Альбигойский крестовый поход

II. Дуалистическая традиция

Ересь, питавшаяся разлагающейся политической ситуацией в Лангедоке, затрагивала вопросы, которые были слишком древними и слишком фундаментальными, чтобы их игнорировали. Тому, кто верит во всемогущего всесоздающего Бога, нелегко объяснить существование зла. Бог бесконечно могущественен, но он допускает существование зла и остается в стороне, когда оно нападает на тех самых людей, которых он создал по своему образу и подобию. Католическое богословие не предложило удовлетворительного решения этой проблемы, кроме исторического объяснения, содержащегося в книге Бытия. Но у дуалистов было решение, которое было одновременно простым и поверхностно правдоподобным. Бог, говорил они, не был творцом мира. Вся материя была творением Демиурга, духа зла, самостоятельного, самосозидающего, который создал человека по своему подобию. Бог вложил в человека сознание добра, тем самым дав ему возможность спасти себя. Но Он не мог контролировать материальный мир, и в этом смысле Он не был всемогущ. Урок для человека был ясен. Если он хочет спастись, он должен отделить себя от всего материального и стать духом, насколько это возможно. Он должен воздерживаться от брака и деторождения, которое умножает злой род; он должен подавлять, насколько это возможно, все свои телесные потребности.

Ни проблема, ни ее решение не свойственны христианским дуалистам. Древняя зороастрийская религия Персии представляла мир как поле битвы добра и зла, материи и духа. Неприятие материи было характерно как для стоицизма, так и для неоплатонизма, двух великих языческих направлений поздней античности. Вдали от мира Рима и века Плотина Будда учил своих последователей стремиться к нирване, покою, который приходит от полного бессознательного восприятия материального мира.

Христианский дуализм почти так же стар, как и само христианство. Союз неопределенности и глубокого пессимизма, который был так характерен для поздней античности, породил спекуляции о происхождении зла. "Еретики и язычники постоянно возвращаются к одной и той же теме, — писал Тертуллиан в начале второго века, — откуда появилось зло и где его искать? Откуда появился человек и как?" Согласно Иренею, дуалистический ответ на эти вопросы широко обсуждался уже в конце I века. Но только в середине II века дуализм, или гнозис, получил сколько-нибудь организованное существование. Основание гностической Церкви было заслугой Маркиона, богатого судовладельца из Малой Азии, который начал создавать свою секту в Риме примерно в 144 году. Маркион был бескомпромиссным дуалистом. Он не принимал веру большинства гностиков своего времени в то, что Демиург был "падшим ангелом", произошедшим от Бога. В его понимании эти два начала были абсолютно разными. Демиург, которого Маркион отождествлял с ветхозаветным Иеговой, был творцом мира, Богом возмездия. Другой, истинный Бог, посланником которого был Иисус Христос, был Богом любви. Вся материя по своей сути была злом, поэтому последователей Маркиона учили избегать ее, насколько это было возможно. Для крещеных маркионитов брак и сексуальные отношения были под абсолютным запретом, а аскетизм и самоотречение главными принципами жизни. Строгость взглядов Маркиона побуждала его последователей откладывать крещение на поздний период жизни, часто даже накануне смерти. Так возникло различие между крещеными маркионитами, теми, кто подчинился строгой дисциплине основателя, и простыми верующими, которые приняли его взгляды и намеревались, возможно, принять крещение в будущем. Для всех остальных, неверующих, не существовало никакой возможности спасения.

Не все дуалисты в последующие века разделяли убеждения Маркиона. Тонкости дуалистического богословия отличались в разных регионах, и большинство групп развивали свои собственные особенности. Кроме того, оставалось значительное число тех, кто придерживался более умеренного, но менее логичного мнения, что Демиург изначально произошел от Бога. Тем не менее, после Маркиона все дуалисты имели два общих фундаментальных момента. Первым из них была вера в создание материи дьяволом, или Демиургом, и, следовательно, в желательность полного воздержания и крайнего аскетизма. Второй, вытекающий из этого, был церковной организацией, которая делила своих членов на практикующих и верующих, разделенных внушительной церемонией посвящения. Отсюда различие между гнозисом, знанием посвященного практикующего, и пистисом, верой обычного верующего. Идея церемонии посвящения и очень часто используемые слова были заимствованы из практики ранней Церкви, которая обычно откладывала крещение на поздний период жизни. Святой Августин был крещен в возрасте тридцати трех лет, император Константин — только на смертном одре. Дуалистические секты просто сохраняли идею духовного избрания долгое время после того, как ортодоксальная Церковь отказалась от нее в пользу крещения младенцев.

Как ясно показывает Плиний в своем знаменитом письме императору Траяну, именно их сектантские наклонности вызвали подозрение римских властей по отношению к ранним христианам. Эта подозрительность к замкнутым сектам, все еще была очень жива в христианской империи, и она, естественно, была направлена на те группы, как маркиониты, которые обозначали пропасть между собой и остальным обществом церемонией посвящения. Антисоциальная тенденция гностицизма стала еще более очевидной в случае самой знаменитой из всех дуалистических сект, манихеев, которая в IV веке охватила христианский мир, а в Западной Азии просуществовала как основная Церковь в течение шестисот лет. Манихеи получили свое название и доктрины от перса Мани, который начал свою проповедь в Ктесифоне в Месопотамии в 242 году и, вызвав гнев зороастрийских священников, был замучен в 276 году в Гондишапуре на юго-западе Персии. Хотя Мани называл себя апостолом Христа, он жил и умер в зороастрийском царстве Персии, и совсем не очевидно, что его следует считать христианином. Мани считал всех великих духовных лидеров посланниками истинного Бога. Его причудливая теология включала в себя элементы буддизма и зороастризма, а также классический христианский дуализм, который приглянулся и молодому Августину. Самые строгие последователи Мани шли на крайние меры, избегая любых контактов с материальным миром, отказываясь работать, воевать или жениться. Все это во многом объясняет, почему манихеи стали одними из первых христианских еретиков, подвергшихся постоянным преследованиям со стороны государства. Хотя вклад Мани в историю дуализма был гораздо меньше, чем у Маркиона, дурная слава, которую его последователи заслужили своими анархическими взглядами, распространилась на все дуалистические секты. На протяжении всего средневековья слово манихей применялось к еретикам, из которых мало кто слышал о Мани, а некоторые даже не были дуалистами.

Ересь, как и само христианство, имела тенденцию двигаться с востока на запад. Но только в VIII веке дуализм впервые прочно укрепился на европейской стороне Босфора. Источником инфекции была Армения, где с V века существовала крупная дуалистическая община, известная как павликиане. Армяне были агрессивной, беспокойной расой, чье подчинение Византии порой было не более чем номинальным. В VIII веке император Константин V переселил их колонии во Фракию, где, как он надеялся, их воинственность пригодится для защиты балканской границы. Другие последовали за ними примерно в 975 году и поселились в районе Филиппополя. Эти армянские колонисты принесли с собой не только свои военные навыки, но и еретические убеждения. К концу IX века миссионеры павликиан уже проникли в соседнее Болгарское царство.

Политические обстоятельства им благоприятствовали, так как Болгария только недавно была обращена в христианство миссионерами из Византии. Но хотя сами булгары приняли новую веру достаточно легко, крестьяне-славяне, составлявшие основную часть населения, ее не приняли. Их ненависть к своим греческим и булгарским повелителям распространялась и на чужую Церковь, которая была им насильно навязана. Павликиане имели то существенное преимущество, что они не были греками, и их строгая религиозная практика заметно контрастировала с изощренными ритуалами ортодоксальной Церкви. Во время правления болгарского царя Петра (927–969) нарождающийся национализм славян умело использовал один простой священник по имени Богомил, который стал основателем первой великой дуалистической Церкви Европы. О самом Богомиле почти ничего не известно, кроме того, что он был убежденным дуалистом, чьи верования, по-видимому, были заимствованы у поселенцев-павликиан во Фракии. Эти верования очень интересны, поскольку они поразительно похожи на те, которые позже появились среди альбигойцев на юге Франции. Богомилы отвергали Ветхий Завет и приписывали сотворение мира дьяволу. Они отказывались от таинств и не соблюдали церковные праздники. Они не почитали крест, поскольку он был символом смерти Христа, а также материальной вещью. Они воздерживались, насколько это было возможно, от мяса и вина, а также от половых сношений. Косма, булгарский священник, описывающий эти отклонения, был потрясен их враждебностью к своим булгарским правителям, которую он принял за антиобщественное упрямство. Богомилы, похоже, приняли политику пассивного сопротивления властям. "Они осуждают богатых, ненавидят царя, высмеивают церковных старцев и осуждают вельмож. Они считают проклятыми всех, кто служит царю, и запрещают рабам исполнять волю своих господ".

Таково было кредо болгарских дуалистов, описанное умным наблюдателем, который был почти современником Богомила. Позднее последователи Богомила, по-видимому, вступили в контакт с греческой сектой, известной как мессалиане, чей дуализм был более ограниченным. После этого река богомильства разделилась на два потока: одна группа придерживалась строгого дуализма основателя, а другая, гораздо более многочисленная, приняла более древнее гностическое представление о том, что Демиург был изначально создан Богом. Раскол, однако, не помешал миссионерской деятельности богомилов. В XI веке они распространились в Македонии, до сих пор самой ортодоксальной славянской провинции, а затем в Сербии и Боснии, Хорватии и Далмации. На востоке они добрались до Малой Азии и на короткое время основали свою церковь в самом Константинополе. И вот, в конце XI века, когда западные христиане впервые вступили в длительный контакт с Балканами, они обнаружили там множество дуалистических сект, прочно укоренившихся в этих местах.

По каким каналам балканский дуализм впервые попал на Запад, далеко не ясно. Уже в первой половине XI века в Северной Европе происходили спорадические вспышки ереси, которую современники, читавшие своего Августина, называли манихейской. Но во что именно верили эти еретики, не сообщается. Не раскрывается и источник, из которого они все это почерпнули. Торговцы тканями из северных городов часто имели экономические связи с Востоком. Итальянские купцы, могли столкнуться с дуализмом в Константинополе, в далматинских городах Рагуза (Дубровник) и Спалато (Сплит), или даже, в Сербии и Хорватии. Паломники тоже обычно следовали по великой имперской дороге из Белграда в Константинополь, которая вела их через центр павликианского дуализма. Более важными, чем эти случайные носители восточной ереси, были крестоносцы, которые столкнулись с дуализмом как на Балканах, так и в Малой Азии. В 1097 году крестоносцы обнаружили поселение армянских павликиан возле Антиохии, а в 1099 году — еще одно возле Триполи. В XIII веке считалось, что некоторые французские крестоносцы были обращены в дуализм константинопольской общиной богомилов, а затем вернулись, чтобы распространить свои заблуждения в Северной Европе. По крайней мере, таков был вывод, который итальянский инквизитор Ансельм Александрийский сделал на основе изучения западной ереси в течение всей своей жизни. Ансельм мог быть прав, а мог и нет. Но несомненно то, что те регионы, в которых дуализм впервые проявился в XII веке: Фландрия, Шампань, долина Луары и Рейнская область, — все это были области, из которых крестоносцы, по большей части происходили.

Западная Европа в XII веке была благодатным полем для новой ереси. Великая реформа Церкви, связанная с именем Папы Григория VII, привела к впечатляющему улучшению качества религиозной жизни, и это улучшение нигде не было столь очевидным, как во Франции. Но если стандарты духовенства возросли, то возросли и ожидания мирян. Новые миряне, освобожденные в некоторой степени от ограничений феодального общества, более богатые и образованные, чем их предшественники, были страстными сторонниками борьбы за реформу духовенства. В некоторых районах Франции безнравственные или женатые священники подвергались угрозам со стороны толпы. В других местах растущее богатство и институционализация Церкви вызывали ожесточенные протесты, а иногда и вооруженные восстания. Напряженность была особенно острой в городах северной Франции и Нидерландов, где впервые появился дуализм и где, как правило, феодальное господство принадлежало епископу. Английский сатирик Найджел Вирекер рассказывал о баронских собраниях, где епископы были неотличимы от светских магнатов.

Задолго до того, как дуализм стал значительной силой, антиклерикальные ереси вызывали серьезную тревогу у церковных властей. В первые годы XII века некий Танхельм обзавелся фанатичными последователями в Антверпене, проповедуя против распущенности местного духовенства. Танхельм признавал необходимость добродетельного священства, но не иерархии епископов и администраторов. Точный характер его взглядов трудно вычленить из массы враждебной полемики, направленной против него, но несомненно, что ортодоксальные современники находили их шокирующими. После короткого пребывания в епископальной тюрьме в Кельне Танхельм бежал в Брюгге, где был убит одним священником в 1115 году. Еще более серьезной была череда яростных вспышек антиклерикализма в Италии. В 1143 году мирское господство Папы было свергнуто в результате народного восстания в Риме, лидером которого стал язвительный антиклерикальный демагог Арнольд Брешианский. Арнольд был бескомпромиссным противником всех клерикальных привилегий. Он провозгласил, что исповедь должна совершаться не священнику, а мирянину, и отрицал, что другие таинства имеют какую-либо силу, если они не совершаются достойными священниками. В отличие от Танхельма, Арнольд не основал свою Церковь и оставил мало последователей. Привлекши внимание всего мира благодаря случайному восстанию, он был схвачен в 1152 году и казнен императором Фридрихом Барбароссой. Но многие из его убеждений стали общим достоянием антиклерикальных еретиков его времени. Суть этих убеждений заключалась в отказе признать, что посредничество монолитной, институциональной Церкви необходимо для спасения человека. Согласно преданию, в августе 1173 года богатый лионский купец по имени Пьер Вальдо (Петер Вальдус) внезапно решил вести жизнь апостольской бедности, услышав пение менестреля о святом Алексии, который оставил свою жену и имущество, чтобы жить отшельником в Сирии. Вальдо быстро обзавелся последователями и посвятил себя проповеди. В 1182 году Церковь, после некоторых колебаний, окончательно отлучила его от церкви. Архиепископ Лиона, по-видимому, был обеспокоен не столько содержанием проповедей Вальдо, сколько тем, что они проводились без официального разрешения. Вальдо ни в коем случае не был богословом, но, насколько можно судить по его взглядам, они были полностью ортодоксальными. Однако его последователи, которые быстро распространились по Ломбардии и южной Франции, в течение нескольких лет заняли позицию, не похожую на позицию Арнольда Брешианского. Они осуждали владение духовенством имуществом и отвергали необходимость священника при исполнении таинств.

Скорость, с которой размножались вальденсы, показала, что эти идеи нашли отклик у современников Вальдо. Культ бедности и почитание "святых людей" нашли как ортодоксальное, так и еретическое выражение. Аскетичные отшельники в традиции Пьетро Дамиани, первых картезианцев и францисканцев, были одними из великих духовных героев эпохи. Были ли эти "святые люди" почитаемы как святые или отлучены от Церкви как еретики, похоже, было делом случая. Вальдо был осужден, в то время как другие странствующие проповедники, столь же самовольные, как Роберт Арбриссельский, запомнились как великие реформаторы и основатели монашеских орденов. Некоторые из этих странников, однако, были явными еретиками, а некоторые — столь же явными еретиками-дуалистами.

Шампанский крестьянин по имени Климент, основавший тайную секту в Суассоне примерно в 1114 году, был одним из самых первых западных еретиков, проповедовавших в дуалистической традиции. Помимо осуждения таинств, Климент учил, что следует избегать мяса, и что брак и деторождение являются злом. Хотя Жан I, граф Суассонский, объявил его самым мудрым человеком, которого он когда-либо встречал, однако это не спасло Климента от пожизненного заключения в тюрьму вместе с его братом и еще двумя другими еретиками. Еще более странной была карьера Одо де Л'Этуаль, бретонского еретика, который предстал перед Собором в Реймсе в 1148 году. Одо создал секту посвященных, посвятивших себя аскетизму и целомудрию и нападавших на скиты и монастыри. Его теология, если она у него действительно была, неясна, но современники описывали его как манихея, и, вероятно, справедливо.

Ранние проповедники дуализма обычно были необразованными бывшими монахами и крестьянами. В целом, маловероятно, что Климент или Одо были знакомы с неогностической теологией. Иначе обстояло дело с крупными дуалистическими общинами, которые образовались в нескольких городах Рейнской области и Нидерландов в 1140-х годах. В 1144 году четко организованные еретические Церкви появились в Льеже и Кельне и были подавлены в обоих городах со значительной жестокостью. Кельнские еретики проявляли почти все признаки восточной дуалистической традиции. Они избегали мяса и молока, не одобряли деторождение и высмеивали таинства. Они были строгими дуалистами, приписывая создание всей материи дьяволу и считая, что дьявол сосуществует с Богом. Они делились на верующих и посвященных, причем последние назывались катарами, и это название отныне использовалось для обозначения всех западных дуалистов. Само греческое слово катар (очищенный) указывает на восточное происхождение их вероучения. И действительно, когда их спрашивали о происхождении их веры, они утверждали, что она пришла из Греции, но когда именно, они точно не знали. К этому времени дуализм уже быстро продвигался в производившие сукно города Нидерландов. Архиепископ Реймсский признал в 1157 году, что "манихейская чума" поразила большую часть Фландрии и до сих пор активно распространяется странствующими ткачами и торговцами тканями. Из обсуждений на Соборе, состоявшемся в Реймсе в том же году, ясно, что Церковь к этому времени была серьезно встревожена распространением ереси. Новые секты были не только хорошо организованы, но и включали в себя людей образованных и состоятельных. Они были достаточно богаты, чтобы в 1162 году попытаться купить покладистость архиепископа Реймсского за 600 марок серебра.

Ничто в долгом опыте западной Церкви не подготовило ее к такому кризису. Не было ни четкого определения преступления ереси, ни юридических принципов, на которые можно было бы ориентироваться, ни процедур, ни предписанных наказаний. Время от времени академические споры приводили к осуждению ереси, но виновных было немного, и обычно это были клирики, над которыми Церковь осуществляла прямую власть. Столкнувшись с грозными доказательствами организованного инакомыслия, церковники некоторое время держались за веру в то, что самый упрямый еретик в конце концов уступит аргументированным доводам. Большинство из них все же прислушались к совету, который Вазо, епископ Льежский, дал своему коллеге-епископу в 1045 году. "Мы не вправе, — писал Вазо, — лишать еретиков жизни, дарованной им Богом, только потому, что считаем их находящимися в лапах Сатаны. Те, кто являются нашими врагами на земле, могут, по милости Божьей, быть нашими начальниками на небесах". Более века спустя Геро Райхерсбергский выразил то же мнение, протестуя против казни Арнольда Брешианского. Но к тому времени настроение уже менялось. Если прелаты XI века и были склонны к снисходительности, то только потому, что они всерьез не предполагали возможности того, что ересь вытеснит ортодоксию даже на местном уровне. Однако именно такая перспектива, по мнению разумных церковников, ожидала их в 1160-х годах. Святой Бернард, как и подобает человеку, предпринявшему две крупные миссии против еретиков, верил в убеждение и примирение. "Ошибки опровергаются аргументами, а не силой", — советовал он кельнскому духовенству. Тем не менее, продолжал святой, если после неоднократных предупреждений еретики будут упорствовать в своих заблуждениях, их следует отлучить от церкви, "а если окажется, что и тогда они предпочтут умереть, чем уверовать, то пусть умирают". Интеллектуалы среди духовенства продолжали опровергать мнения дуалистов в аргументированных трактатах. Петр Достопочтенный, аббат Клюни, написал трактат против петробрусианцев. Алан Лилльский написал огромный труд по опровержению ереси иудеев и вальденсов Франции. Экберт из Шонау написал тринадцать проповедей об ошибках дуалистов долины Рейна. Но в большинстве регионов Северной Европы Церковь уже начала проводить политику жестоких репрессий. Экберт сам руководил сожжением кельнских еретиков в августе 1163 года.

В эпоху, которая мало заботится о догмах и разделяет неприязнь епископа Вазо к гонителям, нелегко понять безжалостную жестокость, с которой в средние века пытались подавить религиозное инакомыслие. Объяснение вряд ли можно найти в теократических амбициях церкви. Хотя Папы XIII века взяли на себя руководство преследованиями и создали инквизицию как наиболее эффективный инструмент, инициатива исходила двумя веками ранее из других мест — от светских властителей и толп линчевателей. В обществе, которое считало религию основой светской жизни, такое отношение к инакомыслию не удивительно. Средневековая община определялась своей религией в той же степени, что и политической лояльностью или территориальной сплоченностью. "Populus et christianitas una est"[2] — гласил договор, заключенный императором IX века Карлом Лысым. И эта максима была применена далеко за пределами имперской дипломатии. Неверующий человек не мог принадлежать к христианскому обществу; он был чужаком. И гораздо серьезнее, чем неверующий, был случай еретика, который принимал то же откровение, что и его ортодоксальный сосед, но давал ему иное толкование, искажая и извращая его, уводя более несведущих людей от спасения. Ересь была распространяющимся ядом, и общество, которое терпело ее, побуждало Бога лишить его своей защиты. Неверие отдельного человека угрожало всем окружающим. Фома Аквинский знал это, когда сравнивал еретиков с фальшивомонетчиками; и если государство имело право казнить фальшивомонетчиков, подрывающих светские устои общества, то разве Церковь не имеет такого же права уничтожать еретиков, подрывающих ее духовные устои? Эти опасения были вполне реальны, даже когда ереси, о которых шла речь, возникали в результате заумных спекуляций по вопросам минимальной теологической важности. Гораздо более серьезной была угроза дуализма, приверженцы которого были организованы и убедительны, а их учение поднимало настолько фундаментальные вопросы, что вызывало сомнения в том, можно ли их вообще называть христианами.

В северной Франции, Германии и Нидерландах подавление дуализма продолжалось неравномерными темпами около восьмидесяти лет и закончилось почти полной победой Церкви. Этот успех был обусловлен рядом причин. Относительно развитая судебная организация Церкви на севере, более образованное духовенство, поколение исключительно способных и энергичных епископов — все это ему способствовало. Однако два фактора преобладали над всеми остальными. Первый — это народная ярость против еретиков, которая была по меньшей мере столь же сильной, как и ярость самих еретиков против духовенства. Городские толпы искренне боялись гнева Божьего на свои дома и обычно первыми требовали жестоких наказаний для инакомыслящих. Еретики, сожженные в Кельне в 1163 году, были выявлены соседями, которые заметили, что те не посещают мессу. В Суассоне в 1120 году, в Кельне в 1144 году и в Везеле в 1167 году еретиков линчевали толпой, прежде чем церковные власти смогли решить, что с ними делать. Дуалисты, обнаруженные в Льеже в 1144 году, лишь чудом избежали той же участи.

Вторым фактором успешного подавления дуализма была постоянная поддержка со стороны светских властей. Церковь никогда официально не отказывалась от своих возражений против того, чтобы священнослужители выносили смертный приговор. Поэтому она полностью зависела от готовности гражданских властей делать это за них. Канонические юристы начали применять определение римского права lèse-majesté (оскорбление величества) к ереси. Богословы требовали вмешательства светской власти, указывая на мятежный подтекст ереси и сексуальную развращенность ее приверженцев. В 1184 году Папа Луций III окончательно договорился с императором о процедуре, которая была воплощена в декрете Ad Abolendam. Торжественно осудив большое количество еретических сект, Луций объявил, что осужденные за ересь должны быть переданы светской власти для такого наказания, какое она сочтет нужным. Однако короли Франции уже давно потеряли терпение из-за нерешительности Церкви. Еще в 1022 году Роберт I Благочестивый созвал собрание сановников, чтобы разобраться с тремя священниками-еретиками из Орлеана, один из которых был человеком весьма известным, бывшим духовником королевы. Сразу же после разбирательства они были сожжены на костре за стенами города, и возможно, это была первая казнь за ересь со времен античности. Людовик VII постоянно поддерживал своего брата, архиепископа Реймсского, в его кампании против катаров, и не раз призывал Папу к дальнейшим действиям против них.

К середине 1160-х годов катары из северных городов уже начали искать более гостеприимную среду для своего обитания. Группа еретиков из Фландрии была достаточно неразумна, чтобы бежать в Кельн, где их быстро обнаружили и сожгли. Другая группа фламандских изгнанников оказалась на западе Англии, где им поставили клеймо на лбы и выгнали голыми на снег. Но подавляющее большинство беглецов скрылось на юге, в Ломбардии и Лангедоке. В Лангедоке они нашли общество, которое сильно отличалось от северного. Это было общество, в котором светская власть была слабой, а у дворянства было мало причин сотрудничать с Церковью. Яростный конформистский гнев северного населения уступил место мягкой и культурной атмосфере, в которой терпимость, если не превозносилась, то, по крайней мере, практиковалась. Только там, во Франции, катаризм пустил прочные корни и процветал, пока к концу XII века укоренившаяся еретическая Церковь не столкнулась с ортодоксальной иерархией на равных. Результатом этой невообразимой ситуации стал Альбигойский крестовый поход.