веселая беззаботность и грубоватость товарищей, плоские остроты Мите, кощунственное безразличие всего мира к нему.

И вместе с этим он понимает, что иначе быть не может, что стыдно искать сочувствия, что он должен пережить все один, по-мужски. Но это не притупляет боли. Чем больше он сознает свое бессилие, тем сильнее гложет его тоска…

Иван старается думать сразу о многом.

Едва лишь сосредоточится на одном, как сразу же приходит другое, третье. Все смешивается в какую-то кашу глупых сравнений и ненужных воспоминаний. То ему хочется встать и поехать куда-то, выяснить положение, то он, махнув на все рукой, укоряет себя в сентиментальной чувствительности…

И при этом играет в шахматы.

Он смотрит на знакомое лицо капитана, и его охватывает желание довериться ему, рассказать все. Самое интимное и дорогое. Потому что ему так хочется поговорить с кем-нибудь. Но не будет ли его порыв остановлен мрачной строгостью этого лица? Не оскорбит ли его ирония? Не унизит ли его суровая мужественность командира?

Иван делает короткую рокировку. Капитан неожиданно уводит своего короля на другой фланг, делая длинную рокировку. Очевидно, он ищет осложнений, и потому обостряет борьбу. Таков у него характер.

Иван всегда предпочитает спокойную позиционную игру. Без напряжения, без риска, с шансами на ничью.

«Способен ли я на осложнения, на борьбу? — невольно спрашивает он себя, разглядывая создавшуюся позицию. — Способен ли на особенный, сильный поступок? И вообще, могу ли я решиться на что-нибудь большое в любой игре?»

В хаосе этих новых вопросов он ясно слышит навязчивый, насмешливый голос:

«Да, дорогой! Уж очень обыкновенная у тебя жизнь! Слишком обыденны у тебя желания, ограниченны намерения. Может, у тебя нет характера, а в душе твоей пусто! Разве не прав Сашо? Раз сам не можешь ее удержать, кто тебе поможет! Даже не знаю, что делать, как жить! Кручусь и удивляюсь, что у других своя жизнь, а у меня — ничего; это потому что не знаю, что мне надо! У меня все не так, как должно было бы быть. Даже вот сейчас! Не подтверждает ли это, что мое чувство к ней было только внешним, поверхностным, как поверхностны все мои чувства?»

«Но тогда почему мне так больно? — спрашивает он себя. — А может, и это ложь?»

И еще:

«Что же я такое? Где правда? Существует ли она вообще? И кто мне скажет, что я собой представляю?»

Мертвые шахматные фигуры на доске разыгрывают свою судьбу. Каждая из них получила свое; то, что определил ей человеческий разум. И будущее фигур зависит от проницательности этого разума.

Подперев голову руками, капитан сидит неподвижно, молчит. Игра целиком захватила его.

Снаружи снова доносится громкий смех.

«Как играть» — пытается сосредоточиться Иван. Ему кажется, что связь между ним и шахматным полем полностью прервана. Перед ним пропасть, которую он не может преодолеть. Нет сил. Или не знает «как»… И чувствует, что те, смеющиеся во дворе, очень хорошо знают «как», что самый плохой ход, сделанный ими, был бы удачнее, чем лучший ход, выбранный им…

Капитан терпеливо ждет. Даже не смотрит на него.

«Каждый ход должен вести к простой и ясной цели — к победе! У каждой фигуры — своя сила, свое назначение! — вдруг улыбается он. — Для того, чтобы понять себя, откуда начинать, с сотворения мира, что ли?

Он делает первый, пришедший в голову ход.

Капитан играет белыми. Иван — черными. После бурных атак в центре игра становится спокойнее. Иван продвигает вперед пешку, она оторвалась от своих, глубоко вклинилась в расположение противника, она идет неизвестными и опасными дорогами. Все внимание солдата сосредоточивается на судьбе этой пешки.

«Если я ее продвину еще, то потеряю, — думает он. — А защитить ее надежно нечем… Может, оставить пешку на произвол судьбы. Она в стороне от главной битвы, ей ничто не угрожает, пусть себе стоит на месте. Может, до конца игры не двинется!»

Хорошо бы было не возвращаться после увольнения в Софию, а поехать в какой-нибудь небольшой городок или деревню, или куда-нибудь на завод, где его никто не знает и ни о чем не спросит.

Спокойная, простая жизнь. Зима, снег и заиндевевшее окно, из которого ничего не видно. Станет охотником или рыболовом. Но один, без других — ни друзей, ни врагов. И адреса никому не оставит. С ним будут только книги. Этого ему достаточно…

Человек и пешка!

Человек может стать пешкой, но пешка человеком — никогда!

О чем думает капитан? Видит ли он пешку? Капитан видит человека. И тот, и другой понимают — мысли их в этот момент сошлись.

«Да, не из-за шахмат мы встретились сегодня. Нам есть что сказать друг другу, только мы не знаем, с чего начать! Обоим нам ясно — то, о чем пойдет разговор, не будет обычным разговором между командиром и рядовым. Не будет беседой двух знакомых, симпатизирующих друг другу и желающих поделиться своими тайнами, не будет беседой друзей, потому, что между ними различие не только в чинах!»

Каково их действительное отношение друг к другу? Что бы сказал каждый из них о другом?

Капитан:

«У меня служило много солдат. Приходят и уходят. Униформа одна, а люди разные. Заметил тебя — ты старше, образованнее, воспитаннее. Думал, будешь сторониться товарищей — интеллигентщина. А ты — молодец! Стал, как все!»

Иван:

«Ваше лицо сразу же произвело на меня сильное впечатление. Подумал, что внушительная внешность — это поза, но потом понял, что ошибаюсь. Сегодня не часто встретишь людей, у которых слова не расходятся с делом. Среди людей моего круга мало таких, которые обладали бы такой твердостью и честностью убеждений!»

Капитан:

«Я солдат. Точка. Вы все должны быть солдатами. Точка. Есть два вида людей — годные и негодные для службы!»

Иван:

«Перед тем, как прийти в казарму, до встречи с вами, у меня было другое представление о военных и военной службе. Для меня все это было печальной необходимостью. Вы изменили мои представления».

Капитан:

«Если твои представления изменил только я, то жалко!»

Иван:

«Я служил и служу у вас! Как у других — не знаю».

Капитан:

«Наверное, как положено!»

Иван:

«Мало сказать, что вы завладели нами. Не люблю хвалебствий и славословий, в этом можете мне поверить. Мы, современная молодежь, вступая в жизнь, очень чувствительны к принципам нашей правды и чаще всего встречаем «в штыки» тех, кто пытается на них посягнуть. Мы были счастливы оттого, что для вас не было разницы между нами и сыном первого секретаря окружного комитета или сыном генерала. Что вы не смотрели сквозь пальцы на любые нарушения дисциплины в роте, что ни разу не приписали вины другому. Вы были честным!»

Капитан:

«Это не мое, это наше правило! Наша сила не в парадной дисциплине, а в этом простом правиле! Точка! Ты признаешь его, но ты должен и поступать так! Кто не понял этого, потерял два года здесь!»

Иван:

«Это служило нам опорой. Здесь был эталон правильности наших поступков. «Что сказал бы капитан?», спрашивали мы себя и всегда старались поступать, как вы. Мораль сама по себе, как что-то абстрактное, бессмысленна, как стрельба в воздух…»

Капитан:

«Стрелять надо по цели! И попадать в цель!»

Иван:

«Сначала вы поставили мишени достаточно близко, чтобы их было видно. И достаточно далеко, чтобы не казались легкими. Потом вы научили нас прицеливаться, чтобы не дрожали руки, когда спускаешь курок. У вас все это получалось уверенно, ясно, безошибочно. Вы будто знали ответы на все вопросы. Это больше всего меня поразило. Заставило задуматься».

Капитан:

«Отлично!»

Иван:

«Я никогда не подбирал себе друзей специально. Сближение происходило как-то незаметно, по необъяснимой внутренней симпатии. Так вышло и с вами. Я приблизился к вам, не думая, что из этого получится».

Капитан:

«Ты мне понравился».

Иван:

«И тогда я понял, что мне многого не хватает».

Капитан:

«Это верно! Большинство может тебе позавидовать — образование, работа, положение! А внутри — пусто! Нет целей, идеалов! Институтская лаборатория была узкой! Дом — маленьким!»

Иван:

«Идеалы! Как легко произносится это слово!»

Капитан:

«Смотря кем».

Иван:

«Хочу быть честным. Я не знаю, какие у меня идеалы. Утверждение собственной личности? Совершенствование красоты? Коммунизм? Легко приклеить ярлычок прекрасного идеала. Но скажите мне, как слить идеал со своей кровью, чтобы он получил плоть, физическую массу, стал родным!»

Капитан:

«Не спеши! Такая возможность предоставляется каждому! Будет она и у тебя!

Иван:

«Когда я вас узнал, мне захотелось походить на вас, хоть немного. Может, это Желание вам покажется странным».

Капитан:

«Лучше всего, если бы ты походил на самого себя!»

Иван:

«Человек видит себя, благодаря другим, товарищ капитан! Другие — это зеркало! Изображение зависит от зеркала!»

Капитан.

«Верно. Но кроме таких зеркал, есть и зеркало эпохи, истории! Посмотри на себя в такое зеркало! Или ты боишься?»

Иван:

«Не знаю, может быть. У меня нет вашей смелости. Всегда, когда я представлял, что мы на войне, я знал, что вы будете сражаться до конца!»

Капитан:

«Каждый должен хорошо выполнить свою работу!»

Иван:

«И это все?»

Шахматная партия продолжается. Со двора уже не слышно разговоров и смеха. Наступает властная казарменная тишина. Четверть часа до вечерней поверки. А где-то в Софии в это время его жена веселится в шумной компании — свободная, беспечная. И кто-нибудь шепнет соседу. «Интересно, что делает тот дурак, ее муж?..

— Ошибка! — говорит капитан, — Сделай другой ход, теряешь королеву!

— «Уже потерял!» — думает Иван, возвращая ход.

Да, в дружеской партии можно вернуть ход.

— Если бы и в жизни было так, то — конец! Все превратилось бы в ошибки и поправки! — тонкие губы капитана дрогнули. Непривычная для него улыбка делает лицо некрасивым. Он говорит медленно, твердо. Он наклоняется вперед, долго смотрит на доску и показывает на одинокую пешку.

— Потеряешь!

— Пусть сама постоит за себя! — отвечает Иван.

— Вряд ли!

Капитан переставляет коня ближе к пешке и неожиданно спрашивает:

— Жалко тебе двух лет в казарме?

Иван ожидал подобного вопроса. Их разговор должен был, наконец, принять какое-то направление.

— Не знаю, товарищ капитан… Иногда жалею, иногда нет… Может, я выиграл, а может, потерял… Подвести баланс не могу…

— И не нужно! — говорит капитан. — Бухгалтерию подведешь на кладбище! Я спрашиваю, потому что ты сам, добровольно пошел служить! Мог бы и не пойти, так ведь?

— Да, в институте могли похлопотать!

Постепенно игра обостряется. Капитан переводит поближе к пешке второго коня.

Ивану ясно, что готовится атака на пешку, но он ничего не предпринимает. Продолжает играть в центре.

— Дома не повезло, а? — капитан колеблется, делать следующий ход или нет. — Говорят, жена у тебя красивая?

Иван краснеет. Это что, намек на то, что они друг другу не подходят. Ему с этим не хочется согласиться.

— Да, неприятности, товарищ капитан. Но человек всегда надеется на лучшее. Со временем. Если на другое опереться нельзя, то хотя бы — на время… и потому, — он смотрит на свои фигуры, стараясь припомнить, как надо было пойти. Он потерял нить игры.

— И потому? — спрашивает его капитан.

— Надо было уехать, на известное время… — отвечает Иван скорее себе самому.

— …чтобы отрезветь! — старается продолжить его мысль капитан. — Ты мог бы поехать в командировку!

Клещи вокруг пешки неумолимо стягиваются. Еще немного, и капитан заберет ее без сопротивления.

— Из командировки можно вернуться, когда угодно, для военной службы есть срок.

— Ты ждал результата?

Лицо Ивана темнеет. Двадцать три месяца переписывался он с женой, даже когда приехал в отпуск, жена встретила его очень ласково. Последние ее письма были еще ласковее, и он уже надеялся, что все поправится. Сомнения и тревоги рассеивались. Он жил в тревоге счастливого ожидания. Наконец-то она его оценила, почувствовала, что его нет, приняла его любовь…

— Результат пришел сегодня, товарищ капитан!

Еще один подготовительный ход капитана. Уверенный в победе над одинокой пешкой, он обдумывает следующие ходы.

— Знаю! Комбат ездил в Софию. Кто-то из вашего института сказал ему об этом.

К черту эту игру, пешки, вообще все фигуры! Она сожгла за собой все мосты!

— Значит, там все знают!..

— Да, знают!

Хода назад нет. Последние робкие надежды на объяснение рушатся. Всё!

— Твой ход! — напоминает ему капитан и бросает на него взгляд. «Парень совсем растерялся. Так и должно быть. Лучше здесь, чем там. Жена у него, наверное, умная. А тут мы его поддержим».

Иван встает.

— Не имеет смысла, товарищ капитан. Партия проиграна.

— А по-моему нет! — капитан смотрит на него в упор. — Не проиграна. Хочешь поменяемся?

«К чему все это? Зачем эти глупости! И вообще, почему я здесь? Стоит ли продолжать? Не все ли равно, кто выиграет?»

Он боится потерять самообладание. Все же они меняются местами. Капитан уступает почти выигранную позицию.

— Да, нелегко, брат! — говорит капитан, оглядывая доску, но Иван понимает его по-своему.

Неожиданно подступают слезы, горло сжимает. Изменившимся голосом он говорит:

— Пусто, товарищ капитан, совсем пусто!

— А знаешь, когда ты больше всего мне понравился? — улыбается капитан, словно речь идет о ком-то другом. — Когда ты вывихнул ногу, и врач тебе вправлял ее. Ты даже не охнул, а ведь боль нешуточная! Вот тогда ты мне и понравился!

«Не хочу слушать, нравоучения! Уйти бы! Но куда?»

— Пешку я спасу! — говорит капитан. Он уже успел проанализировать позицию. — И партия закончится вничью!

Не слишком ли самоуверен этот человек? Что спасать? Чепуха! Попади он в мое положение… Ах, да, ведь мы сменились!

— Не спасете! — насмешливо замечает Иван.

— Увидишь! — и жертвует конем в центре.

Иван принимает жертву и вдруг увлекается игрой.

Следует новая жертва и… вечный шах!

Капитан смотрит на партнера и смеется от всей души.

Иван проверяет положение на доске. Он тоже смеется.

Капитан встает. Строгий, торжественный.

— Слушай, брат, — говорит он. — Я всегда любил проверку… Настоящую проверку человеческой стоимости, Дойчинов!

— Иногда это дорого обходится, товарищ капитан!

— Тем лучше!

Он молча выходит. Иван остается, склоненный над шахматной доской.