Алтайское солнце

Глава семнадцатая. СТЕРНЯ ГОРИТ

Дни установились ясные, холодные. К полудню, правда, теплело, и за домом, где не дул ветер, солнце даже слабо припекало. Однако ночью случались настоящие морозы, степь, словно снегом, покрывалась густым, пушистым инеем. Пока Женька добегал по утрам до школы, у него от мороза уши начинали болеть. Но надевать зимнюю шапку он не желал — зима-то ещё не наступила.

Один из таких последних бесснежных дней особенно запомнился мальчику.

Было воскресенье. Женька сидел за столом и, прихлёбывая из стакана остывший чай с молоком, читал книжку английского писателя Даниэля Дефо «Робинзон Крузо». Мальчик ещё в Москве слышал про эту книжку, да вот только на днях Мила Ерёмина, Женина соседка по парте, с которой мальчик подружился, принесла её в класс и дала почитать.

У Николая Сергеевича с окончанием уборки дел поубавилось, и в это воскресное утро он остался дома — сидел по другую сторону стола и, чуть ли не целиком засунув голову в коробку радиоприёмника, припаивал какую-то проволочку.

В комнате пахло горячей канифолью, расплавленным оловом. Совсем как в Москве, когда папа в воскресенье начинал возиться с радиоприёмником. Так что этот запах был Женьке хорошо знаком и приятен. Впрочем, сейчас мальчик был в мыслях далеко и от Москвы и от Алтая — у суровых берегов Англии, и судёнышко, на котором мальчик оказался вместе с Робинзоном Крузо и его другом, владельцем корабля, летало с волны на волну, готовое в любой миг перевернуться и затонуть.

Мальчик недовольно хмурился, ругая в душе слабого Робинзона. Ведь Робинзон, попав в шторм, молил бога о спасении и обещал в душе никогда больше не отправляться из отчего дома в далёкие путешествия. О таком человеке и читать-то не хочется! Женька решил было захлопнуть книгу, но раздумал — всё-таки интересно, как поступит Робинзон Крузо после шторма, если, конечно, шторм кончится благополучно для корабля и тот не погибнет.

В это время кто-то постучал в окно, и Николай Сергеевич, оторвавшись от своего радиоприёмника, увидел пальцы, барабанящие снаружи в стекло.

— Женя, к тебе друзья!

Недолго поднять глаза от книжной страницы, да вот не так-то просто снова очутиться в мире действительности. Мальчик хоть и уставился в окно, за которым подпрыгивало улыбающееся лицо Веры Мальцевой, да не мог сообразить, что к чему. Ведь улетев мысленно из Англии, Женька прилетел сначала в Москву, о чём напоминал ему запах канифоли и расплавленного олова. И лишь после этого вернулся окончательно на землю — то есть оказался на Алтае, в целинном посёлке.

А Вера кричала:

— Выходи! Уезжаем!

И тут Женька всё вспомнил. После уборки на полях жгли стерню, и Женя вместе с Верой Мальцевой, Милой Ерёминой и со своим новым товарищем Димой Стариковым собрался посмотреть, как это происходит.

Возле конторы, где стоял грузовик Вериного папы, друзей уже ждал Дима Стариков. Он сидел на ступеньках крыльца и, согнувшись в три погибели, что-то рисовал в свой альбом. Воротник его пальто поднят, шапка-ушанка надета неровно, одно её ухо наползло мальчику на глаза. Но, однако, мальчик так поглощён рисованием, что беспорядка в своей одежде не замечает.

Женя и Вера подошли к крыльцу, поднялись по ступенькам и заглянули через Димино плечо в альбом. На листке была изображена совхозная улица — ряд домиков, в том числе и домик, занятый под школу. Над этим домом Дима нарисовал плакат с надписью «Школа», чего в действительности не было. В действительности на входной двери была приклеена бумажка с такой надписью. Но на маленьком рисунке маленькую вывеску поместить было невозможно, поэтому-то художник и решил выйти из положения, придумав большой плакат.

Всего несколько линий на рисунке, но и домики, и тоненькие тополя возле них, низенький штакетник — всё это казалось ребятам очень похожим, настоящим.

— Здорово! — с восхищением прошептал Женька, а Вера добавила:

— Настоящий художник!

Из конторы вышел дядя Гриша, и в кузов полезли парни и девушки, которым предстояло жечь в поле стерню.

— Садитесь, быстренько! — крикнул из кабины дядя Гриша. — Пора ехать!

Но тут обнаружилось, что нет Милы Ерёминой.

— Где же Ерёмина? — спросила Вера.

— Наверное, мама не отпустила, — ответил Дима, пряча за пазуху свой альбом.

— Надо за ней сходить!

Не успел Женя сказать это, как возле конторы появилась Женина соседка по парте Милочка Ерёмина.

— Подождите меня! — кричала Милочка своим слабым голоском, медленно продвигаясь к грузовику, — поверх пальто она была закутана серым шерстяным платком, и девочке трудно было идти быстрее. Милочка уже успела простудиться и целую неделю не ходила в школу. Чтобы простуда не повторилась, её мама, совхозный бухгалтер, укутывала дочку словно зимой.

— А ты уже поправилась? — спросил Милочку дядя Гриша, выглядывая из кабины.

— Да, — тихонько ответила девочка.

— Мама отпустила?

— Отпустила!

— Ну ладно, садись в кабину!

Мила послушно залезла в кабину. Женьке тоже хотелось ехать в кабине. Но его опередил Дима. Он прыгнул на сиденье рядом с Милочкой и захлопнул дверь.

— Мы с тобой в кузове! — крикнула Вера. — Из кузова лучше видно!

Чтобы не замёрзнуть на ветру, ребята надели поверх пальто стёганые телогрейки, лежавшие в кузове возле кабины под брезентом. В складках брезента, словно капли какой-то жёлтой жидкости, колыхались пшеничные зёрнышки, как воспоминание об уборочной страде.

Грузовик мчался по неровной степной дороге. Кузов подпрыгивал, раскачивался, пассажиры валились друг на друга то в одну сторону, то в другую. Скорость всех забавляла, радовала. На ухабах раздавались весёлые восклицания. Павел Бородин, подставляя холодному встречному ветру своё красное лицо, стучал ладонью по крыше кабины и кричал:

— Жми! Вали! Кусай! Царапай!

И все начинали хохотать, а Женька громче всех. Но иногда вдруг мальчику делалось грустно. Солнце освещало степь каким-то белым, холодным светом, природа казалась опустевшей. Уже никаких сомнений не оставалось в том, что скоро, очень скоро наступит зима.

Невдалеке от дороги все увидели трактор. Окружённый пылью, трактор пахал целину. На бурой степи словно бы расстелен был большой чёрный лоскут вспаханной земли.

Дядя Гриша посигналил, все пассажиры в кузове замахали руками.

— Привет Медведеву, привет! — крикнул Павел Бородин, обнажая свои белые, как бы сточенные зубы.

Женька обрадовался, словно не Медведев сидел в кабине трактора, а отец или какой-нибудь близкий Женькин друг.

— Знаешь Медведева? — спросил мальчик, толкая в бок Веру. — Это он первую борозду провёл!

— Конечно, знаю! — крикнула в ответ Вера, стараясь перекричать гул мотора и свист встречного ветра.

Наконец приехали. Грузовик остановился в ложбинке возле железной бочки, где во время уборки хранилось горючее для комбайна. Все выпрыгнули из кузова на землю. И вскоре же все разбрелись по полю.

В ясном осеннем воздухе фигурки людей казались игрушечными.

Дима достал из-за пазухи альбом, карандаш и принялся рисовать.

А Женя, Вера и Мила Ерёмина зашагали по неровному полю туда, где, присев на корточки и заслонив ладонями пламя спички, дядя Гриша пытался поджечь стерню.

И вот жёлтое низкое пламя, иногда невидимое в лучах солнца, побежало по жёлтому полю, оставляя за собой чёрное дымящееся пространство.

Вместе с друзьями Женя медленно шёл поодаль, вглядываясь в огонь, казавшийся таким добрым, ручным, шёлковым. И как-то очень по-домашнему, словно дрова в печке, потрескивала горящая стерня. И всё же Жене неизвестно почему было тревожно, даже страшно — в шуме горящей стерни слышалось громыхание, словно грохочет гром или же какой-то великан трясёт за край огромный кусок кровельного железа.

Погода внезапно, как-то сразу изменилась. Небо вмиг покрылось тучами, сделалось мрачно, холодно. Пламя засветилось в наступившем сумраке. Оно не останавливаясь бежало и бежало вперёд, съедая всё новые и новые пространства жёлтого, скошенного поля.

А ведь только та жёлтая стерня и могла как-то скрасить наступившую вдруг унылую серость.

Женя посмотрел на небо и снова, уже в который раз, убедился в той приятной истине, что, наверное, нет на свете такой огромной тучи, которая может целиком закрыть всё небо над степью. Вдали, у горизонта, по всей окружности неба сияла белёсая полоса чистого неба. Посреди же неба то здесь, то там образовывались в тучах разрывы. В эти разрывы, на глазах меняющие очертания, светилось ярко-синее небо. Оттуда, как из щелей в гигантской крыше, падали на степь лучи солнца, напоминающие свежий тёс.

Голубые просветы и золотые лучи вселяли в душу надежду, и мелкий, холодный дождь, который сыпал и сыпал с неба, не казался таким уж унылым и безысходным.

Мила Ерёмина хлюпала носом и частенько останавливалась, замирала, словно бы у неё не осталось сил двигаться дальше.

— Что с тобой? — спросил Женька, подходя к девочке.

— Ничего, — чуть слышно ответила Мила и поёжилась.

— Чего же ты стоишь?

Девочка с удивлением взглянула на Женю.

— Любуюсь, — тихонько прошептала она. — Здесь очень красиво! Верно?

До сих пор, возможно, Женя и не отдавал себе отчёта в том, почему его так волнует этот осенний день. Ведь мальчик прекрасно понимал: всё, что здесь происходит, — самое обычное сельское дело. Люди убирали урожай и жгут в полях стерню. И делается это вовсе не для красоты. Появится пепел, а пепел — это удобрение. Что же касается игры солнечного света, громыхания пламени, слепого дождя и порывистого ветра, так это нечто постороннее, на что и внимания-то не следует обращать. И вдруг оказывается, Миле Ерёминой тоже нравится этот день, она тоже считает его красивым! Ну конечно же, здесь необыкновенно красиво! И Женька чувствует эту красоту всей душой.

Под вечер, возвращаясь домой, Женька ёжился в кузове грузовика от холода и ветра и думал, что каждый день, даже самый-самый обычный, может запомниться навсегда.