Алая заря

Глава третья, в которой ничего не происходит, но это все и меняет

Степа должен был объявиться на следующий день. Он хотел приехать и встретить Соню первого сентября, но с работой у него что-то не срослось — не отпустили.

Соня не очень расстроилась.

Баба Валя, у которой она поселилась, уж больно весело поглядывала на нее с прошлого вечера после предупреждения о том, что приедет друг. Кажется, она ждала Степу даже больше самой Сони. Несложно было догадаться, о чем она думала: жених едет, не иначе!

Как-то так оно вроде и было, хотя даже мысленно слово “жених” пока не очень сочеталось с именем Степы. А язык так и вовсе не осмеливался произносить это вслух. Степа тоже ее невестой не торопился называть, так что все было в порядке. Замуж Соня хотела, но собиралась все-таки не скоро — у нее ведь только-только работа началась.

А Степка был хорошим парнем. Ладно сложенным, щедрым, рукастым и очень надежным. Тетя Вера — его мать — нахваливала его и так, и эдак, крутила-вертела, как школьника на рынке, чтоб можно было рассмотреть, как куртка сидит, со всех сторон. Пунцовевший ушами Степка тогда, собственно, и был школьником.

Соня знала его с детства. Во дворе им частенько приходилось вместе играть. Они с первой встречи невзлюбили друг друга, много ругались и не могли поделить даже песочницу, но детей подходящего возраста было слишком мало для того, чтобы быть заклятыми врагами, поэтому постоянно приходилось мириться. Однажды он в порыве детского безосновательного гнева оторвал Сониной кукле руку, а в ответ на слезы растерянно обозвал ее ревой-коровой. Соня, почувствовав, что слез вот-вот станет еще больше, недолго думая, попыталась треснуть обидчика все той же куклой, но неуклюже дернулась и выпустила ее из рук. Не успевший раскаяться Степа в ответ на это еще больше разозлился и со всей дури вдавил кукольное лицо пяткой в песок. Соня больше драться не решилась и со всех ног помчалась домой жаловаться маме. А та, возмущенно отряхнув руки от мучной пыли, тут же бросила тесто и побежала совершать возмездие. Вернулась она со Степкой и его матерью, которая втащила его за красное ухо на порог квартиры и заставила извиняться, потому что девочек нельзя обижать, а уж если оплошал, то тогда вину понести обязан. Соне сначала его жалко стало — в светлых глазах Степки тоже стояли слезы — а потом он бросил на нее такой лютый взгляд, что она в ту же секунду разъярилась и решила не прощать его никогда.

Мамы после того случая сдружились, новых ребят во дворе не появилось — простить пришлось. Тетя Вера с румяными от водки щеками порой шутливо заикалась о том, что вырастут ребятки — можно будет и свадебку сыграть, ну не судьба ли? Не менее развеселая мама одобрительно смеялась.

Дошутились они до того, что такой вариант стрельнул в голову и Степке. На выпускной из школы он подарил Соне крупную охапку полевых цветов — надо признать, с умом собранных — и, отчаянно краснея, предложил гулять. Соня помялась то ли для виду, то ли неуверенно — сама толком не понимала — а затем согласилась. Почему бы и нет?

Но уже осенью их дороги разошлись. Степа уворачиваться от армии не стал, хотя тетя Вера, хранившая горькую память о погибшем на фронте отце, который не сдержал данное ей, маленькой девочке, обещание вернуться, всеми правдами и неправдами готова была приписать сыну все болезни мира и не пустить служить. Но Степа, махнув рукой, ушел отдавать долг, а его мать, уверовавшая в Бога, так усердно молилась, что ему повезло не угодить в капкан Афганской войны и вернулся домой он аккурат в ноябре 1979 года с переломом руки. Пока оправлялся, идти туда добровольцем передумал.

Соня же после окончания школы, недолго думая, поступила в Горьковский педагогический институт иностранных языков. Английский увлек ее в школе почти сразу, во многом благодаря учительнице. Строгая и очень терпеливая Ольга Анатольевна, которая на первый же урок принесла пестрые вырезки из самых настоящих английских журналов, чем мгновенно взбудоражила класс, в свое дело вкладывалась всем сердцем и душой и искренне, но настойчиво передавала свои знания ученикам. Она стала любимой учительницей и лучшей наставницей для многих ребят. В том числе и для Сони. Она тоже решила гореть так же ярко и красиво и с честью вручать каждому, кто откликнется, ключик в новый мир, интригующий и очень загадочный.

В голове эта цель гордо возвышалась среди остальных, и Соня никогда и никому не хотела признаваться, что в одиннадцать лет, случайно выяснив, чем занимался дед, заигралась в слежку за прохожими со Степкой и захотела стать разведчицей.

В старших классах Соня, как образцовая ученица, искренне интересующаяся предметом, листала учебники, слушала пластинки, которые иногда давала Ольга Анатольевна — свои личные! — и сосредоточенно повторяла выражения за диктором. И иногда, почувствовав, как накатывает усталость, она переводила взгляд в стену и цепенела. Чем живут Джон и Джейн в своей Великобритании?..

Соня Багрякова стала октябренком в шесть лет, раньше всех в своем классе: семь лет ей исполнилось ровно через неделю после того, как на груди появилась красная звездочка. Соня училась на одни пятерки, лучше всех ухаживала за цветами в кабинете, помогала Степке с математикой и рисовала красивые стенгазеты. В девять она нацепила пионерский значок и с гордостью взяла под крыло группу из октябрят, с которыми регулярно собирала мусор в парке возле школы и играла в казаков-разбойников. Уже тогда, наверное, стало ясно, что ее призвание — обучать других, потому что чаще всего она вызывалась помогать отстающим ребятам. По активности она не могла обогнать только отличницу Олю, которая тянула руку раньше, чем учитель договаривал вопрос, совала нос во все звенья октябрят, из ниоткуда брала килограммы макулатуры и удостаивалась похвалы от самого директора — тут вообще мало кто мог посоперничать.

Соня не помнила себя бездельницей. Степка часто ныл, что школа — мучительница, и качался на скрипучем стуле, пока Соня рисовала плакаты для уроков английского — лучшие обещали повесить в классе (и вешали!). В четырнадцать она вступила в комсомол и почти все время, свободное от активной учебы, посвящала местной газете, театру, кружкам для пионеров и лагерям.

Но что же в это время делали Джон и Джейн?..

Соня листала учебники, пропуская географические справки про разные страны, биографии английских и американских писателей, научные статьи, очередные тексты про космические достижения, про строительство Байкало-Амурской магистрали и про Ленина, вчитывалась в рассказы о том, как Стив и Ник обсуждают водную прогулку по Волге — почему не по Темзе? В учебниках в общем-то было много чего, только про Советский союз, а про Англию почти ничего. Там туманно и холодно, там есть настоящая королева, у них замечательная литература и их язык красивый и мелодичный. И… все? А люди? Ее ровесники? Что ж, похоже, авторы советских учебников английского не очень-то знали, как люди живут в стране, где на этом языке говорили.

Пожалуй, Соня думала об Англии больше, чем следовало.

Она прекрасно знала, как сказать по-английски, что она добросовестная комсомолка, что ей нравится быть гражданкой своей страны и как она стремится стать важной частью какого-нибудь дружного коллектива, который сделает всеобщее будущее светлым и процветающим. Но она не знала, что делает для своего английского общества Джон. Не знала, чем занимается Джейн после школы. Проводят ли они внешкольное время так же интересно и с пользой? Заботятся ли о младших ребятах? Помогают ли старшему поколению? Что строят? Какие у них мечты? Как они вообще живут?

Благодаря усердию в обучении, Соня знала, как задать эти вопросы по-английски. Стало быть, вот он — обмен культур и международные отношения. Вот зачем она учит язык! Удручало только то, что попасть в Англию было почти невозможно. Дед там был по работе. А Соне было шестнадцать лет. Возможно, если ее пустят в разведку…

В тридцать восьмом году ее деда Валерия Багрякова пригласили работать в органах НКВД, и после спецподготовки в разведшколе в сороковом он отправился на свою первую, но не последнюю командировку — прямо в Великобританию. Ему всегда было о чем рассказать, хотя даже после четырех стопок самогонки он сохранял трезвый вид и болтал лишь о том, как занимательно было быть туристом. Однако бабушка вечно смешно выпучивала глаза и била его тряпкой по плечу, призывая закрыть рот, когда он, по ее мнению, начинал говорить лишнее. Соня молча улепетывала пельмени и гадала, насколько же сильно отличается их необъятная страна от крошечного Лондона, где возвышался Биг Бен и где еще молодой тогда дед поднял платок, оброненный юной английской леди: ему довелось коротко с ней побеседовать — правда, от волнения он чуть не забыл почти все иностранные слова. Он не раз добавлял, посмеиваясь, что после его беспорядочного отчета о поездке всерьез думал, что его больше никуда не пустят.

О капиталистических странах дед отзывался с легким и, как Соне казалось, неубедительным неодобрением и всегда упоминал, что обычные граждане вообще-то очень приличные люди, а улицы и чудны́е домишки у них очень красивые.

На увлечение внучки английским языком он отреагировал положительно и даже предложил пораскинуть связями и устроить ее после выпуска из института на хорошее местечко в “Интуристе”. Соня сначала обрадовалась, потому что возможность отправиться за границу сразу начала казаться уже не такой труднодоступной, однако этого энтузиазма хватило ненадолго. Преподавать-то хотелось сильнее! А за границу ее и так бы пустили рано или поздно: уж она-то точно будет этого достойной и успешно пройдет все собеседования.

К концу последнего курса института Соню распределили в кстовскую школу, и ее счастью не было предела: и от отчего дома недалеко уезжала, и в то же время начиналась самостоятельная жизнь. Квартирку свою, конечно, не дали, но опять же стараниями деда, который души не чаял в единственной внучке, Соня практически бесплатно получила комнату у его сестры: двоюродная бабка была немного ворчливой, но совсем не злой, поэтому согласилась ее приютить и взамен просила только помогать ей по дому, готовить ужин и развлекать беседами по вечерам. Учебных часов обещали много, а зарплату — сто десять рублей. У Сони дергались руки и подводило живот от страха и восторга одновременно — так близко она подходила к своей мечте.

Мама всегда говорила, что она витает в облаках слишком много, оттого ее воображение рисовало будущее несуществующими оттенками. Уж очень яркими и пестрыми…

Второго сентября зарядил ливень. Стекла на окнах помутнели, залитые дождевыми потоками, классы потускнели, дети притихли. Лица шестиклассников были угрюмыми, а их красные галстуки так же, как вчера, с оживлением серости непогожего дня уже не справлялись.

Маленькая для своего возраста девчушка по имени Лена Черноусова на последней парте первого ряда старательно писала правой рукой, и Соня, проходя мимо рядов, с жалостью смотрела на ее потуги и вспоминала, как бабушка ее саму больно лупила линейкой по ладоням и заставляла переучиваться на правшу. “Правое — это правильно, а все, что слева — все скверно”, говорила она. Соне было неудобно и обидно настолько сильно, что хотелось обидеть бабушку в ответ. И она обижала: огрызалась, уворачивалась от ее шустрых рук и убегала прятаться за деда. Но это тогда. Тогда Соня была маленькой и глупой. Зато теперь писала красиво — и на русском, и на английском — и от вида своих плавно выведенных на доске округлых букв испытывала гордость.

И Лена тоже будет мучиться и обижаться на весь мир. Помучается и привыкнет.

Соня поморщилась от неуместного желания подойти утереть собравшиеся в уголках глаз девочки злые слезы или сказать, может быть, что-то строгое и мотивирующее, но сдержала себя. Лена по-своему не делала и проявляла старательность — наверняка справится сама.

Соня постучала ручкой по столу, привлекая внимание и писавших самостоятельную ребят, и зазевавшегося шестиклассника, который стоял истуканом у своей парты и подозрительно долго молчал, потеряв мысль. Саша Большаков вздрогнул, вымученно улыбнулся и бросил тоскливый взгляд в окно.

— Ай… ай пионер, — выдал он.

Соня покачала головой и кивнула тянущей руку Ксюше Новиковой. Девочка ей понравилась с первых же минут тем, что активно включалась в работу, смотрела снизу вверх своими сверкающими от восхищения и уважения глазами и была воплощением всех Сониных ожиданий от взаимодействия с учениками.

— Надо говорить “ай эм”, — сказала Ксюша.

— А еще?

— Еще “пайонир”, — подумав, добавила она.

— Э, — подсказала Соня. — Э пайониэ.

— Ай эм э пайонир-р, — послушно отчеканил Саша.

— Хорошо.

Соня натянуто улыбнулась.

Не очень-то хорошо на самом деле.

Если в пятом классе эти дети что-то и знали, то к сентябрю, видимо, все напрочь забыли.

Учителя английского языка, как Соне объяснили, в этой школе не задерживались. Кого-то срочно перевели в другое место, кому-то потребовалось уйти по семейным обстоятельствам, у кого-то случился декрет, а однажды всех учителей разобрали при распределении и никого не осталось, чтобы сюда направить.

Предыдущую англичанку вообще сначала исключили из комсомола, а затем запоздало уволили за распутное поведение — не хватало даже плохих учителей! Эта сплетня предназначалась не для Сониных ушей, но она случайно услышала ее, когда стояла в очереди в столовой. Подробности выведать было пока не у кого.

Соня была твердо намерена нарушить традицию ежегодной смены преподавателя и отработать здесь по крайней мере три положенных ей года. А там как получится.

Никаких новых потрясений во второй день не произошло — возможно, потому что девятиклассников сегодня ей не поставили. Однако Соня немного утомилась, потому что все пять уроков объясняла, как составлять простейшие предложения: и пятым классам, и восьмым, и десятым. Тех, кто мог внятно ответить хоть на какие-то вопросы, можно было пересчитать по пальцам. Она вспоминала свою последнюю институтскую практику и идеальных, как на подбор, школьников, словно списанных с учебника по педагогике, а затем разглядывала здешних присмиревших и смущенных ребят, не знавших, как посчитать на английском хотя бы до двадцати. Небо и земля!

В общем, работать было с чем.

На большой перемене Соня познакомилась с учительницей географии Мариной Сергеевной, по распределению приехавшей в Кстово из Владимира. Она показалась ей милой, простодушной и очень жизнерадостной. Наверное, потому что с 9 “Б” ей еще не довелось познакомиться.

Будто бы соответствуя своему предмету, Марина оказалась заядлой путешественницей: она уже побывала во многих уголках страны и даже несколько раз летала за границу. От ее восторженных рассказов о Чехословакии Соня почувствовала легкий укол зависти, но вовсе не потому, что грезила о Чехословакии, а потому что сама она соответствовала своему предмету только тем, что листала книги Хемингуэя и Сэлинджера в оригинале, привезенные прямиком из-за границы. А еще у нее был маленький Биг Бен… И только.

По дороге к 10 “А” Соня наткнулась на Виктора Ивановича, и его общество на сей раз не вызвало у нее досаду, а короткая беседа даже доставила удовольствие. Видимо, он выучил вчерашний урок и старался аккуратнее, без лишнего высокомерия подбирать выражения, когда спрашивал про ее первые успехи. Его интерес стал совсем очевидным, когда он снова предложил проводить ее домой после работы, но Соне пришлось его расстроить: она сразу и честно призналась, что домой ее провожать будет молодой человек.

— Самые прекрасные цветы срывают слишком быстро, — с сожалением произнес Виктор Иванович.

Соня зарделась еще больше, когда после этих слов он открыл дверь на лестницу и любезным жестом руки пропустил ее вперед. Она мельком взглянула ему в глаза и невольно отметила, что они красивые.

Может, и не так уж хорошо, что дело со свадьбой у них со Степой затягивалось. Не ровен час, в Кстово найдутся ребята порасторопнее… Виктор Иванович, конечно, говорун тот еще: заболтает красивыми фразами про цветы — и не заметишь, как увлечешься. Зато очаровательный и холостой, проявляет любопытство и всегда был бы рядом.

Эта мысль почему-то была неприятной, поэтому Соня быстро выкинула ее из головы, и, к счастью, до конца последнего урока больше ничто не отвлекало ее от приевшихся am, is, are и артиклей, о существовании которых десятиклассники как будто бы услышали от нее впервые в жизни.

Вместе с рабочим днем закончился и дождь. После него стало ощутимо прохладнее, поэтому Соня, медленно бредущая по аллее, которая вела к площади Ленина, где они со Степой договорились встретиться, надеялась, что ждать его долго не придется.

Уже хотелось поскорее свернуть к дому и выпить пару чашек горячего чая с яблочным пирогом, который она приготовила вчера вечером. Предполагалось, что им она будет угощать Степу, но баба Валя оценила ее кулинарный шедевр быстрее него и в силу своего сложного характера, не подала виду, что ей понравилось. Скорее всего, понравилось, раз она взялась за второй кусок. Соня не возражала. За комнату деньгами она не платила, так что считала, что при любом удобном случае должна показывать, что приносит пользу.

Степу она увидела издалека ровно в ту же секунду, когда он вылетел из-за угла серой четырехэтажки. Он был в милицейской форме, с букетом ярко-красных георгинов и с улыбкой до ушей.

— Сонька!.. — воскликнул он, подхватывая ее свободной рукой за талию, чтобы слегка покружить.

— Софья Николаевна, — поправила Соня, прижимая к груди букет, который Степа сразу сунул ей под нос.

— Ну да. Софья Николаевна, — хохотнул он и опустил ее на землю. — Точно. Ну что? Как оно?

— Пока не поняла толком.

— Пойдем погуляем — расскажешь.

Он поправил фуражку и огляделся по сторонам, размышляя, в какую сторону двигаться.

Разумеется, Соня могла уговорить его пойти домой сразу, потому что там их ждал пирог, но она не сделала этого. Еда в принципе могла и подождать, раз ему так охота было погулять.

Соня изучила городок довольно неплохо еще в августе, когда привозила свои вещи к бабе Вале, поэтому молча взяла Степу за руку.

Выбор был пустячным и сделанным наугад. Таким, на который и внимания-то не обратишь — настолько он ничего не значил. Соня жила просто и без лишней философии, и даже чутья у нее никакого не было, поэтому никогда не задумывалась о том, что ее несущественный выбор — свернуть направо или налево — может привести к чему-то хорошему или плохому. Да и возможно ли предугадать заранее, что будет дальше? Можно только сожалеть позже.

Спустя несколько месяцев, оглядываясь назад, Соня с отчаянием понимала, что именно в тот момент, когда она уверенно развернулась и потянула Степу за собой, она сделала непростительную ошибку. Выбранная дорога вела в сторону площади Мира, но не к миру. Ни в душе, ни в жизни.