52 Гц

Глава 20

Коди, как оказалось, ничего не забыл и ничего не простил. Майкл выпустил его из вида, и, как оказалось, зря. В конце апреля ему позвонил Зак с вопросом, какого хрена у них там происходит и почему по блогам и форумам поползли слухи о том, что у него с Питером закрутился бурный роман. Майкл честно ответил, что ничего подобного у них не происходит, а слухи, в которые хотят верить фанаты — это обычное дело. Может, им это даже на руку — подогреет интерес к фильму. Зак ответил, что они таким манером рискуют не просто подогреть интерес, а поджарить себе задницы. И если сохранность задницы Питера во всех смыслах должна быть головной болью его агента, то сохранность задницы Майкла, будь она трижды неладна — его, Зака, головная боль, и он уже не спит ночами, волнуясь, как бы этот проект не похоронил под собой его карьеру.

Майкл ответил, что тот паникер.

Но между делом добавил:

— Вик сказала, под меня там кто-то копает. Понятия не имею, что она имела в виду, но ты приглядывай там, что происходит.

Зак ненадолго замолк, видимо, вороша в памяти прошлое Майкла и выискивая там подставу.

— Твоя детская история с кокаином, даже если всплывет, мало кого заинтересует. Не тот масштаб. Но даже в том невероятном случае, если кто-то попытается раздуть из нее твою причастность к наркотрафику — Ларри тебя прикроет. Расскажешь, что был дураком, ввязался по глупости и все такое — тут взять с тебя нечего.

— Как скажешь, — согласился Майкл. — Да, кстати. В конце мая у моих друзей свадьба. В Лондоне, я пришлю тебе даты. Скажи, что у меня будет пара свободных дней — я не могу пропустить.

— Свадьба? — обрадовался Зак. — Майки, хоть одна хорошая новость за сегодня!

— Ты же их даже не знаешь, — с сомнением сказал Майкл, не понимая, что его так осчастливило.

— Да плевать мне на твоих друзей! Возьмешь Вик, покрасуетесь вместе, я зашлю к вам хорошего фотографа. Перешибем слухи про твой бурный роман с мальчиком. И на твоем месте, — серьезно сказал Зак, — я бы уже задумался о вашей собственной дате.

— На твоем месте я бы пошел нахрен, — дружелюбно сказал Майкл.

— Если ты такой принципиальный холостяк, никто не просит тебя на ней жениться. Но разговоры должны курсировать, как рейсовые поезда между Канзасом и Иллинойсом! Назначьте дату, потом перенесите, потом отложите!

— Ты ее знаешь — если я заикнусь об этом — она же с меня не слезет, — сказал Майкл.

— Мне плевать, в какой позе вы трахаетесь и кто с кого не слезает! — отрезал Зак. — Господи, я тебя не понимаю — ну женишься ты на ней, надоест — разведешься.

— Ага, со скандалом, — пробурчал Майкл.

— Надо будет — и со скандалом! Ты какой-то странный, что там с тобой случилось? Только не говори мне, что все дело в Сазерленде и у тебя что-то там всколыхнулось. Заколыхни обратно! — рявкнул Зак. — Ты не имеешь права так рисковать!

— Да не собираюсь я ничем рисковать, — уныло сказал Майкл. — Что ты трясешься. У него самого в сентябре свадьба. У меня второй «Неверлэнд» летом будет — все к тому времени слухи про Питера вообще забудут. Я же знаю, какие у Ларри бюджеты на рекламу. Он их массой задавит.

— Тут ты прав, — вздохнул Зак. — Но не смей расслабляться! — потребовал он напоследок.

Майкл и не расслаблялся.

Сьемки стремительно подходили к концу. Каждый час, как крупинка в песочных часах, падал из верхней колбочки в нижнюю. Майкл перестал просыпаться с радостным ожиданием. Каждое новое утро означало еще один вычеркнутый день. День, оставшийся в прошлом, день, в котором все еще был Джеймс. Но скоро эти дни кончатся. И Джеймса больше не будет.

Иногда он думал, что ему было бы легче, если бы ничего этого не случилось. Этих съемок, этого фильма. Если бы он так и жил в обиде и горе, не отпуская память, втайне надеясь, что однажды случится чудо. Иногда он злился, что Джеймс вынуждал их прощаться. Было бы легче его не прощать, носить его с собой камнем на сердце. Но камень, крошась на кусочки, рассыпался в песок, а песок отмерял оставшееся им время. И остановить это, удержать его Майкл не мог.

Иногда он про все забывал, захваченный работой, рутиной, ролью. Просил у Шене еще дубль, еще, хотя и сам знал, что лучше уже не сделает. Топился в Эрике с головой, и последние сцены, развязки, трагедии, играл так, что сам потом по полдня не мог от них отойти. Радовался каждому ненастному дню, когда съемки приостанавливали. Смотреть на Джеймса, говорить с ним было больно. Он никак не мог смириться с тем, что придется прощаться.

Еще раз.

И не на пять лет — на всю жизнь.

Единственное, что его отвлекало — сидеть с бутылкой безобидной минералки в саду поместья, где Эрик мог бы пить вежливый английский чай, смотреть в одну точку и слушать, как от земли пахнет весной. Воздух был прохладный и влажный. Зацвели яблони. Майкл стоял под деревьями, ловил ртом белые лепестки, как снежинки. Ветерок невесомо сыпал их ему на лицо. Начинался май.

Питер прибежал, взбудораженный, с телефоном в руке.

— Ты слышал? — издалека крикнул он.

Майкл развернулся к нему, заложил руки за спину. Провел рукой по волосам, стряхивая яблоневый цвет.

— Не слышал, — сказал он. — Что случилось?

— Бред какой-то! Вот слушай, — Питер остановился рядом, открыл в телефоне какую-то вкладку. Зачитал: — «Лейни эксплуатирует стереотипный образ гея, созданный в угоду гетеросексуалам. Мы вынуждены в очередной раз смотреть на картонного слащавого мальчика с большими глазами, который, с одной стороны, позволяет создателям «бросить кость» ЛГБТ комьюнити и сказать, что они занимаются репрезентацией сексуальных меньшинств, а с другой — демонстрирует репрезентацию, которая не расстроит и не разозлит гетеросексуальное большинство. Мы устали от стереотипных героев. Мы устали от стереотипных гомосексуальных образов. Сколько можно эксплуатировать эти клише? Покажите нам, наконец, мужественного гея, сильного гея, брутального гея, а не эту феминную пародию на мужчину»…

Он читал бы и дальше, если бы Майкл не отнял у него телефон.

— Ты что, спятил? — ласково спросил Майкл. — Ты пошел себя гуглить?

— Но это же бред! — растерянно воскликнул Питер. — Я не эксплуатирую стереотипный образ!.. Я… я работал над ролью, ты же видел, я не привязывался к стереотипам, я даже не думал, я… Почему они так говорят?

Майкл вздохнул, протянул руку, погладил его костяшками по щеке.

— Малыш. Не лезь в это. Даже не начинай. Начнешь — увязнешь. Это просто какое-то мнение в блоге. Таких мнений будут тысячи. Никто еще даже фильм не видел, мы его еще не закончили. Они судят по нашим промо.

— Вот именно! — горячо воскликнул Питер. — Как можно судить, если мы еще ничего не показывали?.. Что у них есть — логлайн, три промофото на IMDB и пара статей?..

— Иногда люди делают такие парадоксальные вещи, что можно ебу даться, — успокаивающе сказал Майкл. — Только не лезь туда, ладно? Пусть себе пишут. Делай свою работу. Ты делаешь ее хорошо. Вот об этом и думай.

Питер вытер глаза пяткой ладони, шмыгнул носом.

— Я просто не понимаю…

— И никогда не поймешь, — сказал Майкл. — Я тоже не понимаю. Поэтому всеми этими штуками занимается мой агент. Это просто люди, люди иногда говорят херню. А ты не слушай. Думай о том, что у тебя вот здесь, — Майкл легонько ткнул его пальцем в грудь.

— Но почему они говорят про стереотипного гея? — опять начал тот. — Терренс же не такой! Он английский джентльмен, он… он утонченный, да, он так одевается, так говорит — но это же исторические реалии, он же не современный манерный пе… пи… как они там говорят, он соответствует своему времени, своей эпохе!..

— Питер, — мягко позвал его Майкл. — Про тебя будут говорить бог знает что. Многие. Ты актер, ты на виду. Ты даешь повод говорить о себе. Не позволяй чужим разговорам ломать тебя. Если ты только начнешь подстраиваться под чужие надежны и ожидания — тебя разорвет. Будь собой. Только это имеет значение. Будь собой.

Питер прерывисто вздохнул.

— Ты слышал, что про нас говорят? — с тоской спросил он.

— Слышал, — сказал Майкл. — А чего ты ждал? Людям только дай потрепаться о том, кто, с кем, сколько раз. Ты же знаешь, что это неправда.

— Они говорят — я в тебя влюблен.

— Знаю.

— Что я скрываю свою ориентацию, что у меня выдуманные отношения.

— Знаю.

— Что я обязан найти в себе смелость признаться, что я гей! Я обязан, ты понимаешь?! Я им обязан! Они говорят — я «слишком хорошенький для натурала»!..

Он упал на белый стул с ажурной железной спинкой, поставил локти на садовый столик. На мгновение окунул лицо в ладони.

— Это просто проклятие, понимаешь? — горько сказал он и усмехнулся, поднимая голову. — Я «слишком хорошенький»!.. Будто во мне больше ничего нет! Только мордашка! Никто не видит во мне ничего серьезного, так всегда было. Это как… приговор! Ты представить не можешь, как я был счастлив, что мне дали именно эту роль, что-то большое, что в меня поверили. Я всю жизнь чувствую себя куклой. А теперь я еще и «стереотипный гей». Они… они не понимают, что это они мыслят стереотипно?! Они вешают на меня ярлык из-за лица!.. Красивый — значит, феминный!.. Я феминный, по-твоему?!

— По-моему, — сказал Майкл, — они идиоты. А ты — обыкновенный пацан.

Горькая ирония была в том, что не-натуралом из них двоих был вовсе не Питер, но Майкла пока берегла его репутация плейбоя.

— Ты знаешь правду, — сказал он. — Я знаю правду. Твоя девушка знает правду. Не думай о блоггерах. Через неделю они найдут новый повод поистерить. Не дергайся. Будешь паниковать, защищаться — они уверятся в своей правоте.

— Я не думал, что это так трудно, — сказал Питер, запястьем утерев нос. — Я не думал, что будет столько разговоров об этом.

Майкл поманил его к себе, обнял, поворошил волосы. Отпустил. Посоветовал созвониться с агентом: это была его работа — справляться с такими проблемами.

Но остановить лавину не смог даже агент. Не помогали ни романтические фотографии с девушкой Питера, которые выкидывались в сеть, ни разговоры на интервью о том, что их с Майклом связывает обыкновенная дружба, которая еще встречается между мужчинами. Лавина неслась, набирая ход. Спасти положение было уже нельзя.

В отношении Майкла все было не так однозначно, хотя, конечно, разговоры затрагивали и его. Но у Зака заранее была колода тузов в рукаве — он предвидел эти слухи еще тогда, когда фильм существовал только в виде сценария. Под его руководством в сеть утекали подробности отношений Майкла с Викторией, какие-то старые снимки с вечеринок, объятья с какими-то левыми девушками. Виктория в одном интервью говорила о том, что у них все прекрасно и они уже думают, как втиснуть свадьбу в их плотный график съемок второго «Неверлэнда» — в другом сетовала, что, да, вокруг Майкла так много женщин, так сложно сохранять отношения, видя, насколько он «общителен» и «открыт». Она поднимала волну обсуждений, изменяет ли он ей, да или нет, если да, то с кем, если нет, то почему они еще не женаты, и в этом потоке разговоры о том, что, может быть, где-то там между делом у него что-то и случилось на съемках с Питером, по большей части были снисходительными.

Говорили, что этот Лейни такой гейский, такой женственный, что Майкла можно было бы и понять, и простить.

А вот Питера его бывшие фанатки ни понимать, ни прощать не собирались.

Майкл видел почти издевку в том, что этот ушат дерьма достался совершенно ни в чем не повинному парню, который не был ни типичным, ни нетипичным геем, ни даже бисексуалом. Но безумные активисты вцепились в него намертво, требуя каминг-аута, а былые фанатки массово и демонстративно объявляли о том, что Питер разрушил их жизнь, оскорбил чувства, предал, растоптал, обманул, попрал, снова предал — и выкладывали в сосцети видео ритуального сожжения его фотографий и истерически слезные исповеди о том, что теперь они не знают, как дальше жить, как выходить на улицу и как верить мужчинам после такого чудовищного предательства. Эти два фронта схлестнулись так, что по блогам и форумам только что выдранные волосы не летали.

Майкл сочувствовал парню. Искренне. Заметив, как тот с отсутствующим стеклянным взглядом листает ленту в телефоне — подходил, отбирал телефон, обнимал и позволял Питеру уткнуться в себя лицом. Сделать тут ничего было нельзя. Только ждать, пока массовая истерика не перекинется на новую жертву. Питер не был готов к такой славе — никто не был бы готов. Он постоянно пытался оправдываться, объяснять, опровергать, но это не помогало — его просто не слышали.

А потом все стало еще хуже.

Фанатки и радикальные активисты накинулись его девушку.

Она была совершенно обычной девчонкой — не звезда, не модель. Простая студентка. Ей приходили пачки писем, полных ненависти и оскорблений. Журналисты караулили ее возле дома, пытались узнать, каково это — быть прикрытием для мальчика-гея, почему она это делает, почему она не может позволить ему быть собой. Ее спрашивали, с кем он спит, кроме Майкла, как давно она знает, ради чего они врут — ведь все готовы признать Питера-гея. Поначалу она смеялась, отшучивалась. Потом начала возмущаться. Ей не давали прохода. Какая-то особенно нервная фанатка разбила палатку возле ее дома и жила там неделю, вкопав в землю табличку «Ты все знала и ты молчала! Я ненавижу тебя!»

Майклу казалось, они все подползали к финалу на последнем издыхании. Прежняя жизнь рушилась, ничто уже не могло быть прежним. Майкл вливал в роль все, что мог, без остатка, чтобы нечем было чувствовать и считать дни. И когда однажды Шене объявил, что сцена была последней, что съемки закончены, и каст радостно, почти со слезами кинулся друг к другу — жать руки, поздравлять, обниматься, расцеловываться — Майкл остался, где был, в гриме, в бутафорской крови, оглушенный и не понимающй — что, уже все?.. Как же так? Его жизнь еще не закончена, он еще столько хотел сделать, сказать!.. Куда ему теперь, что теперь?..

К нему подбежали, подняли, поставили на ноги. Его обнимали в радостной горячке, тормошили, восхищались, едва ли не прыгали ему на плечи. Он растерянно смотрел вокруг, не понимая, что происходит. Потом — извиняясь, протискиваясь мимо, раздвигая плечом — вытек из хватки взбудораженной толпы. Посмотрел на нее со стороны. Над головами взлетали пробки от шампанского, стоял радостный крик. Майкл, пятясь, исчез за декорациями. Постоял там, в тени вечернего света, пытаясь понять, что теперь делать. История и реальность смешивались в голове. Все люди казались чужими и странными. Отец Донован?.. Мойрин?.. Мисс Барри?.. Ему казалось, он очнулся спустя двести лет, а все те, кого он знал, уже давно умерли. И он остался один на один с незнакомым миром — с автомобилями, сотовой связью и самолетами. С доставкой пиццы, платьями из синтетики и газировкой в пластике.

Его потянуло уйти, затеряться в холмах — и он ушел. Краем рубахи стер с лица кровь, когда у края дороги встретил ручей — в нем и умылся. Он не знал, куда идет и ждет ли его что-нибудь впереди. Только когда с гребня холма он увидел маяк — понял, куда принесли ноги. К обрыву. К морю.

Земля вокруг маяка была взрыта колесами. Майкл сел на камень под самой стеной. Солнце топилось в море, над ним тянулись длинные фиолетовые облака, похожие на вздувшиеся свежие шрамы. Там, за горизонтом, через океан, лежала Америка. Он смотрел, будто пытался разглядеть зубчатый силуэт небоскребов. Издалека послышался перестук копыт. Он не стал оборачиваться, сидел и смотрел. Кто-то подъехал ближе. Лошадь всхрапнула, звякнула упряжь. Кто-то спрыгнул на землю.

— Так и знал, что найду тебя здесь.

Майкл посмотрел на Джеймса через плечо, отвернулся обратно к морю. Не хотелось ничего говорить, потому что сказать было нечего, кроме банальности вроде «ну, вот и все».

Джеймс сел рядом, поставил под ноги бутылку вина и два пластиковых стаканчика. Майкл поморщился, но когда Джеймс разлил вино и предложил ему — взял один. Вино показалось до отвращения кислым, но он выпил.

— Я хочу поздравить тебя, — сказал Джеймс.

— Не с чем.

Ему не хотелось пить, но он пил, потому что больше нечем было занять руки. Розарий, намотанный на запястье, острыми бусинами покалывал кожу, крестик болтался в рукаве. Майкл дышал, с трудом пропуская воздух сквозь ноздри. Надо было как-то собраться, как-то жить дальше, но он не знал — как. Джеймс тоже пил молча. От вина голова немного потяжелела. Майкл встал. Прошелся по влажной вязкой земле, подошел к двери маяка. Прислонился к ней лбом, приложил ладони. Будто там, за дверью, был другой мир. Другой, в котором все было не так. В котором они остались вместе, параллельный мир, где не было никаких ошибок, горя, разлуки. Он тихо стукнулся в сухие доски лбом, понимая, что все сожаления — напрасная трата чувств. Ничего не изменится, ничего нельзя изменить.

— Майкл?..

Джеймс вышел из-за маяка, держа бутылку за горлышко.

— Ну и как тебе было наблюдать за этим со стороны? — спросил Майкл, повернув к нему голову. — Интересно было?

Джеймс шагнул ближе.

— О чем ты?

— Об этой истории. Он Питере. О тебе. Странная форма эксгибиционизма, Джаймс. Рассказать всему миру о том, чего тебе хочется больше всего на свете. Каково тебе было смотреть на нас?.. Это ты должен был быть на его месте.

— Нет, не я, — тихо сказал Джеймс.

— Нет, ты! — яростно сказал Майкл.

Чувства, которые минуту назад, казалось, растворились в горечи и пустоте, вдруг вспыхнули, как огонь на вершине башни. Все разом.

— Ты, — уверенно повторил Майкл, выпрямляясь и разворачиваясь к нему. — Неужели тебе не хотелось побыть на его месте?.. Здесь, — он кивнул на дверь. — Там. Всю дорогу. Хотел бы узнать, каково это?..

— Майкл, не надо, — тихо сказал Джеймс.

Майкл схватил его за руку, подтянул к себе, жадно взглянул в лицо.

— Надо.

— Нет…

— Ты сам сказал — «больше не жди», — напомнил Майкл, прижимая его спиной к двери маяка. — Вот я и не буду.

— Майкл, это ничего не решит, — уговаривал Джеймс. — Это сделает только хуже.

— Давай, — горячо прошептал Майкл ему в лицо, хватая губами воздух у самой его щеки. — Ты хотел бы. Ты писал это о себе. Это твое место. Твоя роль. Наслаждайся.

Он поцеловал его одновременно грубо и глубоко, не слушая вялых возражений и просьб. Поцеловал и сам застонал от жажды, от желания удержать ускользающий миг, пока Джеймс еще рядом. Ему было плевать и на будущее, и на прошлое — только настоящее имело смысл. Здесь, сейчас. Он толкнул дверь маяка спиной Джеймса, она распахнулась под их весом, впустила в пыльную тьму, захлопнулась. Закатный свет пробивался сквозь узкие окна, здесь было тихо, только где-то наверху в башне громко ворковали голуби. Под окнами лежали тюки шерсти, прикрытые парусиной. Не отрываясь, придерживая Джеймса за ворот его пиджака, Майкл оттеснил его дальше, к стене, прижал к ней всем телом. Джеймс застонал ему в рот, обхватил руками за шею. Они целовались яростно, как голодные, забывая дышать, захлебываясь поцелуями.

— Тебя все так же заводит быть плохим мальчиком, — прошептал Майкл ему в шею, бесстыдно лапая его за задницу, притискивая к себе и чувствуя, как Джеймс откликается, невольно ерзает, чтобы потереться сильнее. — Твой Винсент знает об этом?..

— Не смей… — со стоном выдохнул Джеймс.

— Такой ровный, цивилизованнный, — продолжал нашептывать Майкл. — Не человек, а гладильная доска. Он умеет — вот так?..

— Прекрати!..

— Он знает, что ты обожаешь, когда тебя держат за волосы?.. Он знает, что рисковал, оставляя тебя со мной?..

— Заткнись!..

Майкл укусил его в шею, Джеймс слабо вскрикнул.

— Ты вернешься к нему пятнистый, как Бэмби, — прошептал Майкл, вылизывая ему шею. — Гарантирую. Зря он оставил тебя без присмотра. Такого, как ты, нельзя оставлять. Особенно рядом со мной.

— Потому что ты настоящий мудак, — срывающимся шепотом выдавил Джеймс. — И думаешь только о себе.

— Неправда — я думаю о тебе, малышка.

Джеймс сдавленно, тонко всхлипнул. Майкл мял его задницу, шептал на ухо нежные гнусности — что будет с ним делать, что хочет с ним сделать, сколько раз, куда закинет его ноги и как глубоко Джеймс будет раскаиваться — когда почувствовал что-то под пальцами, в заднем кармане джинсов. Что-то шуршащее. Похожее на пакетик фольги.

Майкл прервался на полуслове, чуть отстранился. Залез двумя пальцами в карман Джеймса.

— А это еще что?.. — с ласковой угрозой спросил он, демонстрируя Джеймсу маленький продолговатый пакетик с зубчатым краем и перфорацией, чтоб надорвать.

— Это… — едва слышно выдохнул тот.

— Это.

Джеймс молчал, тяжело дыша. У него раскраснелось лицо, глаза в темноте казались огромными, полуоткрытые губы блестели от мокрой слюны.

— Это смазка, маленькая ты сучка, — нежно сказал Майкл. Залез во второй карман, нащупал и вынул презерватив. — Все предусмотрел, да?.. А ломался так, будто не за этим приехал.

— Я не за этим приехал, — шепотом возразил Джеймс.

— О, конечно, — протянул Майкл, вновь прижимая его грудью к стене, прикусывая за край уха. — Это все — одна большая случайность. Ты же фанат спонтанного секса, у тебя всегда по карманам рассованы резинки и смазка.

— Майкл, ты сукин сын… — простонал Джеймс, запрокидывая голову, подставляя шею под влажные поцелуи и вздрагивая, когда Майкл прикусывал за нее.

Шелест одежды в сумраке был неестественно громким, громче было только тяжелое пьяное дыхание, громче был только шум в голове, как прибой, накатывающий волнами, омывающий гулом крови виски. Звякнул ремень, когда Майкл расстегнул ему джинсы и влез рукой внутрь, даже не сняв их, прижал член к животу ладонью.

— Если бы ты не ломался — я бы взял у тебя в рот, — жадно прошептал Майкл. — Помнишь, как в первый раз. На вечеринке. Ты был такой сладкий.

— Господи, прекрати, — бессильно прошептал Джеймс.

Майкл давил на его член ладонью, чувствуя жар под пальцами.

— Я бы вылизал тебя, как ты любишь, — продолжал тот, запуская руку глубже, чтобы обхватить весь ствол. — Везде. Я помню, как ты пищал, когда я засовывал тебе язык в…

— Майкл!.. — звенящим и хриплым голосом воскликнул тот.

Майкл без церемоний содрал с него джинсы, оставив их у лодыжек, подтолкнул к мягким тюкам шерсти. Джеймс споткнулся, едва не упал. Майкл подпихнул его, заставляя лечь на них грудью, рухнул на колени сзади. Джеймс судорожно дышал, пряча лицо в парусину, что-то бессвязно мычал. Майкл прижался к его голой заднице, торопливо расстегнул бриджи, раскатал по члену презерватив, добавил смазки.

— Держись, моя девочка, будет немного больно, — предупредил он.

— Я тебя ненавижу, — мучительно простонал Джеймс и осекся, хватая воздух, когда Майкл надавил, придерживая себя рукой.

От жара и тесноты у него кружилась голова, перед глазами плавали пятна. Он хотел бы сдержаться, продлить, он хотел бы, чтобы сердце не частило, как неисправный мотор, но не мог, и не останавливался, резко и быстро вбиваясь в белую задницу. Джеймс кусал себя за руку и мычал, кусал Майкла за пальцы, которыми тот дотянулся до его рта, облизывал их, содрогаясь от коротких толчков, забирал пальцы в рот до хрипа. Майкл кончил первым, и очень быстро. Джеймс протестующе застонал, когда тот отстранился, но Майкл всунул в него пальцы, погладил, намекая, что просто так не оставит. Наклонился, прижимаясь к спине, шепнул:

— Я бы хотел, чтобы в тебе было мокро не от смазки, а от меня.

Джеймс застонал в голос, сжал задницу, подмахнул. Кончил, до костяшек насаживаясь на три пальца, забрызгав парусину своей спермой. Обмяк, горячий и вздрагивающий. Майкл освободил его, вытер смазку, оставшуюся на пальцах, подолом своей рубашки. Подтянул штаны, привалился рядом. Джеймс, вытирая глаза, выпрямился, шатаясь. Он рвано дышал, будто после долгих слез. Майкл погладил его по голому бедру, пока тот не подтянул джинсы и не застегнулся.

— Ты помнишь, что мне сказать, — сипло сказал Джеймс и кашлянул, прочищая горло.

— Я и не забывал, — сказал Майкл.

Они привалились друг к другу, обхватились руками, сидя на полу под тюками шерсти.

— Знаешь, — после молчания сказал Джеймс. — Я не думал, что все будет так. Я готовил себя к другому. Я думал, мне придется смотреть на то, как ты увиваешься за другими. Бегаешь за всеми подряд. Я выращивал на себе броню, чтобы ничего не чувствовать, не ревновать. Я был уверен, что ты забыл меня. Но когда… там, в «Киприани». Когда ты повернулся. И я увидел, как ты на меня смотришь. Я не был готов к этому. Я смотрел на тебя, пока ты еще не знал, что я здесь. Как ты разговаривал с людьми, как ты вел себя. Как ты изменился. Стал красивым, — Джеймс привалился головой к его плечу, погладил по груди. — А потом ты увидел меня — и тебя словно подменили. Ты стал отвратительным. Неприятным, это даже не то слово… не неприятным. Ты был пьяным чудовищем.

Майкл вздохнул, не возражая. Он сам знал, что Джеймс был прав.

— И моя броня… она треснула, когда я увидел, что с тобой стало. От одного взгляда на меня. Оттого, что ты узнал, что теперь у меня есть Винсент. Я не мог представить, что тебе будет так больно. Я был уверен, что ты все забыл, я готовился к твоему равнодушию. Я хотел отказаться тогда, потому что я испугался. Твоих чувств. И своей вины.

— Ты-то в чем виноват? — тихо спросил Майкл, ероша губами его волосы.

— В том, что не верил, что все это время ты меня ждешь, — сказал Джеймс, рассеянно поглаживая его по груди. — Потом, когда я видел, как ты читаешь сценарий… Когда ты сказал, что ты будешь гордиться, попросил не отдавать никому эту роль… Моя броня начала рассыпаться. Тогда я в первый раз подумал, что страшно ошибся, когда перестал верить в тебя. Я видел, как ты смотришь на меня. Я видел, что в тебе ничего не умерло. Потом, когда видел, как ты работаешь с Питером… деликатно, чутко. Искренне. Я понял, что значили твои слова… что Виктория — это твоя работа. Я думал — ты просто нашел удобную отговорку, чтобы оправдывать все свои связи. Но теперь я понял… это не так. Твои девушки, с которыми ты появляешься на публике… это и правда часть твоей работы. Прости меня.

Майкл тяжело вздохнул, зарылся губами в его волосы. Погладил по шее, зацепился пальцами за кожаный шнурок. Вздрогнул от внезапного осознания. Не дыша, подцепил его, вытащил из ворота. Положил на ладонь подвеску.

Лук со стрелой.

— Я не хочу ему изменять, — тихо сказал Джеймс сдержанным от слез голосом. — Я хотел сделать это один раз. Попрощаться. Понимаешь?..

— Да, — сказал Майкл и опустил руку, оставляя старый подарок висеть на шнурке.

Когда он вернулся на съемочную площадку, он нашел в телефоне десять пропущенных вызовов от Зака и несколько его сообщений.

«Закончишь трахаться — перезвони».

«Надеюсь, это не Лейни».

«И не Сазерленд».

«Господи, только не Сазерленд!»

«У нас большие проблемы».

«Лейни только что бросила девушка».

«Все говорят, что это из-за тебя».