52 Гц

Глава 26

После разговора с Винсентом Джеймса как будто перемкнуло. Он замолчал, ушел в себя так глубоко, что его было не дозваться. Все время смотрел в сторону, в окно такси, куда угодно — лишь бы не на Майкла. Изводил себя, тут и думать было нечего. До самолета Майкл дотерпел, но когда взлетели — сел к Джеймсу, заглянул в лицо.

— Посмотри на меня.

Джеймс поднял на него страдающий взгляд, отвернулся.

— Майкл, не надо.

— Ты знал, что так будет, — тихо сказал тот и взял его за руку. Джеймс болезненно поморщился, отстранился. — Ты знал, — твердо повторил Майкл, не отпуская. — Ты хотел, чтобы так было. Ему можешь врать сколько хочешь, но мне — не надо.

Джеймс покачал опущенной головой.

— Я не должен был, — тихо сказал он.

— Неважно, — оборвал Майкл. Взял его за подбородок, повернул к себе. Джеймс смотрел вниз, моргал. Ресницы подрагивали — густые, темные. Прямые, как стрелочки. Глаза метались под прикрытыми веками. Джеймс не знал, куда посмотреть, чтобы не смотреть на Майкла — Майкл перед его взглядом был везде. А отвернуться хотя бы к иллюминатору он не мог. Брови сошлись над переносицей, заломили длинную складку.

— Майкл…

— Нет, — оборвал тот. — Не «Майкл». Не строй из себя ничего, я все понимаю. Ты хотел меня видеть. Так вот я. Ты прилетел ко мне — так будь со мной, — сквозь зубы потребовал он. — Я хочу, чтобы ты сейчас был со мной. Жалеть и виниться будет потом, дома, когда вернешься.

Джеймс прерывисто вздохнул, посмотрел в сторону. Майкл отпустил его, отсел, чтобы дать ему время прийти в себя. Глянул на часы, проглядел с телефона короткий спич, который подготовила его пресс-атташе. Пробежал его глазами пару раз, чтобы запомнить. Поглядел на Джеймса, который остановившимся взглядом смотрел в иллюминатор и грыз палец. День обещал быть насыщенным.

По прибытии на благотворительную вечеринку Джеймс тут же свинтил от Майкла в толпу под предлогом того, что ему нужно много чем заняться. И он занимался изо всех сил, занимался, занимался и занимался, появляясь то там, то здесь, разговаривая, пожимая руки гостям и отвечая на их вопросы. Майкл следил за ним краем глаза и не вмешивался: отвлекать его было сейчас неуместно. Майклу тоже было чем тут заняться: он — фотографировался, знакомился и улыбался. Джеймс, в конце концов, пригласил его именно за его красивые глаза, и он выполнял привычную программу, думая о том, как Зак будет счастлив бросить публике новую тему для разговоров. Так что Майкл без стеснения обнимал за талию дам, позируя вместе с ними, иногда говорил им на ухо какую-нибудь бессмысленную фривольность — просто чтобы засветиться на чужом фото на заднем плане. Зак говорил — пусть лучше все обсуждают, изменяет ли он Виктории, и если да, то с кем. И Майкл честно давал повод для сплетен. И краем глаза постоянно отыскивал в толпе Джеймса — где он, что делает, с кем говорит.

Джеймс отвлекался от чувства вины, как мог. Он был лихорадочным, нервным, он очевидно заглушал стыд бурной деятельностью. И это работало — постепенно он успокаивался, начинал улыбаться искреннее, и к тому моменту, когда ему пришла пора выступать, он был уже довольно спокоен.

— Я объявлю тебя, — сказал Джеймс, найдя Майкла в толпе. Майкл отвлекся от беседы с каким-то тощим темнокожим парнем, кивнул. — Ты готов?

Майкл пожал плечами.

— Меня не смущает выступать перед толпой, если ты об этом. Все будет нормально.

Он тронул Джеймса за плечо — дружески, как коллегу. Тот кивнул. Они ушли за кулисы. На сцене было голо — стол с бутылками воды и буклетами мероприятия, какие-то флаеры, реклама спонсоров. Они стояли и слушали завершение выступления — точнее, слушал Джеймс, а Майкл просто смотрел на его макушку. У него была новая стрижка. Короткий, почти голый затылок — и длинные пряди по обеим сторонам лица. Так и хотелось провести пальцами по затылку и шее. Но Майкл держался, водил по ней только взглядом.

Джеймс дождался, пока ведущий назовет его имя — и быстрым шагом вышел из-за кулис на сцену. Майкл сложил руки на груди, привалился плечом к стене. Софиты освещали фигуру Джеймса, слепили глаза. Он казался тонким и хрупким. Майкл почти не слушал, что тот говорил — он смотрел. На то, как Джеймс двигался по сцене, жестикулировал, держал паузы. Он хорошо работал, в нем чувствовался не один десяток выступлений. А может, даже сотня. Он говорил увлеченно, страстно. Приводил статистику, рассказывал о том, скольким тюрьмам помог «Бук Эйд» и как это отразилось на статистике возвращения людей в социум, как это отражается на снижении преступности, что это меняет. Шутил про Достоевского. Майкл подумал, что Дакота наверняка спелась бы с Джеймсом на почве любви к восточноевропейской литературе.

А потом Майкл услышал свое имя, увидел протянутую в свою сторону руку — и выпрямился, пошел к нему.

Его встретили аплодисменты. Майкл остановился, повернулся к залу, чуть щуря глаза.

— Спасибо, — сказал он, перенимая у Джеймса микрофон. — Спасибо. Для меня большая честь находиться сейчас здесь, с вами.

Джеймс незаметно растворился за кулисами. Майкл оглядел зал. Множество глаз смотрело на него.

Дождавшись, когда хлопки начнут стихать, Майкл заговорил.

— Однажды я стоял на похожей сцене, только зал был пуст. Это было в Бирмингеме, мне было двадцать. Мы с моим другом пролезли в зал после окончания какой-то конференции под предлогом, что забыли там материалы доклада. Пришлось даже подмигнуть охраннику — и все ради того, чтобы я мог встать, — Майкл шагнул к краю сцены, остановился в слепящем перекрестье лучей, — вот так. На краю сцены. И посмотреть в зал.

Он сделал паузу, качнулся на каблуках, позволяя аудитории вместе с ним мысленно перенестись в прошлое.

— Я мечтал о том, чтобы стать актером, практически всю свою сознательную жизнь. Когда я стоял, вот так, и воображал, что это мой тихий зал, моя сцена, и мои зрители только что ушли — может, даже один или два, задержавшись, все еще выходят и я вижу их спины, — он вскинул глаза к воображаемым дверям, неловко улыбнулся туда и помахал рукой, вызвав тихие смешки. Потом помолчал, перестав улыбаться.

— Что я должен был чувствовать — там, тогда, воображая себе свое будущее? Восторг, наверное? Предвкушение. Радостное ожидание, может быть, даже гордость. Счастье? Эту особенную приятную усталость после того, как ты хорошо выполнил свою работу? Благодарность зрителям, которые только что были здесь?..

Майкл снова улыбнулся и помахал рукой в прежний угол, будто воображаемые зрители задержались в воображаемых дверях и теперь вызывали у него воображаемую неловкость.

— Нет, — серьезно сказал он, когда аудитория перебрала в себе то, что он перечислил. — Я чувствовал горечь. Разочарование. Боль. Гнев на себя. Я чувствовал безнадежность. Это было не просто отсутствие надежды — это было, словно нечто заранее высосало из меня всю надежду, — он ткнул себя пальцами в грудь, показывая, где это было, — и у меня не осталось ни одного проблеска, даже призрачного, тоненького голоска «может быть, как-нибудь, мне повезет, и тогда я смогу»… Нет. Я точно знал — так не будет. Я не стану актером. Я не встану на краю сцены. У меня не будет аудитории, на меня никто не посмотрит, нет, нет и нет. Я знал это так же точно, как-то, что Земля круглая. Почему?.. — Майкл озвучил вопрос аудитории, которая с интересом следила за его речью, и прошелся по краю сцены.

— Потому что мне было двадцать, я жил в паршивом районе, и единственное будущее, которое ждало мои ровесников, тех, кто жил со мной на одной улице — это были стены тюрьмы. Это был мир без выхода. Ты будешь жить в бедности, одеваться по сэконд-хэндам, а если тебе повезет, будешь работать по двенадцать часов, чтобы прокормить семью и заплатить по счетам. Когда однажды ты не сможешь больше выносить эту жизнь и сорвешься, ты попадешь за решетку. И оттуда уже не выберешься. Тебя выпустят на свободу, но ты вернешься обратно. Потому что ты никому не нужен. Потому что в тебя никто не верит.

Майкл прошелся по сцене, поглядывая в зал. Краем глаза он видел за кулисами фигуру Джеймса, но не смотрел на него. Майкл рассказывал свою историю ареста, историю с машиной, которую он взялся перегонять из города в город, чтобы оплатить себе школу каскадеров, говорил о курсе драмы, который ему предложили пройти в Фелтхэм — и том, как именно этот курс помог ему, когда он, чтобы доказать себе, что у него ничего не выйдет, прочел стихи перед кастинговой комиссией.

История была не вполне правдивой, но рассказывать подлинную подоплеку событий Майкл и не собирался.

— Я часто думал — и это правда — я часто думал о том, как изменилась бы моя жизнь, если бы в ней не было этих курсов. И книг, которые я прочел — там. Сколько людей я бы не встретил. Сколько всего я бы не смог совершить. И я думаю о том, сколько жизней можно изменить, если — просто — заполнить — библиотеку для тех, кто находится в заключении. Если не относиться заранее к каждому из них как к опасному животному, а дать им второй шанс. Показать, что есть кто-то, кому не все равно, что с ними будет. Я получил свой шанс. И я буду счастлив, если смогу дать его кому-то еще. Я буду счастлив, если мой пример убедит вас в том, что это действительно важно.

Он замолчал, опустив микрофон. Аудитория молча ждала, что он сделает дальше. Он выдержал паузу, потом произнес:

— Спасибо.

Отступил назад, показывая, что закончил — и ему захлопали, почти весь зал, растроганный и вдохновленный. Он видел, как кое-кто на дальних рядах подносил пальцы к глазам, утирая невольные слезы. Вернулся за кулисы. Джеймс смотрел на него, улыбался, как человек, который очень старается не заплакать.

— Ну, я надеюсь, ты не пожалеешь, что позвал меня сюда, — вполголоса сказал Майкл. — Я сделал, что смог.

— Ты сделал очень много, — шепотом сказал Джеймс. — Спасибо.

— Всегда можешь на меня рассчитывать, — полушутливо сказал Майкл, потом посерьезнел, повторил: — Правда. Всегда. А сейчас нам пора — сегодня вечером у нас еще фестиваль. Добро пожаловать в мою безумную жизнь, — вполголоса сказал он, и развернул Джеймса за плечи, чтобы подтолкнуть к выходу со сцены.

Фестиваль, посвященный историческому кино, был не самым крупным событием в киноиндустрии. Они принимали полный метр и короткий, работы студентов и состоявшихся режиссеров, художественные и документальные ленты, так что неразбериха тут была та еще. Не такого масштаба, конечно, как на КомикКоне, где Майкл появлялся в составе команды «Неверлэнда» для пресс-конференции, посвященной второй части. Но суеты здесь хватало.

Полный каст приехать не смог — вырвался только Питер, даже Коди не соизволил явиться, держа обиду на Майкла. Впрочем, и повод был маленький — первый показ трейлера. Питер старался не мелькать рядом с Майклом слишком часто, и если им нужно было позировать друг с другом, он втискивал между ними Джеймса.

Майкл был совершенно не против.

Пользуясь этой суетой, он почти не выпускал Джеймса из рук, не позволяя ему погрузиться обратно в свое чувство вины перед Винсентом. И самому себе напоминал, что надо пользоваться моментом, пока момент еще здесь, пока ничего не кончилось — надо успеть заполучить максимум. А в этом Майклу почти не было равных. Он осадил Джеймса со всех сторон, он был с ним и заботлив, и нежен, осыпал его шутками и комплиментами, если их просили улыбнуться на камеру — он кивал Питеру, по-хозяйски подтягивал Джеймса к себе, удерживал рядом с собой за талию, прижимал к своему бедру — и это работало. Джеймс таял, возвращаясь из глубин своего сожаления, начал отшучиваться в ответ, и в какой-то момент — очнулся окончательно. Засиял. Заулыбался.

Они сами впервые увидели трейлер фильма. Майкл не удержался, невольно стиснул Джеймса за руку, глядя на экран. Из памяти стерлась часть сцен, он смотрел на экран с удивлением — ничего, никого не узнавал. И Питер не был Питером, и он сам не был собой. Под грохот каблуков по помосту они орали друг другу о своей ненависти, под невыносимую скрипку и волынки камера пролетала над побережьем, с высоты захватывая маяк и скалистый берег. Пламя факелов билось в ночи, отец Донован гладил по лбу лошадь Эрика и оглядывался на скалы. Дэвин стоял с петлей на шее, упрямо смотрел вперед. Мойрин бежала к дому, подобрав юбки, книга тайком переходила из рук Эрика в руки мисс Барри, цвели яблони, лил дождь, Эрик прикладывал ладонь к двери Терренса, так и не решившись постучать в нее…

Майкл сидел, оглушенный, когда на экране мелькнули титры и дата выхода в ноябре. Это был всего лишь трейлер, нарезка кадров и фраз — а ему казалось, его самого перевернули и взбаламутили. Он даже не смог бы сказать, что это впечатляюще, или сильно, или захватывающе. Это была жизнь, которую он знал наизусть, и смотреть на нее со стороны — пожалуй, это шокировало.

— Майкл, — шепнул Джеймс.

Тот моргнул, повернул голову. Моргнул еще раз, чтобы прогнать туман перед глазами, сфокусировался на лице Джеймса.

— Мне кажется, это будет потрясающая история.

Питер прикрыл рот пальцами, глядя на белый экран.

— Я не знаю, что сказать, — шепотом проговорил он. — У меня мурашки по коже.

Этот фильм мог стоить ему карьеры. Но это был великолепный фильм, и они оба это видели. Он был сизо-зеленым, голубоватым, туманным. Неярким. Майкл снова посмотрел на экран, будто там могли отпечататься кадры трейлера — линия скал и линия моря, факелы, ночь, Мойрин, ладонь Эрика, разжавшаяся в последнюю секунду. Этот фильм стоил карьеры.

— Оставайся с нами на интервью, — шепнул Майкл Питеру.

Тот протер лицо ладонями, посмотрел почему-то на Джеймса. Долгим, каким-то отчаянным и потерянным взглядом. Майкл потряс его за плечо.

— Давай. Тебе нельзя прятаться. Надо быть на виду.

— Я не знаю, — вздохнул тот. — Ладно. Наверное.

Пока фильм не вышел, говорить о нем толком они не могли, приходилось блуждать вокруг да около, рассуждая о героях, поднятых проблемах и пересказывая забавные истории со съемок. Питер говорил коротко, особенно не распространяясь, явно проинструктированный своим агентом больше молчать и улыбаться. У него был шанс выплыть, если критики скажут, что он хорошо сыграл. Пока же его положение было шатким. Сыграл ли он хорошо, по трейлеру, конечно, сказать было нельзя. Но вопросы об этом уже начались — как трудно ему было работать в паре с Майклом, что он вкладывал в своего героя, почему у Терренса не британский акцент. Не то чтобы его намеренно пытались принизить, но некоторые вопросы были безжалостными. И как только Питер, сказав пару слов, замолкал, за него начинал говорить Джеймс. Или Майкл рассказывал байку со съемок.

Он сидел рядом с Джеймсом, и у него было странное ощущение, будто это они с ним были исполнителями главных ролей — а не он и Питер. Глядя на то, как Джеймс отвечает на очередной вопрос, вдохновенно пускаясь рассуждать то об истории Ирландии, то о нюансах жизни в викторианскую эпоху, Майкл смотрел на его профиль, на то, как шевелятся губы, и сердце замирало от нежности. Он был рядом. Да, под камерами не возьмешь его за руку, не прижмешь к себе, но он был рядом, и это пьянило. Джеймс, чувствуя его взгляд, едва заметно краснел. Поглядывал искоса. И нежность сменялась счастьем. Майкл едва удерживался, чтобы не протянуть руку и не запустить ее Джеймсу в волосы, чтобы притянуть эту светлую голову к себе, поцеловать в висок, зарыться в эти лохмы носом, как делал это меньше суток назад — и вдохнуть запах его кожи, провести носом по краю уха. Пару раз, заглядевшись, он пропускал адресованный себе вопрос, и, смеясь, просил повторить его. Это было так сладко и горько одновременно, что он терялся в этих ощущениях, уплывал в них и не мог вернуться обратно. Мог только улыбаться, глядя на Джеймса, и продолжать шутить, даже когда вопрос был серьезным.

Полчаса пролетели, как одна минута, а Майкл не чувствовал себя уставшим. Он бы сидел так еще, говорил бы, смотрел бы на Джеймса. Но время вышло. Питер, скомканно попрощавшись, уехал. Майкл сейчас даже не мог бы сказать, лучше они ему сделали или хуже. Он не знал. Он не мог ни о чем думать.

— Поужинаем? — шепнул он Джеймсу.

— Приглашаешь? — тот поднял глаза.

Он вернулся — улыбающийся, острый на язык, со светящимся взглядом. И даже — почти — с кудряшками.

— Знаю одно место, — сказал Майкл. — Тебе понравится.

Место было «для своих». Простые смертные бронировали там столики за месяцы вперед, но таким, как Майкл, достаточно было сделать один звонок.

Через панорамные стекла был виден океан и далекий пылающий горизонт. Солнце закатывалось за облака, будто расплавлялось о линию океана, как кусок масла. Они сидели за столиком, в одинаковой позе, положив локти на стол и глядя друг на друга. Улыбались молча. Как легко сейчас было представить, что вот так у них бывает всегда. Что это их жизнь. Они живут вместе, гуляют с Бобби, вместе ходят поужинать. Вместе работают, вместе мотаются оторваться в Лас-Вегас. До сих пор — влюбленные, до сих пор, когда Джеймс кладет руку на стол, Майкл тянется к ней, чтобы погладить по краю ногтей. До сих пор тянутся под столом к ботинкам друг друга, чтобы поставить их вместе и соприкасаться — и открыто, и незаметно. Они таскают друг у друга еду из тарелок, если заказывают разное. Обмениваются взглядами. У них все серьезно. И уже очень давно.

— Что самое сложное в твоей работе?..

— Оставаться сфокусированным, когда нет настроения что-то делать.

— И что тебе помогает?..

— Дисциплина. Упрямство. Я знаю, что у меня есть цель, и я должен сделать к ней еще один шаг. Еще один. Еще.

— Разбиваешь большую задачу на маленькие?..

— Иногда. Или говорю себе: ладно, я работаю пять минут, и если ничего не получается — отрываюсь и иду гулять, чтобы переключиться. Важно держать голову свежей.

— Где гуляешь?

— Просто иду, куда глаза глядят. А ты?

— А я подкупаю себя подарками. Я так однажды купил себе машину. Сказал себе: «Если ты справишься — пойдешь в салон и выберешь, что захочешь».

— Как ты осваивался на новом месте?..

— Ну, плюсом было то, что мне не пришлось учить язык.

— А минусом?..

— Я был один. Никого не знал. Новыми связями обрастал трудно.

— Скучал по дому?..

— Да. Но больше всего — по тебе. Я всегда скучал по тебе. Мне часто хотелось с тобой разговаривать. Показывать то, что я вижу. Спрашивать, как тебе то, это.

— О, я целые монологи сочинял в твой адрес.

— Нигде не записывал их?..

— Вот как раз недавно начал записывать.

— Пришлешь мне с автографом?..

— Я пришлю тебе подарочное издание, специально закажу в единственном экземпляре.

— Я куплю для него отдельную полку.

— Всего лишь полку?..

— Витрину.

— С подсветкой?..

— И красным бархатом.

Где-то рядом раздался характерный щелчок телефонной камеры и тихое «ой!». Майкл мгновенно повернул голову на звук. Две молодые девчонки за столиком поодаль смущенно перешептывались, поглядывая на него, одна судорожно тыкала что-то в телефоне. Майкл встал:

— Я сейчас.

Джеймс тревожно и непонимающе поднял брови.

— Что-то случилось?

— Я сейчас, — повторил Майкл.

Заметив, что он подходит, девчонки перестали шептаться и уставились на него с виноватым изумлением, потом неловко засмеялись, переглянувшись. Майкл отодвинул стул у их столика, сел, оглядел обеих.

— Привет. Как дела?..

— Здравствуйте, — те нервно заулыбались. Они явно не были готовы к такому вниманию и не знали, чего сейчас ждать: то ли это обычная эксцентричность звезды, то ли у них неприятности.

Майкл оглядел их столик, примериваясь, к чему приложиться. Взял бокал с вином, попробовал, поставил на место. Девчонки смотрели на него, молча моргая.

— Как называется? — Майкл ткнул в бокал пальцем. — Мне понравилось, я бы взял себе такого же.

— Простите?.. — напряженно спросила девушка, у которой он отобрал бокал.

Майкл удивленно поднял брови.

— Что-то не так?..

Он чувствовал спиной настороженный взгляд Джеймса. Этот взгляд остужал в нем ярость, заставлял сдерживать тон голоса. Ему хотелось наорать на этих двух дур, которые по глупости или наивности решили сделать себе фото на память, заметив его за соседним столиком. Ему хотелось вывалить им на голову, чего ему будет стоить это фото в их Инстаграме. Но он сдерживался. Потому что Джеймс смотрел на него.

— Что-то не так? — с нажимом повторил Майкл, оглядывая их лица. — Я вторгся в вашу частную жизнь? Но вы же вторглись в мою. Так почему вам можно, а мне нельзя?

— Простите, — виновато сказала вторая девчонка — то ли до нее быстрее дошло, в чем дело, то ли они изначально была против идеи сфотографировать его тайком.

— Если вы не заметили, — сказал Майкл, — то при входе в зал есть табличка: «никаких фото». Это странно, если вы ее не заметили, она размером с дорожный указатель. Если вам очень хотелось сделать селфи на моем фоне, можно было подойти и вежливо попросить разрешения.

— Я не хотела вас беспокоить, — виновато-испуганно сказала первая, вертя в руках телефон.

Майкл пожал плечами:

— Но вы же побеспокоили. И знаете, что меня теперь беспокоит? Что даже фото с гребаной обезьянкой на пляже нельзя сделать, просто наведя на нее камеру. А я, по-вашему, даже не обезьянка? А кто — пальма? Пальму не нужно спрашивать, просто щелкаешь и идешь дальше.

Он смерил девчонок злым взглядом. Одна из них была уже на грани слез. Она панически листала страницы в своем телефоне вперед-назад, паникуя и явно не понимая, что делает.

— Удалите фото, — жестко сказал Майкл.

Девушка судорожно вздохнула, листая экраны.

— Да… простите. Простите, я сейчас, я… Вот. Все.

— Я надеюсь, что все, — сказал Майкл, уничтожая ее взглядом. — Если хоть одна фотография сегодняшнего вечера появится в сети, с вами свяжется мой адвокат. А он очень неприятный человек, поверьте.

Ему было совершенно не жаль их. Для них этот случай было всего лишь парой неприятных минут. Испорченным вечером, может быть. А у него могли быть испорчены несколько лет. Он вернулся за свой столик, стряхивая злость, будто капли воды с пальцев.

— Что случилось?.. — спросил Джеймс. — Кто это?..

— Не знаю. Фанатки, — с раздражением сказал Майкл. — Они нас сфотографировали. Зак и так готов оторвать мне голову, не хочу давать ему лишний повод. Он и так слишком часто звонит мне по утрам, чтобы поорать.

— Давай уйдем, — тихо предложил Джеймс.

Майкл с сожалением посмотрел на него.

— Прости. Мне жаль, что нас так прервали.

Джеймс загадочно и сдержанно улыбнулся.

— Ничего. Я все равно уже устал. Поедем.

Они больше не вспоминали о Винсенте. Они оба повелись на этот маленький обман, и, скрываясь от чужих глаз, провели все оставшееся им время. Выходили по утрам выгуливать Бобби, смотрели фильмы Майкла один за другим. Ужинали в тихих местах. Лежали в обнимку, глядя на огненное одеяло города за окнами спальни.

Переполняясь нежностью, Джеймс просил разрешения выразить ее — и Майкл позволял, конечно, как и всегда позволял, если Джеймсу из игривости или страсти хотелось самому завалить его на лопатки. Он падал. Смотрел на него, на его лицо, на золотые тени. Джеймс был нежным. Целовал, целовал бесконечно. Бессильно утыкался Майклу лбом в плечо. Тот обнимал его, гладил по вздрагивающей спине. Смотрел, раскрывая глаза. Красивый. Запоминал. На Джеймса редко находило такое желание — он растворялся в нежности и благодарности, шептал что-то едва различимое прямо в губы, был медленным, трепетным, жарким. Скользил, как волна, изгибая спину. Майкл не торопил. Отзывался. Держал за бедра, держал на себе, принимая все, что тот хотел без слов высказать. Хочешь — рисуй на мне, хочешь — целуй, хочешь — бери. Твое. Тебе — можно.

Майкл ловил его изменчивый темп, слушал его, подстраивался. Не пытался, как обычно, перебить своим. Нет. Не старался быть тихим, если стоналось — стонал. Приятал его в себе и в себя. Потому что Джеймс — над ним — был распахнутым, уязвимым, оголенным до нервов. Беззащитным, почти даже робким. Он терялся во всем том, что чувствует, и Майкл держал его, принимал в себя, не давал захлебнуться.

Лишь под самый конец Джеймс срывался в неровный ритм, бесконтрольно и лихорадочно. Майкл смотрел. На искаженные брови, спутанные темные волосы, на закушенную губу. Потом, когда Джеймс падал ему на грудь — обнимал и баюкал его на себе. Джеймс сворачивался в клубок, замирал, растроганный и смущенный. Он всегда смущался — потом. Прятал лицо, краснел, даже взгляд поднимал не сразу.

Грусть накатывала, как прибой. Время стремительно убегало. И Майкл держал Джеймса в руках, пока было можно.