Алтайское солнце

Глава двенадцатая. НОВАЯ ЗНАКОМАЯ

Для Женьки начались небывалые, какие-то волшебные дни. Всё время хочется спать, есть, тело болит, сладко ноет.

Мальчик сгибал руку в локте и требовал у Маришки, чтобы она пощупала его бицепсы. Маришка дотрагивалась пальцем до мышцы и спрашивала:

— Ну и что?

— Сила! — восклицал Женька.

Горящие, натёртые ладони с трудом удерживали неудобный, какой-то слишком толстый черенок лопаты. Неужели снова поднимать и опускать лопату, подцепляя золотое зерно — такое лёгкое, невесомое со стороны, а на самом деле такое тяжёлое, трудное?

Мгновенье на раздумье, и вот уже снова лопата летает вверх-вниз, вот уже покатились струйки горячего пота по лбу, переносице, подбородку. И зазвучала музыка — чудная, волшебная музыка, состоящая не только из шума механизмов, восклицаний, шелеста и шёпота пересыпаемого зерна, посвистывания степного ветра, но также из звуков, рождающихся где-то внутри тебя — радостных и одновременно грустных, потому что перед глазами, сменяя друг друга, проходят дорогие твоему сердцу картины: уголок московского двора со старым тополем, бабушка и дедушка, стоящие у старенькой калитки, прикрученной ржавой проволокой к покосившемуся столбу, школьный коридор — пыльный, пронизанный солнечным светом, и знакомые, родные лица школьных друзей…

Женьке так живо, так отчётливо вспоминалось всё это, что он не сразу почувствовал, как кто-то толкает его в плечо.

Однако же его толкали настойчиво. Мальчик пришёл в себя и быстро обернулся. Перед собой он увидел девочку — высокую, худенькую, с головой, повязанной, как у взрослых, белой в синий горошек косынкой, из-под которой выглядывали хвостики двух тощих косичек, переплетённых чёрными шнурками. На девочке были чёрные шаровары, белые спортивные тапочки и мужская рубашка с закатанными рукавами. Она опиралась на деревянную лопату. Судя по пшеничной шелухе и пыли, покрывающим её лицо, руки и одежду, девочка, как и Женька, работала здесь, на току.

— Ты что, не слышишь? — спросила девочка, уставившись на Женьку большими серыми глазами с крошечным, чуть заметным зрачком и чёрными крапинками вокруг зрачка. В глазах отражались: вздрагивающая веялка, шевелящиеся под транспортёром кучи зерна, кузов грузовика, люди с лопатами, облако в небе и даже, кажется, солнце — яркое пятнышко в смуглом небе.

— Почему не слышу? Слышу, — сказал мальчик.

— Ты из Москвы? — спросила девочка и отступила на шаг, продолжая смотреть на Женьку странными глазами.

— Из Москвы.

— Из самой-самой Москвы? — настойчиво переспросила девочка.

— Конечно, — удивился мальчик. — А то откуда же?

Девочка хмыкнула.

— Был один, который говорил, что из Москвы, а на самом деле из Кунцева, а в самой Москве ни разу не побывал. Понятно?

— Москва знаешь какая огромная… — начал было объяснять мальчик, но девочка его перебила:

— Вот я и подумала — ты тоже на самом-то деле из деревни, а говоришь — из Москвы!

Женя рассердился.

— Из деревни? Да я рядом с Кремлём живу! Не веришь? — воскликнул он. — Да у кого хочешь спроси — у Маришки, или у мамы с папой, или у Пастухова!

Женька так разволновался, что готов был немедленно тащить незнакомку к маме, работающей неподалёку. Уж маме-то она обязательно поверит. Но девочка засмеялась и крикнула как ни в чём не бывало:

— Поехали к комбайну, хочешь?

И, не сомневаясь в том, что Женька последует за ней, бросила лопату на твёрдую, утрамбованную землю и побежала к грузовику, который отъезжал от кучи зерна, только что выгруженной из кузова.