Альбигойский крестовый поход

X. 1212–1213: Мюре

Симон де Монфор завоевал Лангедок, но не доказал своего права на владения им. Легаты хотели сделать его графом Тулузы и его наследников после него, и они настаивали на том, чтобы Иннокентий III санкционировал эти изменения с момента официального отлучения Раймунда VI в 1211 году. Но возникли трудности. Раймунд был вассалом французской короны и только король Франции мог санкционировать его низвержение, а Филипп Август не проявлял к этому никакого желания. Король никогда не доверял крестоносцам, и когда они вторглись в Тулузское графство в 1211 году, он обратился с резким письмом к Папе, в котором указал, что не собирается позволять Церкви выбирать за него вассалов. Иннокентий ответил успокаивающими уловками, но проинструктировал своих легатов, что земли, отвоеванные у Раймунда VI, ни в коем случае не должны быть переданы кому-либо другому. Они должны были находиться в доверительном управлении для "того, кто будет признан имеющим на них право", намеренно расплывчатая фраза, которую Иннокентий упорно отказывался уточнить. Следующим летом он пошел еще дальше. В то время как армия Симона не встречая сопротивления проносилась по северному Лангедоку, Иннокентий прочитал своим представителям краткую лекцию по каноническому праву. Раймунд, напомнил он им, еще не был осужден за ересь, тем более за убийство Пьера де Кастельно. И даже если бы он был осужден, необходимо было бы доказать какое-либо преступление совершенное его наследниками, прежде чем княжество могло быть передано другой династии. Существование графского сына уничтожило все надежды Симона заменить собой его отца.

Нашлись и другие защитники прав юного Раймунда, поскольку его дядей был король Англии Иоанн, а его жена была сестрой Педро II Арагонского. Осенью 1212 года Педро вернулся из похода на Лас-Навас-де-Толоса, где его ждал граф Тулузы с известием о его жестоком отстранении от власти. Педро был родственником Раймунда, но одни лишь родственные узы не убедили бы этого проницательного и амбициозного политика вмешаться в дела Тулузского графства. Сокращение княжества Раймунда до Тулузы, Монтобана и горстки горных крепостей грозило положить конец арагонскому влиянию на северных склонах Пиренеев. Особую ярость короля вызвало вторжение Симона в Фуа и Комменж, поскольку все эти территории были фьефами арагонской короны. Пока крестовый поход оставался благочестивым предприятием, Педро хоть и с неудовольствием но терпел его. Но теперь поход превратился в частную войну с целью создания княжества для Симона де Монфора. Как один из победителей при Лас-Навас-де-Толоса, Педро чувствовал, что имеет некоторые права на симпатии Иннокентия III. В конце года он отправил епископа Сегорбе и одного из своих королевских нотариусов в Рим, чтобы убедить Папу приостановить крестовый поход.

После Рождества 1212 года Педро пересек Пиренеи. Тесно сотрудничая с Арно-Амори в крестовом походе под Лас-Навас-де-Толоса, он очень надеялся достичь соглашения. Но Арно-Амори его не обнадежил, а пообещал лишь, что если Педро изложит свои требования в письменном виде, то Собор епископов, который должен был собраться в Лаворе, их рассмотрит. Педро изложил свои требования со старательной умеренностью. Он надеялся, что епископы смилостивятся над Раймундом VI, который был готов принять любое покаяние, которое от него потребуют, даже покаянный крестовый поход в Испанию или Святую землю. Но если они не могут заставить себя проявить милосердие к Раймунду, то пусть, по крайней мере, признают права его сына. В случае с графами Комменжа и Фуа, а также виконтом Беарна, Педро стоял на более твердой почве. Как их сюзерен он потребовал возвращения их земель. Несколько неискренне он отрицал, что они были еретиками или даже покровителями еретиков; но если что-то против них удастся доказать, он обязывался проследить, чтобы они возместили ущерб и подчинились церковному наказанию.

Собор в Лаворе рассмотрел эти просьбы и ответил бескомпромиссным отказом. Епископы повторили историю взаимоотношений легатов с Раймундом VI, опустив, правда, спорный вопрос об их требованиях в Монпелье. Против графа Комменжа они смогли найти лишь самые смутные основания для претензий. Но им не составило труда доказать, что двое других, если и не были еретиками, то уж точно сочувствовали ереси и были ярыми антиклерикалами. Всего за несколько месяцев до этого наемники Гастона де Беарна разграбили собор города Олорон и устроили с главного алтаря гнусную пародию на мессу. Если три пиренейских князя подчинятся Церкви и попросят отпущения грехов, они "получат справедливость", но в чем будет заключаться эта справедливость, отцы собора в Лаворе говорить не хотели. Педро II продолжал вести переговоры с епископами, пока не стало ясно, что они не намерены позволить ни одному из южных князей остаться в своих владениях. Тогда король попросил их согласиться на перемирие до Пасхи или до Троицы. Но епископы и слышать об этом не хотели. Они боялись, что известие о перемирии ослабит энтузиазм новых крестоносцев, которых сейчас набирали на севере. Ничего не добившись от легатов, Педро должен был решить, бросить ли им вызов или признать, что его требования были простым блефом, и этот выбор осложнялся тем, что его шестилетний сын Хайме все еще находился в руках своего потенциального тестя, Симона де Монфора. Тем не менее, с крестовым походом он все же порвал. Отмахнувшись от грозного предупреждения Арно-Амори, король вернулся в Тулузу и официально взял владения Раймунда под свою защиту. В феврале Педро вернулся в Испанию, чтобы собрать армию, оставив в Тулузе небольшой отряд каталонских рыцарей. Его последним действием перед отъездом стал отказ от оммажа Симона — формальный акт, имевший большие юридические последствия и означавший, что отношениям сеньора и вассала пришел конец. Посланник Симона, отправленный для переговоров с королем в Перпиньян, был арестован и брошен в тюрьму. Это было объявление войны.

Собравшиеся в Лаворе епископы нервно составляли письмо-самооправдание к Папе. Легаты знали, что Педро был в большом фаворе в Латеране, и не забыли, как Иннокентий унизил их в 1210 году. Они хвалили достижения крестового похода, но подчеркивали, как много еще предстоит сделать. Они громогласно осуждали неверность жителей Тулузы. Они добавили новые обвинения к и без того грозному каталогу грехов Раймунда, и даже утверждали, что он был в союзе с императором Оттоном и марокканским халифом из династии Альмохадов. Они умоляли Папу не поддаваться на умозрительные доводы и не отбрасывать победы крестоносцев, "достигнутые пролитием столько христианской крови". Отдельные епископы добавили свои собственные призывы. Архиепископ Арля и его суффраганы сравнили Тулузу с Содомом и Гоморрой. Епископ Безье связывал молодого Раймунда со всеми грехами его отца. Все эти письма, были переданы легату Федисию, архидиакону Парижа и еще трем людям, чтобы те отвезли их в Рим. Перед отъездом к легатам обратились два эмиссара Раймунда VI с новым предложением о покорности. Но они не были готовы идти на уступки ответив, что у графа уже было достаточно возможностей оправдать свое поведение и он может изложить свои доводы Папе. В середине февраля Федисий и его спутники отправились в Рим.

Однако события уже обогнали медленный механизм средневековой дипломатии. Послы Педро II добрались до Рима первыми и уже добились аудиенции у Папы, пока епископы собирались в Лаворе. Оба посла были опытными и убедительными дипломатами. Они объяснили Папе военную ситуацию и указали, что ересь уже давно перестала быть главной целью крестового похода. Вместо этого священная война превратилась в инструмент амбиций и жадности Симона. Раймунду Тулузскому было отказано в отпущении грехов за скандальное нарушение церковного закона только для того, чтобы оправдать вторжение в его владения. Беарн, Комменж и Фуа, последние завоевания Симона, были верными католической Церкви территориями: разве Симон сам не признавал этого, когда принимал оммаж от их баронов, "если только этим актом он не намеревался сделать себя защитником еретиков"? Послы настаивали на том, что духовные цели крестового похода были достигнуты и ересь искоренена. Любые дальнейшие военные действия могут быть направлены только против добрых католиков и в ущерб другим крестовым походам в Испании и Святой земле. Иннокентий был убежден. "Вам, архиепископ, — писал он Арно-Амори, — следовало бы довольствоваться уничтожением еретиков, вместо этого вы лишили верных католиков их земель и… бессовестно узурпировали владения графа Тулузского". С "нашим избранным сыном", Симоном де Монфором, он был не менее жесток. "Король Арагона сообщил нам, что Вы обратили крестовый поход против верующих, проливая кровь невинных людей… и присваивая земли его вассалов, пока он сражался с неверными". Поскольку Педро II был намерен продолжать войну с маврами, Симон должен был воздержаться от нападений на его владения в будущем и вернуть все, что уже было завоевано в Беарне, Комменже и Фуа. Что касается графа Тулузы, то легаты должны были выяснить мнение епископов и баронов Лангедока и отправить их показания в Рим для личного рассмотрения Папой. Между тем, для христианского рыцарства существовали более неотложные задачи, чем покорение Лангедока, поэтому крестовый поход был приостановлен.

Это заявление Папы было с ликованием встречено при арагонском дворе. Епископ Барселоны был немедленно отправлен в Париж, чтобы передать эту новость французскому двору, где, как надеялись, буллы Иннокентия окажут отрезвляющее воздействие на проповедников крестового похода. Париж все еще оставался в неведении относительно решения Папы. Епископы Тулузы и Каркассона всю зиму активно выступали на стороне Симона. Несмотря на неприкрытую неприязнь французского короля к крестовым походам, они убедили его старшего сына Людовика, которому было двадцать пять лет, возглавить экспедицию на Юг. Благосклонность наследника престола стоила для честолюбивого рыцарства больше, чем благосклонность стареющего скупого короля, и Людовик почти сразу же нашел армию добровольцев. 3 марта 1213 года два южных епископа присутствовали на заседании королевского Совета в столице, на котором отправление экспедиции было назначено на 21 апреля. Эйфория французского двора была прервана прибытием епископа Барселоны и его сопровождающих. Но епископ оказался не таким успешным, как надеялся король Педро. К сожалению, к моменту отъезда из Испании у епископа не было на руках аутентичного текста папских булл, поэтому ему пришлось довольствоваться письмами различных каталонских епископов, ручавшихся за их существование. Они были распространены при дворе, но не обладали впечатляющей силой оригиналов. Неожиданно политическая ситуация резко изменилась и Раймунд в 1213 году был спасен, как и в 1207 году, английским королем Иоанном. В марте Филипп Август неожиданно решил воспользоваться трудностями Иоанна внутри страны и вторгнуться в Англию. Он предложил своему сыну Людовику возглавить вторжение и стать королем Англии. Поэтому сбор, запланированный на 21 апреля, был перенесен в Руан, и армия для похода в Лангедок перенаправлена в порты Ла-Манша. Небольшой отряд крестоносцев был собран епископами Орлеана и Осера, но надежда на то, что за ними последуют другие, была разрушена неожиданными успехами короля Иоанна и его союзника графа Фландрского. В мае французам не удалось взять Гент, а их флот был сожжен англичанами при Дамме. Филипп издал ордонанс с требованием, чтобы никто из его вассалов и не думал идти в Лангедок. Вскоре после этого из Рима прибыл кардинал-англичанин Роберт Керзон, чтобы проповедовать новый крестовый поход в Святую землю. Проповедники альбигойского крестового похода получили указание посвятить свои таланты освобождению Иерусалима. Еретики Юга на какое-то время были забыты.

В результате этой череды несчастий Симон де Монфор остался лишь с небольшой постоянной армией и не смог осадить ни Тулузу, ни Монтобан. Ги де Монфор, в июне, с небольшим контингентом, приведенным епископами Орлеана и Осера, осадил Пюисельси, но по истечении сорока дней осаду пришлось прекратить. Симон, с остатками своей армии, бесцельно бродил по Тулузену, разрушая заброшенные замки, выкорчевывая сады и уничтожая урожай. Сама Тулуза была переполнена голодными, озлобленными беженцами. Оставшиеся не удел наемники, безземельные аристократы и крестьяне, бросившие свои сожженные поля, запрудили городские улицы со своим скотом и телегами, набитыми домашним скарбом. На ночь они стекались в заброшенные монастырские обители. Днем же совершали набеги на окраины, обрушиваясь на отдельные группы крестоносцев со свирепостью людей, которым нечего терять. В конце июня городское ополчение взяло штурмом небольшой замок Пюжоль в десяти милях от Тулузы, где обосновались три рыцаря Симона. Рыцари укрылись в башне, и им предложили сохранить жизнь, если они сдадутся, но когда их привезли в Тулузу, разъяренная толпа ворвалась в их темницу, протащила их по улицам на волокушах и повесила на виселице за городскими воротами.

24 июня крестоносцы собрались в Кастельнодари, чтобы стать свидетелями посвящения в рыцари старшего сына Симона де Монфора — Амори. Для Симона это был момент особенной важности. Его желание основать новую династию было очень сильным, как это всегда было в тех лишенных местных корней обществах, основанных рыцарями-авантюристами: Утремер (Левант, Заморье), Сицилия, нормандская Англия. Наследственность была символом постоянства, которым больше всего дорожили новоприбывшие. Посвящение в рыцари означало для молодого человека не только вступление в военную касту; оно связывало его с ведением дел его отца, дел, которые однажды станут его собственными. Поэтому рьяный самодержец Филипп Август отложил посвящение сына в рыцари до двадцать второго года его жизни, да и то поставив целый ряд щекотливых условий. Но Симону нужен был его сын-наследник. Кроме того, он думал о пропагандистском значении этой церемонии, торжественном утверждении того, что рыцарство — это церковный орден, а война в Лангедоке — священная война. Он распорядился возвести шатры для гостей на лугу за Кастельнодари, а алтарь установить в открытом павильоне на вершине холма. Здесь находились епископы Орлеана и Осера в великолепных одеждах, а Амори подвели к ним его отец и мать, чтобы вручить ему меч и пояс с алтаря. Окружающие священнослужители разразились пением Veni Creator Spiritus. Амори повернулся, чтобы принять почести крестоносцев как наследник своего отца. Пьер Сернейский, наблюдавший за церемонией сквозь слезы умиления, счел ее религиозный подтекст прекрасным новшеством. В действительности же она ознаменовала собой очередной этап процесса, превращавшего рыцарство в общественный институт, значение которого было церемониальным, а не военным, в еще один инструмент пропаганды войны. Став рыцарем Амори с головой погрузился в свои новые обязанности, так как отец пожаловал ему земли за Гаронной и приказал завоевать те места, которые еще сопротивлялись.

Земли, которые Симон передал своему сыну, были в числе тех, которые Папа приказал ему вернуть их южным сеньорам. Но ровно за месяц до этого Иннокентий отменил свои буллы в столь же суровых выражениях, как и те, что он ранее адресовал Симону и Арно-Амори. Так что в Кастельнодари Симон праздновал не только семейное торжество но и дипломатический триумф. Пять эмиссаров Лаворского Собора прибыли в Рим в марте и были удостоены ледяной аудиенции Папы. Послы Педро II все еще находились в городе, и пользовались таким влиянием, что Федисию и его спутникам потребовалось почти два месяца, чтобы переубедить Иннокентия. Они заявили, что его ввели в заблуждение. Цель крестового похода, утверждали они, была еще далека от достижения. Тулуза, Монтобан и горные крепости Пиренеев все еще укрывали непокорные общины еретиков, подданных южных князей, которых теперь защищал и Педро II. Арагонские послы энергично отрицали это, и на фоне грандиозных пасхальных празднеств в Риме всю весну продолжалась острая дискуссия. Обе группы послов неоднократно вызывались к Папе, и вопрос подробно обсуждался в коллегии кардиналов. Невозможность проведения столь деликатного политического мероприятия на расстоянии была как никогда очевидна, но Иннокентий в конце концов решил поверить Федисию. В резком письме, в котором даже не было обычного вступительного приветствия, он обвинил Педро II в том, что тот обманным образом играет на его неосведомленности. "Мы поражены, узнав о лжи, с помощью которой Ваши послы получили из наших рук буллы в пользу графов Комменжа, Фуа и Гастона де Беарна". Если бы эти князья действительно были верными католиками, они бы искали отпущения грехов и примирения с Церковью; но ни один из них этого не сделал. Поэтому угроза лишения владений должна была оставаться над их головами. Покровители еретиков, заявил Папа, более опасны для веры, чем сами еретики. Иннокентий запретил арагонскому королю вмешиваться в крестовый поход, но он не дал Симону всего, чего тот хотел. Хотя Папа отказался вернуть графам Тулузы, Комменжа и Фуа их земли, он не стал даровать их и Симону де Монфору. Вместо этого он объявил, что вскоре пришлет нового легата — их уже было пять — для рассмотрения жалоб южных князей и политического урегулирования в провинции. Это была крупная, и для Симона крайне нежелательная, уступка Педро II. Более того, приостановив выдачу индульгенций крестоносцам в особенно тяжелый для Симона момент, Иннокентий не собирался их восстанавливать. Он намекнул на возможность новых индульгенций в будущем, если катары продолжат сопротивляться крестовому походу. Но больше об этом ничего не было слышно. Поскольку Симон завоевал почти весь Лангедок, Иннокентий, несомненно, считал, что тот может обойтись теми войсками, которые у него уже были. Папа был слишком поглощен подготовкой к новому ближневосточному крестовому походу, чтобы позволить конкурирующему предприятию процветать во Франции. В сентябре, когда Педро II шел к Мюре, Иннокентий написал декану Шпейерского собора письмо с указанием перебросить всех потенциальных крестоносцев из Лангедока в Святую землю.

После неоднократных перемен в мнении Папы оставалось ясно только одно: королю Арагона запрещено вмешиваться в крестовый поход от имени лишенных собственности князей Юга. Как только Симон получил полный текст буллы, он отправил двух священников в Испанию, чтобы довести ее содержание до сведения Педро II и узнать, намерен ли он подчиниться. Педро уклонился от ответа, но его намерения были очевидны. Он усилил свой небольшой гарнизон в Тулузе и призвал своих вассалов собраться с оружием в руках. Повсюду шла активная подготовка к вторжению в Лангедок. Обстановка на Юге была напряженной. По слухам, Педро имел в своем распоряжении огромное количество наемников. В большинство обнесенных стенами городов прибыли посланцы графа Тулузского, призывавшие горожан изгнать гарнизоны северян. Некоторые из них так и поступили. В Тулузе сократившаяся группа трубадуров, все еще державшихся за угасающий двор Раймунда VI, писала сирвенты в честь арагонского короля, который, как они ожидали, "наполнит поля шлемами и хауберками, копьями и развевающимися знаменами; воскресит гордость, погибшую от рук французских вольных разбойников; ибо справедливость — наш спутник, а их постигнет погибель".

В первых числах сентября Педро II пересек Пиренеи через узкое дефиле перевала Венаск. Симон вывел все свои гарнизоны из района к западу от Гаронны, а арагонцев чествовали в каждом городе, куда они прибывали. Добровольцы стекались в их ряды. В нескольких милях от Тулузы они объединились с небольшими отрядами графов Комменжа и Фуа, а также с огромной толпой ополченцев из Тулузы. Эти последние не пользовались большим уважением как воины, но они привезли с собой провизию, оружие и шесть осадных машин на баржах, которые они отбуксировали вверх по течению от Тулузы. 10 сентября вся союзная армия прибыла под стены Мюре, где тридцать французских рыцарей и небольшой отряд пехотинцев удерживали цитадель для Симона де Монфора. Сила южной армии породила обычные гиперболы, особенно среди северных хронистов, которые стремились доказать, что Бог поддержал своих в предстоящей битве. Но на болотистых равнинах перед Мюре южане выглядели более внушительно, чем были на самом деле. Подавляющее большинство их составляла пехота, которую аристократический снобизм и военная некомпетентность вместе взятые отстранили от активного участия в битве. Испанская конница Педро II насчитывала 800 человек, и еще две сотни ожидались в ближайшее время; контингент Лангедока невозможно оценить, но, возможно, он включал 600 всадников. Таким образом, общая численность кавалерии южной коалиции была примерно вдвое больше, чем у крестоносцев, собравшихся в сорока милях от Фанжо. Среди испанцев многие были участниками битвы при Лас-Навас-де-Толоса, и они не сомневались в успехе. Но жители Тулузы были менее уверены в победе, так как знали стойкость Симона и страшились его мести.

Симон был хорошо осведомлен о передвижениях своего врага. Один из гонцов Педро II, везший письмо с предложением к одной из тулузских дам, был перехвачен его людьми. Симон уже направлялся к Мюре с 700 всадниками, когда гонец принес ему известие о том, что южане осадили город. Сначала он намеревался идти всю ночь, чтобы к утру добраться до осажденного гарнизона. Но его сдержала усталость его людей, а также просьбы группы церковников из семи епископов и трех аббатов, которые надеялись, что Педро II еще можно убедить оставить своих союзников. Прелаты настаивали на том, чтобы подождать в Савердёне, пока в лагерь короля будет отправлена просьба о охранной грамоте. Но Педро ответил, что священники, сопровождающие армию в этом не нуждаются, и оптимистичные планы епископов пришлось оставить. На рассвете следующего утра, 11 сентября, семь епископов собрались в темноте замковой часовни и при мерцающем свете свечей торжественно объявили об отлучении от Церкви предводителей южан, а армия крестоносцев под стенами замка была сформирована в три баталии.

Задержка в Савердёне едва не стоила крестоносцам поражения при Мюре. Днем 11 сентября южане решили штурмовать стены города. Тулузское ополчение, разбившее свой лагерь у Гаронны, к западу от стен, обстреливало нижний город с запада и севера, и крошечный гарнизон северян был вынужден отступить в верхний город. Тулузцы штурмовали разрушенные стены и ворвались в нижний город, яростно преследуя крестоносцев по улицам убив нескольких из них. В разгар атаки армия Симона появилась на дороге из Савердён, на противоположном берегу Гаронны. Плохо обученных ополченцев охватила паника. Хотя они легко могли бы удержать деревянный мост через Гаронну, вместо этого они в смятении отступили в свой лагерь, а Симон без сопротивления вошел в город. Из-за отсутствия надлежащего командования возможность была упущена, но тулузцы не преминули дать своему отступлению оправдание, заявив, что Педро II, как они считали, хотел намеренно впустить Симона в город, чтобы тот оказался в ловушке и попал в плен вместе со всей своей армией.

Однако это поспешное обоснование недостойного бегства почти оправдалось событиями. Южане не знали, что в цитадели был запас продовольствия только на один день и город не смог бы выдержать даже самой короткой осады. Симон знал, что у него есть всего двадцать четыре часа, чтобы победить в бою армию, намного превосходящую его по численности. Епископы видели другой выход. У них не было уверенности в победе в сражении с героем Лас-Навас-де-Толоса, и они предложили еще одну попытку переговоров. Педро II, как добрый католик, мог быть тронут словами легатов; тулузцев, по их мнению, мог убедить их епископ Фолькет, который был с крестоносцами в Мюре. Нашли двух священников, которые выступили в роли послов, но они добились от тулузцев лишь почтительных слов, и король приказал отправить их обратно. Два священника провели всю ночь в лагере противника и вернулись в город перед рассветом следующего утра, 12 сентября. Они нашли епископов, расположившихся в приорстве Сен-Жермер, в состоянии крайнего возбуждения. Король отказал в перемирии для дальнейших переговоров. Но епископы в отчаянии решили послать новую группу священников босиком в лагерь южан, чтобы умолять короля оставить врагов Божьих. Священники отправились на рассвете. Ворота Мюре были оставлены открытыми в ожидании их возвращения и в надежде, что Педро не опозорит себя нападением на город во время переговоров. Но эта уверенность оказалась необоснованной. Не успели священники уйти, как отряд рыцарей-южан подкрался к стенам и на короткое время ворвался в нижний город, а тулузцы обрушили град каменных ядер и стрел на северо-западный угол стен. Некоторые ядра попали в приорство Сен-Жермер, где Симон проводил экстренное совещание с епископами. Они хотели дождаться возвращения босоногих послов, но Симону не терпелось напасть на арагонцев, пока те еще не готовы к сражению. Епископы уступили, и босоногие послы были брошены на произвол судьбы.

Ночью крестоносцы получили подкрепление в лице виконта Корбейля, который привел из Каркассона горстку рыцарей-северян. Теперь общая численность армии Симона составляла около 800 конных и незначительное количество пеших воинов. Симон приказал всем собраться на рынке, в юго-западном углу города, и ждать его указаний. Сам же вернулся в замок, чтобы вооружиться. В замковой церкви епископ Юзеса служил мессу. Симон ненадолго задержался в затемненной церкви, а затем, на виду у осаждающих, вышел на террасу замка, где его ждал конюх с лошадью. Когда он садился на лошадь, ремень стремени порвался, и с другого берега реки Луж донеслась какофония криков и насмешек. На рыночной площади епископ Тулузы, облаченный в мантию и митру, благословлял крестоносцев. Держа в руках распятие он обещал славу мучеников тем, кто падет в бою. Речь Симона де Монфора перед крестоносцами была более прозаичной. Он приказал своим людям идти строем и не растрачивать силы в рукопашной схватке. Было сформировано три баталии: первой командовал Гийом де Контр, второй — Бушар де Марли, а третьей, резервной — сам Симон. Армия вышла из города через Торговые ворота (Sales) и направилась по дороге, ведущей на восток вдоль берега Гаронны. Перейдя реку Луж по мосту Сен-Сернин, крестоносцы оказались перед арагонской армией расположившейся на плоской, заросшей кустарником равнине.

В лагере южан все было не так хорошо. Лидеры коалиции встали рано и посетили мессу. Но Педро II, известный бабник, провел ночь с одной из своих любовниц и был настолько измотан, что с трудом выслушал чтение Евангелия. На рассвете состоялся военный совет. Намерения Симона были неизвестны. Раймунд VI хотел избежать полевого сражения и предложил укрепить лагеря частоколами, как это было сделано при Кастельнодари, и отражать крестоносцев арбалетными болтами, если они попытаются навязать битву. В конце концов армию Симона можно было уморить голодом. Арагонские рыцари из свиты Педро посмеялись над этим планом: "Неужели король Арагона обесчестит себя такой трусостью, которая привела тебя к нынешнему положению?" Педро отверг предложение Раймунда как недостойное рыцаря. Униженный Раймунд удалился в свой шатер, а король и граф Фуа подтянули свои войска на север равнины. Педро выбрал сильную позицию на вершине пологого холма, его правый фланг был защищен ручьем, а левый — широким болотом. По здравой традиции командиры армий располагались в резерве, чтобы их люди не остались без предводителя при первом же нападении. Симон соблюдал ее. Педро — нет. Он сменил свои королевские доспехи на доспехи обычного рыцаря и встал в первую линию. Это было бессмысленное, но обычное тщеславие, которое пятьдесят лет спустя должно было погубить дело Манфреда Гогенштауфена на поле битвы при Беневенто.

У Педро было преимущество в численности и условий местности, но он не использовал ни одно из них. Каждому рыцарю было позволено расположиться в строю со своим конюхом и конным сержантом. Рыхлая масса всадников, без поддержки пехоты и без приказов от командиров, ждала атаки французов. Результатом стало не сражение, а разгром. Первая баталия северян прошла милю по равнине и с разгона обрушилась на испанскую кавалерию. Каталонцы были отброшены "как пыль штормом", а когда они отступили, вторую линию южан атаковала другая баталия северян. Молодой Раймунд, наблюдавший за сражением с холма Перрамон, много лет спустя вспоминал шум, похожий на валку леса, смешанный с воинственными криками "Комменж!", "Арагон!" и "Монфор!". Педро II оказался в самой гуще битвы и будучи повержен на землю кричал: "Я король!". Но было слишком поздно, чтобы его пощадили или взяли живым. В это время Симон во главе резервной баталии, пробравшись по тропинке через болото, атаковал левый фланг испанской армии. В разгар сражения у Симона снова порвался ремень стремени, но он сумел удержаться в седле. Линия построения испанской армии распалась, и, когда распространилась весть о гибели Педро, испанцы повернули и бежали в сторону холма Перрамон, преследуемые большей частью французов. Сражение длилось всего не более двадцати минут. Французские пехотинцы, оставшиеся удерживать город, хлынули на равнину, чтобы добить раненых и ограбить мертвых. Симон искал тело короля Педро II и нашел его уже раздетым мародерами.

Ополченцы Тулузы, не заметив расправы над своими союзниками, начали штурм западной стены города. Епископ Фолькет, наблюдавший за разгромом испанцев со стен цитадели, послал к тулузцам гонца с предупреждением покориться, пока крестоносцы-победители не вернулись с поля боя. В доказательство подлинности послания он отдал гонцу свою мантию. Но тулузцы не могли поверить, что сражение проиграно и вырвав манию из рук гонца, выгнали его из лагеря. Однако весть от епископа быстро подтвердилась, поскольку внезапно появился Симон во главе своей баталии. Тулузцы разбежались во все стороны, но были легко настигнуты и перебиты конными крестоносцами. Многие из бегущих бросились в реку и утонули в ее быстром течении. Немногие из них добрались до барж, пришвартованных у Гаронны, став почти единственными выжившими из большого отряда ополченцев, покинувших Тулузу тремя днями ранее. Для города это была политическая и социальная катастрофа. Почти в каждой семье оплакивали кого-то из погибших ополченцев. Консулам пришлось учредить специальные суды для рассмотрения массы тяжб между наследниками стольких неожиданно погибших людей[22]. Для Арагона же поражение стало страшным ударом. Их король был убит, сражаясь против французских крестоносцев, всего через год после того, как привел к победе испанских. Педро стал жертвой чрезмерных амбиций своей династии за Пиренеями, в то время, когда победа над маврами открыла беспрецедентные возможности на юге, которые мог был использовать энергичный лидер; но наследнику Педро было всего шесть лет, и он находился на положении заложника у Симона де Монфора в цитадели Каркассона. Сам же Симон достиг вершины своего могущества.

На следующий день после битвы епископы обратились с циркулярным письмом ко всему христианскому миру, оглашая ее как чудесную победу над превосходящими силами врага. Действительно, армия южан была намного больше французской, но битва при Мюре не была чудом. Педро отказался от почти всей своей пехоты, а его конница, вероятно, превосходила крестоносцев не более чем два к одному. Он не захотел дожидаться двух сотен всадников под командованием Нуньо Санчеса и Гильельмо де Монкада, прибытие которых ожидалось через несколько часов. Он даже не дождался контингента Раймунда VI, который, таким образом, не принял никакого участия в битве. Презираемое рыцарями ополчение Тулузы было ограничено своим лагерем, расположенным на дальнем конце равнины[23]. Сражение стало тем редким совершенством, которое представляли себе авторы chansons de geste — битва на ровной местности между противостоящими линиями кавалерии. Это был прекрасный подвиг северного рыцарства, но он стал демонстрацией бесполезности таких подвигов в любых, кроме самых благоприятных условиях. Впечатляющая сила пехоты как средства защиты от кавалерийских атак была неоднократно продемонстрирована в крестовых походах на Ближнем Востоке и в англо-норманнских сражениях, таких как знаменитая победа Генриха I Английского при Бремюле в 1119 году. За сорок лет до Мюре пехота Милана сумела в течение нескольких часов отражать атаки тяжелой немецкой кавалерии императора Фридриха II Барбароссы, после того как их собственная кавалерия обратилась в бегство. Рено Булонский испытал на себе то же самое при Бувине в следующем году. Педро не мешало бы усвоить этот урок. Но для слушателей chansons de geste Милан был синонимом богатства, а не мудрой военной тактики. Средневековые предводители армий не изучали планы состоявшихся сражений и не пытались перенять опыт прошлого или даже своих современников. Воины составлявшие армии, возможно, часто и были профессионалами, но командиры — никогда. Эпоха профессиональных командующих начинается в XIV веке, причем в Италии, а не во Франции. Их предшественники были людьми необразованными, с ограниченным кругозором, более сильными в общей стратегии, чем в тактике на поле боя, и склонными возводить аристократический снобизм в военную добродетель.