Альбигойский крестовый поход

VII. 1209–1211: Разрыв с Раймундом VI

Через месяц после своего избрания Симон де Монфор написал Папе. Он сообщил Иннокентию о победе крестоносной армии и о своем единодушном избрании виконтом Безье и Каркассона, что, как он считал, произошло благодаря вмешательству Бога и Церкви. В знак признания этого факта он предложил ежегодно выплачивать в Рим налог в размере трех денье с домохозяйства (очага). Симон надеялся, что взамен Папа утвердит его и его наследников во владении виконтством, которое, на взгляд людей, воспитанных на условностях феодальной политики, было приобретено незаконным путем.

Письмо Симона не было песней триумфа, и он ясно дал понять, что ожидает от Рима не только моральной поддержки. Он контролировал два значительных города, один из которых представлял собой груду обугленных руин, а другой был полон добычи, но совершенно лишен жителей. Кроме того, около двухсот деревень и городков были заняты армией на марше из Безье или сдались Симону после падения Каркассона. Но удержание им этих мест зависело больше от блефа, чем от реальной силы. Армия, завоевавшая их, ушла, оставив ему для защиты не более тридцати рыцарей, авантюристов, безземельных охотников за удачей и младших сыновей, друзей из окрестностей Монфор-л'Амори. Кроме рыцарей, которых даже современники затруднялись сосчитать, были еще пешие солдаты, но их явно было немного. Все войска Симона не могли насчитывать более 500 человек, и даже они требовали за свои услуги вдвое больше, чем обычно. С такими силами он должен был обеспечивать гарнизонами по крайней мере дюжину важных замков и держать в поле достаточно сильную армию, чтобы противостоять врагам Христа, "которые свободно бродят среди скал и гор этой земли". Раймунд-Роже был мертв, но его войскам позволили покинуть Каркассон живыми, и большая их часть вновь собралась в трех неприступных замках на скалах Терм, Минерв и Кабаре. Их присутствие ощущалось повсюду.

Иннокентий в ответ горячо поздравил нового виконта и подтвердил его избрание. Было обещано подкрепление, как только оно будет найдено. В течение ноября папская канцелярия рассылала просьбы и приказы государям Европы и поручила французским епископам вербовать крестоносцев в своих епархиях с обещаниями индульгенций и привилегий, столь же щедрых, как и для крестоносцев в Святой земле. Императору Оттону Иннокентий с преувеличением хвастался 500 городами, отвоеванными у еретиков. Сподвижников Симона в Каркассоне похвалили за веру и призвали к терпению, пообещав, что в следующем году с севера придет подкрепление и деньги, чтобы погасить задолженность по жалованью. Он мог бы сделать и больше, объяснил Иннокентий Симону, но насущные нужды Святой земли нельзя было игнорировать; латиняне изо всех сил пытались сохранить свою шаткую власть в Константинополе, а Папа уже получал жалобы на то, что индульгенции для альбигойского крестового похода мешают пополнению христианских армий на Востоке.

Однако Папа сделал достаточно для того, чтобы армия Симона постоянно пополнялась свежими крестоносцами с севера. Каждую зиму в течение следующих десяти лет цистерцианцы проповедовали крестовый поход на севере Франции, в Нидерландах и Германии и каждую весну на юг просачивалась непрерывная струйка новобранцев. Небольшие группы крестоносцев приходили и уходили в течение всего лета, служили недолго и уезжали, чтобы их сменили другие. С наступлением зимы вся армия исчезла, оставив Симона с небольшой группой преданных последователей, чтобы сохранить свои завоевания энергией, безжалостностью и блефом, до прибытия в марте следующего отряда рыцарей. Возможно, как заметил сам Иннокентий, медленное продвижение крестового похода было частью чудесного Божьего замысла, чтобы позволить все большему числу северных рыцарей спасти свои души, приняв крест. Но с военной точки зрения все было далеко не так благополучно. Лишь немногие из новобранцев с энтузиазмом относились к этому предприятию. Получив индульгенцию, они стремились как можно скорее вернуться домой. Так что легаты были вынуждены постановить, что никто не может получить индульгенцию, не прослужив по крайней мере сорок дней; но даже сорок дней — это слишком короткий срок, чтобы освоить особые методы борьбы с врагом, который был повсюду вокруг них, и отступал только для того, чтобы появиться снова, когда армия двигалась дальше. Симон никогда не знал более чем на несколько недель вперед, насколько сильной будет его армия. Он никогда не начинал предприятие с уверенностью, что сможет его закончить.

Преследование ереси уже началось в том духе, в котором оно должно было продолжаться. Для тех, кто был назван легатами защитниками ереси и не подчинился в течение сорока дней, были установлены значительные штрафы. В замках, взятых штурмом, их немедленно вешали. Самих еретиков сжигали десятками на огромных кострах из дерева и соломы — наказание, предписанное традицией, которую крестоносцы принесли с собой с севера. Крестоносцы ничего не знали о судебных гарантиях, которые инквизиция должна была привнести в преследование ереси. В Кастре они не могли решить, следует ли сжигать раскаявшихся еретиков вместе с нераскаявшимися, — вопрос, по которому инквизиторы следующего поколения напишут, что "милосердие в таких обстоятельствах предпочтительнее суровости правосудия"; и более приемлемо, добавили они, для слабой и трусливой публики. Но Церковь в 1209 году еще не имела полицейской системы, чтобы преследовать тех, чье раскаяние было неискренним, и Симон приказал умертвить и тех и других. Эти казни были важной частью его цели в Лангедоке. Но несомненно и то, что они ожесточили сопротивление дворянства и сделали врагами Симона многих умеренных католиков.

Арно-Амори не был человеком, уважающим свободы горожан или мелкие привилегии самовластных городских правителей. В сентябре 1209 года он объявил нескольких горожан Тулузы еретиками и потребовал выдать их и конфисковать имущество. Консулы города с возмущением отрицали, что в городе есть еретики; те, кого назвал Арно-Амори, по их утверждению, исповедовали самые ревностные ортодоксальные взгляды. Они отвергли его требование и обратились к Иннокентию III, а Арно-Амори наложил на город интердикт. Положение же Раймунда VI было более трудноразрешимой проблемой. Пока он не был отстранен от управления своими владениями, мало что можно было сделать с мощными еретическими общинами среди его вассалов. Но Раймунд подчинился церкви. Однако Арно-Амори не доверял и не верил ему. Он считал его покорность лицемерием, простым приемом, чтобы избежать наказания, которого он заслуживал. Но пристрастия Иннокентия к юридическим тонкостям не позволяли легатам вторгаться в Тулузское графство, пока граф не даст им на то достаточных оснований, и Раймунд пошел на крайние меры, чтобы этого избежать. Он привел своего сына, которого предложил в качестве заложника, в лагерь крестоносцев в Альзоне и обещал его в мужья дочери Симона де Монфора. Он разрушил несколько замков на границах между своими землями и землями Симона, чтобы они не вызвали споров. Он неоднократно заявлял о своей ортодоксальности и готовности подчиниться любому требованию легатов.

Арно-Амори не забыл обещаний, данных Раймундом в Сен-Жиле, обещаний, которые будет трудно выполнить. Преследование ереси, отмена пошлин, немедленный роспуск наемников, увольнение еврейских администраторов с его службы — ничего из этого не могло быть выполнено быстро, не приведя к распаду его правительства. Тем не менее, жалобы на медлительность Раймунда раздавались уже через несколько дней после взятия Каркассона. В сентябре 1209 года три легата, Мило, Федисий и Арно-Амори, председательствовали на Соборе в Авиньоне, на котором они отлучили Раймунда от церкви и наложили интердикт на все его владения. Раймунд напрасно протестовал, что с момента его обещаний в Сен-Жиле прошло всего три месяца, в течение двух из которых он активно помогал крестовому походу. Собор лишь согласился отложить исполнение приговора на шесть недель. У графа было время до 1 ноября, чтобы удовлетворить легатов по всем вопросам, поднятым в Сен-Жиле, или же Церковь объявит его графство конфискованным. Раймунд немедленно обратился к Папе. Он объявил о своем намерении отправиться в Рим, чтобы лично подать апелляцию, и сделал приготовления, которые несли на себе все признаки серьезного намерения. Легаты были заметно встревожены. Они превысили свои полномочия, и им была известна привязанность Иннокентия к юридическим формальностям. Поэтому они решили опередить обращение Раймунда, отправив в Рим своего посла. "Если случится, — писали легаты Папе, — что граф Тулузы, этот враг мира и справедливости, предстанет перед Вашим Святейшеством, позаботьтесь о том, чтобы Вас не обманул его лживый язык". Они перечислили жалобы на Раймунда, который обманом уклонился от своего обещания в Сен-Жиле. Жители Авиньона, Нима и Сен-Жиля были готовы отказаться от верности ему в соответствии с клятвой, данной в июне. Замки графа находятся в руках легатов и он бессилен противостоять им. "Он так хорошо связан силой Божьей и усилиями Вашего Святейшества, что борьба будет выше его сил". Агенты, доставившие эти письма в Рим, получили точные инструкции. Были предусмотрены все возможные аргументы в пользу графа, а также правильный ответ, который они должны были получить от Папы.

За агентами Арно-Амори на некотором расстоянии следовали два посла самого Раймунда, отправленные для подготовки почвы и ознакомления Иннокентия с его обращением. Граф решил сначала отправиться в Париж, чтобы изложить свое дело Филиппу Августу и найти союзников среди северных баронов. Он прибыл в Рим только после Рождества, а когда в конце концов добрался до папской курии, то был смущен, обнаружив, что его опередили не только агенты Арно-Амори, но и епископ Ажена, который приехал пожаловаться на жестокое обращение, со стороны графа. Как Иннокентий принял Раймунда, точно неизвестно. По одним сведениям, Папа произнес горькую речь перед изумленным графом, которого обвинил в том, что он убийца, покровитель еретиков и гонитель креста. Однако другой современник утверждает, что Раймунда тепло приняли, осыпали подарками и предложили посмотреть на одну из самых ценных реликвий Ватикана — салфетку Святой Вероники. Конфликт свидетельств остается неразрешимым, что является примером для тех, кто ищет определенности в истории. Несомненно то, что результатом стало унизительное поражение легатов во Франции. Иннокентий был раздражен их беспринципным поведением. И в тоже время он был впечатлен тем, что граф явно выполнил некоторые из своих обещаний и выразил готовность выполнить остальные. Вправе ли в этом случае Церковь обогащаться за его счет, конфискуя его замки и вторгаясь в его владения?

В январе 1210 года Папа отменил отлучение Раймунда. Он назначил Федисия солегатом вместо умершего в декабре Мило и поручил ему созвать через три месяца новый Собор, на котором любой желающий мог выступить с обвинением графа в ереси или соучастии в убийстве Пьера де Кастельно. Но если таких доказательств не будет, графа должны были примирить с Церковью и оставить в покое. Даже если бы нашелся достойный доверия обвинитель, Федисий ни в коем случае не должен был выносить приговор сам, а обязан был отправить досье в Рим, чтобы дождаться решения самого Иннокентия. Дальше было еще хуже. Легатам было приказано лично отправиться в Тулузу, где они должны были снять интердикт и прийти к соглашению с горожанами. Если горожане откажутся выполнить разумные требования, они могут быть вновь отлучены от Церкви. Но в любом случае один легат не должен был принимать против них никаких мер. Иннокентий не доверял Арно-Амори действовать в одиночку. После этих унизительных предписаний Папа обратился с личным письмом к Арно-Амори. После бесконечных лестных слов и поздравлений Иннокентий признал, что затупил оружие Арно-Амори. Он поручил Федисию деликатное дело графа Тулузского, но это не следовало воспринимать как публичный упрек. Федисий был вполне способен самостоятельно справиться с графом и может получать инструкции и от Арно-Амори. Раймунд, отметил Папа, может принять от него условия, которые которые раньше выдвинул Арно-Амори.

Слова Иннокентия мало чем могли подсластить горькую пилюлю, которую пришлось проглотить Арно-Амори. И они прозвучали в особенно неудачное время, поскольку осенью 1209 года Симон де Монфор потерпел серьезные поражения. С севера ожидалось подкрепление, но было далеко не ясно, сможет ли он пережить зиму. Главным виновником его бед был Педро II Арагонский. Педро, будучи номинальным сюзереном виконтов Безье и Каркассона, был крайне недоволен тем, что без его согласия у него появился новый вассал. В ноябре 1209 года он провел две недели с Симоном в Монпелье, но того не удалось убедить принести оммаж королю. Этот отказ вызвал серьезные сомнения в законности правления Симона, поскольку даже каноническое право позволяло сюзерену иметь определенную свободу действий в этих вопросах. Более того, Педро намекнул дворянам во владениях Симона, что они получат его поддержку в сопротивлении своему нежеланному сюзерену. Им не нужно было повторять это дважды. Вскоре после этого на одной из троп близ Каркассона были обнаружены тела двух цистерцианских монахов, состоявших на службе у легата Мило. Один из них был пронзен кинжалом тридцать шесть раз.

Лидером сопротивления был Пьер-Роже, сеньор де Кабаре. В 1209 году он был уже стариком, но возраст не уменьшил ни его душевной независимости, ни даже грозной физической силы. У него была репутация экстравагантного человека способного на широкий жест, ведь его двор был одним из тех, которые трубадур Раймунд де Мираваль призывал своего коллегу посетить в поисках покровителя. Пьер-Роже сыграл видную роль в обороне Каркассона. После его падения многие из гарнизона перебрались вместе с ним в Кабаре, где их число вскоре пополнили мелкие сеньоры региона, беженцы из брошенных или сданных замков. Из всех отдаленных крепостей Каркассе Кабаре был ближе всего к неприступности. Правильнее говоря, это была не одна крепость, а целая линия из четырех независимых укреплений, занимавших хребет длиной около трехсот ярдов над деревней Ластур. С трех сторон их окружали отвесные скалы. До 1847 года к крепости не было подъездной дороги, достаточно широкой для проезда кареты. В начале сентября армия крестоносцев проникла в долину реки Орбьель и попыталась взять это место штурмом. Но крестоносцы были без труда отбиты, а приближение зимы не позволило им организовать длительную осаду. Когда последние крестоносцы отступили на север, защитники Кабаре начали совершать вылазки вглубь территории контролируемой Симоном. В начале ноября около пятидесяти северян, которыми командовал родственник Симона Бушар де Марли, попали в засаду возле Кабаре и бежали, понеся значительные потери. Сам Бушар был схвачен и в течение шестнадцати месяцев содержался в камере в цепях.

Симон не мог позволить себе такие потери. Но зима была на стороне его врагов. Влажный и лютый ноябрь сменил великолепное лето 1209 года. Река Од вздулась от паводковых вод Пиренеев, а ниже Каркассона не было ни одного пригодного для использования моста. Поскольку река разделила тонкую полосу его владений на две части, Симон не мог быстро доставить подкрепления к своим маленьким, широко разбросанным гарнизонам. Он покидал Монпелье, когда до него дошла весть о пленении Бушара де Марти. Сразу же после этого он узнал, что два его рыцаря с горсткой солдат осаждены в замке к югу от Од, но прежде чем он преодолел длинный объездной путь через Каркассон, замок был взят, а его защитники перебиты. Весть о более серьезном восстании в Минервуа заставила его вернуться к мосту в Каркассоне и вернуться на восток по римской дороге. Причиной стала одна из тех неясных ссор, которые неоднократно мешали Симону найти союзников среди южной знати. Один из его соратников убил дядю Жиро де Пепье, рыцаря-южанина, служившего крестоносцам. Симон приговорил убийцу к погребению заживо. Этот варварский способ казни был хорошо известен на Юге, был в ходу в Беарне и Бигорре, и его применение к северянину и дворянину должно было удовлетворить Жиро[13]. Тем не менее, в конце ноября тот с несколькими друзьями ворвался в замок Пюиссергие, расположенный к западу от Безье, перебил гарнизон и заперся в крепости. Симону понадобилось больше недели, чтобы добраться до замка, а затем местные солдаты, которые были с ним, отказались штурмовать стены. Без осадного обоза он был бессилен. На следующую ночь Жиро поджег замок и бежал, сбросив в ров тела пятидесяти солдат гарнизона. Двух рыцарей, которые командовали в замке, Жиро увел в оплот катаров Минерв. Там их зверски изуродовали и голыми выгнали за ворота, чтобы они в таком непристойном виде вернулись к своему господину.

Граф Фуа разорвал свой договор с крестоносцами и захватил Прексан. Попытка ночного штурма Фанжо была отбита лишь с трудом. Казалось, что княжество Симона распадается. Кастр и Ломбер отказались от верности и посадили в тюрьму свои гарнизоны из северян. Монреаль был сдан своему бывшему сеньору священником, которого Симон назначил командовать замком. В Каркассон прибыл вновь назначенный епископ, который застал солдат Симона за спешными приготовлениями к бегству. Прежде чем снег в узких долинах начал таять, очищая проходы осадным обозам Симона, крестоносцы потеряли более сорока замков и цеплялись за восемь изолированных крепостей, разделенных большими участками враждебно настроенной страны.

Помощь начала прибывать в марте. Отряд рыцарей во главе с женой Симона Алисой де Монморанси добрался до Лангедока примерно 3 марта. Симон отправился встречать их в Пезенас. Теплая весна и постоянный приток свежих войск позволили ему перейти в наступление. Теперь реку Од можно было перейти вброд в нескольких местах, и Симон продемонстрировал свою удивительную способность быть везде и сразу. Восстание в Монлоре было жестоко подавлено, прежде чем горожанам удалось одолеть гарнизон. Большинство жителей в суматохе бежали, а тех, кого удалось поймать, повесили. Симон понял ценность этих ужасных репрессий. В Бране, который он захватил в конце месяца, всему гарнизону выкололи глаза, кроме одного, которого пощадили, чтобы он повел колонну несчастных в Кабаре. Священник, предавший Монреаль в декабре, был обнаружен среди защитников Брана. Епископ Каркассона лишил его священнического сана и приказал протащить по улицам на волокуше, прежде чем повесить на виселице на стенах. В апреле быстрый марш через Минервуа принес новые сдачи городков испуганными горожанами. Там, где отдельные гарнизоны еще держались, земля была опустошена, а виноградники выкорчеваны, как только они начали распускаться. Аларик, последний вражеский оплот в долине Од, был взят штурмом в конце апреля 1210 года.

Серия поражений и наступление Симона вызвало ожесточенную борьбу в Тулузе, где сторонники и враги крестового похода сражались за контроль над городом. Тулуза находилась почти в пятидесяти милях от границы княжества Симона. Но ее население и богатство, а также расположение на пересечении нескольких крупных дорог делали ее союз слишком ценным призом, чтобы им можно было пренебречь. Тулуза была важной церковной столицей, одним из святых городов Франции. Благодаря своему расположению на пути паломников в Сантьяго, она стала городом церквей и приютов, а также трактиров, которых в 1205 году было столь много, что пришлось регулировать их деятельность с помощью специального ордонанса. Базилика Сен-Сернин, законченная примерно за пятьдесят лет до этого, была построена для проведения больших процессий священнослужителей и паломников, которые чествовали святых в дни их праздников. Другие шедевры архитектуры, которые приводили паломников в Тулузу, теперь уже не существуют. Церковь Дорада с ее знаменитыми мозаиками, изображающими Христа с Авраамом и Богородицей, была снесена в 1761 году, чтобы освободить место для строительства набережных Тулузы. Украшенные скульптурами монастыри Сен-Сернин и Сен-Этьенн (Святого Стефана) уступили место дорогам, построенным инженерами XIX века. Тулуза расширилась больше, чем любой другой южный город, за исключением Монпелье. К северу от лавки пергаментщиков, что сейчас находится на улице Парганьер, в XI веке вокруг огромных монастырских построек Сен-Сернин возник новый пригород, известный как Бург. Пригороды средневековых городов часто перетягивали к себе деловую жизнь их центров, превращая их в тихие кварталы, населенные церковниками и чиновниками. Но в Тулузе этого не произошло. Сите (Центр) сохранил свой еврейский квартал, оживленные доходные дома, улицы с небольшими ремесленными мастерскими и соляные лавки за графским дворцом на юге. Бург стал жилым кварталом богачей. Древние патрицианские семьи, такие как Мюраны, построили здесь громадные особняки и башни, напоминающие жилые башни аристократов итальянских городов. В Тулузе было гораздо меньше еретиков, чем представляли себе легаты. Но те, кто были, проживали в Бурге, в фешенебельных домах рядом с Сен-Сернин и, ближе к Гаронне, в мастерских отбеливателей, сапожников и кожевников, которые переселились сюда из Сите, и обосновались вокруг церкви Сен-Пьер-де-Куэзен. Новые богачи Тулузы, такие как, ярый католик, Бернард Шапденьер главенствовали в политике города. Старые богатеи перебрались в Бург, а вместе с ними и традиция защиты ереси, порожденная ожесточенным антиклерикализмом и мировоззрением, которое городское дворянство разделяло со старой аристократией из сельской глубинки.

Главным союзником Симона в городе был епископ Фолькет Марсельский. Это был политик с выдающимися способностями и необычной карьерой. Его отец был генуэзским купцом в Марселе и оставил сыну значительное состояние. Фолькет стал странствующим трубадуром, популярным среди южного дворянства и достаточно талантливым, чтобы занять место в Paradiso (Раю) Данте, в садах Венеры среди тех, кто был влюблен на земле. Он был человеком крайностей. В 1195 году Фолькет бросил свою жену и двух сыновей, чтобы поступить в цистерцианское аббатство Тороне, основанное святым Робертом Молемским в 1098 году, как орден строгого соблюдения устава Святого Бенедикта. Фолькет оставался там в течение десяти лет, пока смещение друга Раймунда VI Раймунда де Рабастана с епископства Тулузы не дало папским легатам возможность назначить человека, более близкого их собственному сердцу. Фолькет был выдвинут на вакантное место, и, будучи епископом крупнейшей епархии Юга, вполне оправдал доверие легатов.

Тулуза открывала многообещающие перспективы для проницательного политика. Война усилила напряженность в растущем городе, а его еретическое население пополнилось беженцами из Каркассона и притоков долины реки Од. Но среди врагов Симона в Тулузе было много тех, кто вовсе не был еретиком. Среди них были те, кто был связан с Раймундом VI, и те, кто видел в бесцеремонном поведении Арно-Амори угрозу привилегиям с трудом завоеванным горожанами. Но Фолькет, в отличие от Арно-Амори, знал, как можно разделить своих врагов. Чтобы создать партию Симона де Монфора в Тулузе, он поднял единственный вопрос, сглаживающий классовые и партийные разногласия: ростовщичество. Жертвами христианских ростовщиков становились люди, в социальном плане не имевшие ничего общего между собой: мелкие ремесленники, аллодиальные землевладельцы из глубинки, дворянские семьи, переживавшие не лучшие времена. Церковь самым решительным образом возражала против ростовщичества. Она неоднократно и тщетно просила Раймунда VI ликвидировать его. Теперь Фолькет увидел политические перспективы в том, чтобы действовать самому. Он организовал католиков города в народное общество, которое назвало себя Белым братством. Они носили рясы и кресты и имели право на получение индульгенций как крестоносцы. Члены Белого братства устраивали процессии, выслеживали еретиков и громили лавки ростовщиков. Возможно, именно последнее занятие, а также их дикая ортодоксальность была неприемлема для жителей Бурга. Ведь жившие там патрицианские семьи имели тесные деловые связи с ростовщиками и предлагали им убежища в своих укрепленных башнях. В ответ на экстремистские действия последователей Фолькета Бург организовал собственное общество, получившее название Черное братство, и теперь две вооруженные толпы под собственными знаменами, иногда даже конные, часто сталкивались на узких улочках Тулузы.

В конце марта, в разгар этой ожесточенной внутригородской гражданской войны, Арно-Амори, в соответствии с инструкциями Папы Иннокентия, приехал в Тулузу для переговоров с консулами. Он прибыл без других легатов, что было явным нарушением этих инструкций, на что консулы не преминули указать. Однако консулы, желая избавиться от обвинений ереси, не захотели настаивать на формальностях. В конце концов мир был заключен на условиях, по которым горожане сохраняли свои привилегии. Легату же была обещана помощь в преследовании еретиков и субсидия в 1.000 ливров "на дело святой Церкви". Но если это соглашение удовлетворило Сите, то по мнению жителей Бурга оно означало капитуляцию. Консулы не смогли собрать обещанную сумму денег и были вынуждены вернуться к легату с меньшим предложением в 500 ливров. Арно-Амори с характерным для него отсутствием политической тонкости расценил это как акт открытого неповиновения. Консулы снова были отлучены от Церкви, а на город был наложен интердикт. Епископ, понимая, что посягательство Арно-Амори на городские вольности может сплотить город против него, вмешался в дела легата и убедил его снять отлучение на более мягких условиях. Вместо того чтобы выплачивать оставшиеся 500 ливров, консулы выдали нескольких знатных граждан в качестве заложников за свое хорошее поведение. Взамен легат "разрешил" им остаться в подданстве графа Тулузского. Это был неудовлетворительный компромисс для обеих сторон, и он не устранил глубоких разногласий внутри города.

Фолькету, несомненно, помогли недавние победы Симона, ведь в Тулузе и других местах было много людей, единственным желанием которых было оказаться на стороне победителей. В войне, которая была в равной степени и психологической, видимость покорности была для нового виконта не менее ценной, чем несколько отвоеванных замков. Но многое зависело и от позиции Педро II Арагонского, который был в состоянии лишить правление Симона законности, которого тот так жаждал. Но в этот момент Педро колебался. Король знал, что если он не поддержит своих вассалов к северу от Пиренеев, то его влияние там быстро испарится. Однако он не мог заставить себя открыто бросить вызов Церкви, да и было не ясно, выдержат ли его финансы напряжение долгой войны в Лангедоке. В апреле Педро пересек Пиренеи, чтобы принять участие в конференции в Памье, на которой присутствовали все главные действующие лица разворачивающейся драмы, включая графа Тулузского, который к тому времени с триумфом вернулся из Италии. Переговоры были безрезультатными, и как только конференция разошлась, Симон направился в Фуа с небольшим отрядом, чтобы прощупать оборону замка и выкорчевать виноградники на окрестных склонах. Педро был менее решителен. В конце мая он отправился в Монреаль, чтобы встретиться с лидерами сопротивления. Король недолго сомневался в том, чтобы принять их в качестве своих вассалов, что, несомненно, привело его в ряды врагов крестоносцев. Но это ни к чему не привело, и, уговорив Симона заключить перемирие с графом Фуа до Пасхи 1211 года, он вернулся в Арагон с пустыми руками[14].

Поскольку граф Фуа на следующие десять месяцев примирился со своими врагами, Раймунд VI стремился любой ценой избежать новой ссоры с Церковью, а Тулуза была нейтрализована ее епископом, Симон де Монфор получил свободу действий в отношении гарнизонов замков, которые все еще ему сопротивлялись. Примерно 3 июня он осадил Минерв, базу, с которой его враги совершали неоднократные набеги на Нарбоне в течение зимы. Минерв был замечательной природной крепостью. Это была большая укрепленная деревня в шести милях к северу от реки Од, расположенная у слияния двух крутых речных ущелий и защищенная с трех сторон отвесными скалами глубиной до трехсот футов. С четвертой стороны к нему подходил узкий перешеек, защищенный мощной цитаделью и крутыми расщелинами в скалах. Армия Симона была сильнейшей из всех, что он собрал за последний год. Помимо разношерстного отряда французских и немецких добровольцев, здесь был значительный гасконский контингент, набранный архиепископом Оша, и отряд из города Нарбон. Последний обложил деревню со стороны суши, но сразу стало ясно, что взять ее штурмом невозможно. Единственным недостатком всех крепостей, построенных на скале, была нехватка воды. Естественная расщелина в скале обеспечивала Минерву единственный колодец, но он находился на самом краю обрыва, на высоте 250 футов над рекой Бриан и всего в шестидесяти ярдах от осаждающих на противоположном берегу. Колодец был защищен толстой стеной, и к нему вел крытый проход из деревни. Без дождей, наполнявших резервуары, гарнизон мог продержаться не долго. Напротив этого места Симон установил осадные машины и разместил свой штаб. Самыми мощными из этих машин были требюше — огромные устройства, установленные на деревянные рамы и обтянутые сырыми шкурами, чтобы защитить их обслугу от стрел защитников крепости. Военная наука севера совсем недавно усовершенствовала эти устройства, заменив системой рычагов и противовесов пружины из витой веревки, которые приводили в движение осадные машины старого образца. Эксперименты, проведенные с реконструкциями требюше построенными по приказу Наполеона III, показали, что они могли метать каменное ядро весом в двадцать пять фунтов на расстояние почти на 200 ярдов, для разрушения гребней стен и башен. Эти громоздкие машины обычно собирались на месте специалистами-плотниками, и их эксплуатация требовала значительного мастерства. Самая большая машина Симона, монстр по имени Мальвуазен, обслуживалась инженерами, которые получали 21 ливр в день. Это были люди, чьи навыки высмеивались с позиции уже исчезающих рыцарских идеалов, льстивым сплетником при баронских дворах Гийо де Провеном, который говорил: разве у Александра Великого были саперы, или король Артур использовал осадных инженеров?[15] Насмешки Гийо остались без ответа. Симон де Монфор без колебаний нанимал и тех, и других, и их жалованье было вполне заслуженным. С противоположной стороны ущелья реки Бриан самые большие требюше смогли разрушить верхние этажи цитадели. В трехстах ярдах от нее меньшие машины обстреливали крытый проход к колодцу, а на другой стороне деревни гасконцы установили свои собственные требюше, которыми вели непрерывный обстрел в течение дня и ночи.

Как только инженеры определили оптимальную траекторию полета ядер, гарнизон мало что мог сделать для своей защиты. Толстые стены могли уменьшить ущерб, но даже замок Шато-Гайяр, великая крепость Ричарда Львиное Сердце на Сене, которая была специально построена с учетом применения осадных машин, шестью годами ранее уступила саперам и требюше. В ночь на 18 июля, после шести недель обстрела, гарнизон предпринял смелую вылазку, чтобы разрушить Мальвуазен. Для этого нужно было обойти дозорных, выставленных на краю деревни, и проделать длинный обходной путь на север, чтобы добраться до другой стороны ущелья. Смельчакам все же удалось добраться до гигантского требюше, который был оставлен без охраны, и поджечь его с помощью свиного сала и тюков соломы и льна, которые они принесли с собой в корзинах. Но когда пламя начало разгораться, один инженер, который вышел из шатра, чтобы облегчиться, поднял тревогу. Этого человека быстро заставили замолчать проткнув копьем, но крестоносцы, разбуженные шумом, сумели отбить налетчиков и погасить огонь.

Положение гарнизона теперь казалось безнадежным, так как колодец и крытый проход к нему были разрушены. Сама цитадель была настолько сильно повреждена, что было сомнительно, что защитники смогут отразить штурм. 22 июля Гийом де Минерв явился в лагерь Симона, чтобы предложить условия капитуляции. В лагере крестоносцев переговоры вызвали ожесточенные споры. Согласно тогдашним правилам ведения войны, основанным на христианских принципах и военной целесообразности, осаждающие должны были сохранить жизнь гарнизону, который решил сдаться. Но эти правила трудно было совместить с миссией крестоносцев по уничтожению ереси, поскольку среди защитников Минерва было много катаров и еще большее число им сочувствующих. Пока крестоносцы пытались разрешить свои разногласия по этому вопросу, в лагерь прибыл Арно-Амори со своим коллегой Федисием. Симон объявил, что последнее слово остается за аббатом, который, как руководитель крестового похода, должен вынести авторитетное решение. Это заявление, как пишет Пьер Сернейский, вызвали у аббата Сито глубокие сомнения. "Он страстно желал смерти врагов Божьих, но, будучи монахом и священником, не осмеливался сам принять решение". Вместо этого он предложил каждой стороне изложить свои условия в письменном виде, надеясь, что они окажутся несовместимыми и деревня будет взята штурмом. Гийом де Минерв изложил свои условия, которые были зачитаны Симону де Монфору и признаны неприемлемыми. Но вместо того, чтобы вернуться и продолжить обороняться, Гийом объявил, что примет любые условия, которые крестоносцы решат выдвинуть. Решение снова было передано на усмотрение Арно-Амори. Поразмышляв, легат, с явной неохотой, приказал пощадить жизни жителей, в том числе и тех катаров, которые были готовы отказаться от своих заблуждений. Эта новость была встречена с негодованием, когда о ней узнали другие крестоносцы. Роберт де Мовуазен, один из главных офицеров Симона, воскликнул, что он пришел убивать еретиков, а не смотреть, как они свободно сбегут, притворившись обращенными. Арно-Амори успокоил его, сказав, что по его мнению, очень немногие обратятся в истинную веру.

Оказалось, что Арно-Амори рассудил вполне здраво. В тот же день духовенство повело крестоносную армию к Минерву мимо полуразрушенной цитадели, распевая Те Deum и неся большое распятие, которое должно было быть помещено на башне церкви. Лидеры еретической общины не пытались скрывать свои убеждения. Арно-Амори и Симон переходили от одного дома совершенных к другому в безуспешных попытках убедить их раскаяться. "Зачем проповедовать нам? — отвечали легату мужчины-совершенные. — Нам нет дела до вашей веры, мы отрицаем Римскую Церковь". Женщины-совершенные были настроены еще более пренебрежительно. Троих из них уговорила вернуться в лоно Церкви Матильда де Гарланд, мать крестоносца Бушара де Марли, который в то время томился в камере в Кабаре. Остальных, около 140 человек, отвели на поляну за пределами деревни и сожгли на огромном костре. Лишь немногие из них оказали сопротивление. Было видно, как многие с радостью бросались в пламя, принимая мученичество и конец власти плоти с тем же энтузиазмом, что и герои ранней христианской Церкви. Но никто из простых еретиков не захотел разделить судьбу совершенных, и все благодарностью приняли милость Церкви.

Аутодафе совершенных Минерва положило достойный конец долгой осаде, которая озлобила обе стороны и ожесточила религиозные противоречия. Из других горных городов все больше катаров бежало в относительно безопасную Тулузу, а для армии крестоносцев кампания приобрела еще большую жестокость священной войны. Все чаще стали появляться сообщения о чудесном вмешательстве Бога. Стервятники больше не летали над армией, земля давала свои плоды, когда крестоносцы были голодны, а высохшие реки превращались в потоки, когда они испытывали жажду. Господь направлял ядра их осадных машин и отражал арбалетные болты их врагов. На беленых стенах тулузских церквей появлялись серебряные кресты.

Подчинение большей части владений Транкавелей вновь вывело Тулузское графство на передний план, поскольку Арно-Амори никак не мог смириться со своим поражением шестимесячной давности. Раймунд VI был озабочен тем, чтобы его примирение с Церковью было официально признано. Он считал, что буллы Иннокентия III дают ему на это право, и знал, что без этого его графство всегда будет под угрозой. В мае он принял Арно-Амори в Тулузе и передал ему свой укрепленный дворец у южных ворот, замок Нарбоне, что даже его католические союзники сочли ненужным унижением. Тем не менее, Арно-Амори отказал ему в формальном примирении, которого граф добивался, сославшись на то, что его коллега, Федисий, находился в Риме. Когда, в середине июня Федисий вернулся в Лангедок, казалось, ничто не мешало признанию ортодоксальности Раймунда. Но Федисий был "человеком умным и дальновидным, он посвятил этому вопросу все свое сердце и разум в надежде найти какое-нибудь юридически приемлемое оправдание для отклонения просьб графа". На тайном совещании легатов было решено, что примирение с Раймундом означало бы связать себе руки и позволить ему воспользоваться своим собственным двуличием. Просматривая буллу, Федисий обратил внимание на фразу Иннокентия в которой говорилось, что до примирения графа с Церковью от него "ожидается повиновение инструкциям легатов". Граф получил много указаний, рассуждал он и не все из них были выполнены. Например, в его владениях все еще оставались еретики, а на дорогах взимали плату за проезд. Можно ли удовлетворить графскую просьбу, пока эти вопросы остаются нерешенными? Было ясно, что следует избегать излишней спешки, так как Иннокентий, несомненно, сочтет ее неправосудной. Поэтому они созвали Собор в Сен-Жиле и пригласили самого Раймунда предстать перед ним.

Собор начал работу в начале июля 1210 года, и Раймунд явился со своими юридическими советниками, ожидая примирения. Затем последовал циничный фарс. Аббат Сито поднялся и объявил, что не возражает против примирения графа с Церковью. Но Федисий зачитал отрывок из папской буллы, требующий от Раймунда принять указания легатов. Он заявил, что никакие доказательства не могут быть заслушаны по вопросам ереси графа или его соучастия в убийстве Пьера де Кастельно, пока не будут выполнены эти требования. Раймунду был зачитан их перечень, в том числе немедленный роспуск иностранных войск, которые составляли гарнизоны немногих оставшихся у него крепостей. Раймунд энергично протестовал, заявив, что выполнение требований легатов будут стоить ему потерей графства. В конце концов он разразился слезами, слезами вины и гнева, как ханжески предположил Федисий. Но это были не позорные слезы, за три столетия до того, как культ мужественности эпохи Возрождения сделал проявление чувств презренным.

Настойчивость Церкви в требовании распустить наемников Раймунда была продиктована чем-то большим, чем желание оставить его замки без гарнизонов. В провинции, где банды феодалов-разбойников были слабы, а феодальные армии редки, это, несомненно, имело бы эффект. Но рассуждения Церкви были больше похожи на рассуждения тех англичан XVIII века, которые не доверяли постоянной армии, потому что она "склонна к тирании". Церковь освятила феодальные узы и тем самым невольно ослабила их. Обязанность вассала сражаться за своего господина была сдержана другими обязательствами более духовного характера, правилами, которые предписывали надлежащее обращение с мирным населением, уважение к церковной собственности и соблюдение перемирия в святые дни. Именно эти правила имел в виду биограф Святого Бернарда, когда описывал его отца как человека "древнего и законного рыцарства, ведущего войну по святому закону"[16]. Правила XII века были близки к Женевской конвенции, и если они довольно часто нарушались, то их никогда нельзя было полностью игнорировать, как это однажды обнаружил Филипп Август, когда некоторые из его вассалов отказались вторгнуться во владения Ричарда Львиное Сердце, когда тот находился за морем возглавляя Третий крестовый поход. Церковь мудро отказалась точно определить, что она подразумевает под понятием "справедливая война". Но она подозревала, что государь, который обходится без услуг вассалов, нанимая вместо них наемников, знает, что его война несправедлива. На деле эти подозрения часто оправдывались. Наемники были людьми низкого происхождения, которые делали то, за что им платили и сражались как в справедливых, так и в несправедливых войнах. Их жадность и жестокость были печально известны. Тем не менее, Генрих II Английский использовал армию, полностью состоящую из наемников, и тем самым убедительно продемонстрировал, что древние правила больше не имеют смысла. Однако военная необходимость не влияла на взгляды Церкви, которая продолжала считать феодальную армию гарантией добродетели на войне. Даже суровый реалист Жуанвиль, писавший почти век спустя о крестовом походе Людовика IX, считал, что отряд Ги де Мовуазена отличился в битве при Мансуре потому, что состоял исключительно из его родственников и вассалов.

После унижения в Сен-Жиле граф вернулся в Тулузу по долине реки Од, проезжая мимо очевидных признаков усиления хватки Симона в провинции. Две крупные крепости, Вентажу и Монреаль, сдались при известии о падении Минерва. Базовый лагерь Симона в Пеннотье, к северо-западу от Каркассона, был заполнен свежими крестоносцами из Иль-де-Франс, и поступали сообщения о большом контингенте бретонцев, направлявшихся на юг. В замке, в комнатах, украшенных шелковыми коврами, новый виконт создал собственный двор, поддерживаемый его женой и родственниками, а также баронами его нового княжества.

В конце июля было решено атаковать Терм, единственную оставшуюся вражескую крепость к югу от реки Од. Для этого нужно было оставить в покое Кабаре, чтобы разобраться с ним в последнюю очередь, — решение, которое, возможно, имело смысл с точки зрения логистики, но о котором крестоносцы почти успели пожалеть. Симон немедленно отправился к Терму, отдав приказ своему громоздкому осадному обозу следовать за ним. Осадные машины в разобранном виде были уложены гарнизоном Каркассона на телеги и оставлены за стенами на берегу реки Од. Небольшой отряд должен был сопровождать их до Терма. Это быстро стало известно Пьеру-Роже де Кабаре от шпионов, которых он поставил наблюдать за передвижениями крестоносцев. В середине ночи осадный обоз был атакован рыцарским отрядом, которым командовал лично Пьер-Роже. Его приближение было замечено со стен, и гарнизон отогнал врагов. Но незадолго до рассвета они вернулись и уже начали рубить машины топорами и поджигать их привезенными тюками соломы, когда была поднята тревога. С рассветом на галечном берегу реки, вокруг телег, произошло небольшое сражение, в котором крестоносцы под началом командира гарнизона Гийома де Контра, постепенно одержали верх, нанеся налетчикам большие потери. Сам Пьер-Роже оказался прижат к реке, пока его люди спасались бегством, и спас свою жизнь только тем, что прикинулся крестоносцем и проскакал через ряды солдат гарнизона с криком: "Монфор! Монфор!".

Симон, не подозревая, насколько близко был к катастрофе, подошел к Терму с основной частью своего войска в середине августа 1210 года. Замок Терм не имел большого стратегического значения, но он был одним из самых больших и сильных в Лангедоке, и Симон не мог позволить себе оставить своим врагам базу для набегов на его владения. Замок располагался над узкой речной долиной в северной части Корбьера, региона с небольшим количеством дорог, острыми, густо заросшими лесом вершинами и долинами, которые оставались занесенными снегом до самого апреля. Терм, возвышавшийся над одноименной деревней, стоял, на отвесной скале, от которой на север к долине реки Орбьель тянулись два узких участка земли. Один из этих участков был защищен от нападения вертикальными скалами, другой — небольшой отдельно стоящей башней, известной как Терминет. На юге находилось укрепленное предместье и тонкая полоса скалистой земли, которая была единственным путем доступа к крепости. Владелец замка, Раймунд де Терм, был пожилым, закаленным в боях человеком, схожим характером с Пьером-Роже де Кабаре, и в свое время сражался и с графами Тулузы, и с Транкавелями. Он не собирался заключать мир с Симоном де Монфором и несмотря на быстрое приближение Симона, успел доставить в замок припасы и усилить гарнизон наемниками, нанятыми в Арагоне, Каталонии и Руссильоне.

Прибыв на место, Симон обнаружил, что недооценил трудности, связанные с захватом Терма. Его осадный обоз был задержан набегом Пьера-Роже и неровными дорогами Корбьера. Большая протяженность стен не позволила Симону окружить замок, и некоторое время его защитники могли свободно приезжать и уезжать на виду у лагеря крестоносцев. Подкрепления потихоньку просачивались в замок, а по истечении сорока дней быстро уходили. Рейды гарнизона из замка Кабаре проносились по дорогам к северу от Терма, нападая на небольшие группы крестоносцев и отправляя их в лагерь Симона с выколотыми глазами, отрезанными губами и носами. Гарнизон Терма выкрикивал со стен оскорбления и развлекался тем, что захватывал знамена крестоносцев и уносил их за ворота. Положение Симона начало улучшаться в конце августа. Прибыл обещанный контингент бретонцев с осадными машинами, а вскоре после этого — большая армия из Иль-де-Франс во главе с епископами Шартра и Бове и графами Дрё и Понтье. После этого крестоносцы впервые смогли полностью перекрыть доступ к замку. У юго-западной стены были установлены требюше Симона, а архидиакон Парижа, который сопровождал армию с севера, организовал из многочисленных слуг и некомбатантов в лагере некое религиозное братство, чтобы обеспечить осадные машины деревом и камнями. После предпринятого непрерывного обстрела внешние укрепления замка стали быстро поддаваться. Предместье, было разрушено и покинуто гарнизоном, а защитники башни Терминет, напуганные точностью стрельбы из требюше и отрезанные от замка солдатами епископа Шартрского, бежали ночью, оставив укрепление крестоносцам.

Несмотря на первые успехи, крестоносцы не смогли произвести никакого эффекта на сам замок. Требюше находились от стен лишь на расстоянии выстрела из арбалета, и их обслуге было трудно ими управлять. Некоторые повреждения были нанесены стенам с восточной стороны, но гарнизон восстанавливал их так же быстро, как осаждающие их разрушали. Каждый раз, когда штурмовая группа пыталась проникнуть в пролом, она обнаруживала, что путь ей преграждает импровизированная баррикада из дерева и камня, и была вынуждена отступить. Кроме того, у защитников были свои камнеметные машины, которые они начали использовать с большим успехом. Их мангонели обстреливали лагерь крестоносцев каменными ядрами с результатами, которые, несомненно, были скорее психологическими, чем практическими. Более опасными, потому что били точнее, были баллисты — большие арбалеты, установленные на деревянных рамах, которые взводились с помощью лебедок и стреляли длинными болтами. Бароны, потребовавшие от английского короля Иоанна I на лугу Раннимед распустить своих иностранных баллистариев, очевидно, были высокого мнения об этом оружии, которое последующие войны во многом оправдали. При профессиональном обращении, из баллист можно было прицеливаться с большой точностью и использовать их для уничтожения отдельных осаждающих на значительном расстоянии, как это почувствовали на себе некоторые крестоносцы под стенами Константинополя в 1204 году. Однажды болт из баллисты залетел в палатку Симона де Монфора, когда тот слушал мессу, и убил солдата, стоявшего сразу за ним. В другом случае каменное ядро, выпущенное со стен замка, раздавило сапера, с которым Симон разговаривал. Соратники Симона не преминули приписать его везение божественному вмешательству, но для самого виконта это было источником беспокойства и уныния. Невозможно было предугадать пределы воли гарнизона к сопротивлению. Каждый прошедший день приближал отъезд северных крестоносцев, а перспектива поражения и вторая зимовка в Лангедоке, в психологическом плане, была ужасной. В некоторые дни Симон отказывался принимать пищу и вместо этого с тревогой осматривал свои позиции, подбадривал своих людей и умолял северных крестоносцев, которые уже засобирались домой, остаться.

Периодически гарнизон Терма осуществлял тщательно спланированные вылазки, чтобы уничтожить отряды крестоносцев, проникших в заброшенный пригород, или атаковать уязвимые участки позиций осаждающих. Единственное требюше, нанесшее серьезный ущерб крепости, было атаковано и подожжено во время одной из вылазок в которой участвовало девяносто всадников. Машина, установленная на утесе напротив стен, была отделена от лагеря крестоносцев глубокой расщелиной в скале. Охрана из более чем трехсот человек, которую Симон выделил для ее защиты, разбежалась при приближении нападавших, и от разрушения требюше спасло лишь мужество одного рыцаря, Гийома де л'Экюрея. Он сдерживал налетчиков в течение нескольких минут, пока армия устраивала диверсию на оставшемся незащищенным участке стены. Налетчики отступили, и пожар был потушен.

Внутри замка, хотя Симон об этом не знал, дела обстояли далеко не лучшим образом. Защитники были хорошо обеспечены продовольствием, но воды стало не хватать. Испанские наемники Раймунда де Терма знали, что от армии крестоносцев им не дождаться отступления, и стремились к мирному урегулированию. Ближе к середине октября Раймунд предложил Симону условия, которые полностью отражали сохраняющуюся обороноспособность замка. По его словам, он был готов сдать его на время зимы, но Симон должен был оставить ему во владение окрестные земли, а сам замок восстановить к следующей Пасхе. Эти условия предлагали Симону скудное вознаграждение за изнурительную и дорогостоящую осаду, которая длилась уже два месяца. Но он принял их, и не без оснований. Епископ Бове и графы Дрё и Понтье заявили ему, что они уже заслужили свои индульгенции, и, несмотря на отчаянные мольбы Симона и его жены, намеревались уехать на следующее утро. Из большого северного войска, прибывшего в сентябре, только епископ Шартрский и его люди согласились остаться еще на несколько дней.

Было решено, что Раймунд де Терм откроет ворота крестоносцам на следующий день. В ту же ночь, после продолжительной осенней засухи, небеса разверзлись. Проснувшись, защитники обнаружили, что их резервуары наполнились водой из-за сильного ливня, а лагерь осаждающих уже покинут основной массой северного войска. Когда маршал Симона пересек грязь ничейной землю, чтобы принять капитуляцию замка, его встретил прямой отказ. Симон отправил маршала обратно, чтобы тот вразумил гарнизон и предложил ему любые условия сдачи замка на зиму. С ним отправился Бернард де Рокфор, бывший епископ Каркассона, который был другом Раймунда де Терма, а его мать и брат, оба катары, были среди гарнизона. Два офицера гарнизона, считавшие, что их честь была поругана отказом от договора предыдущего дня, согласились покинуть замок и сдались добровольно. Но остальные остались непоколебимы, и осада продолжалась. Была уже середина октября. Епископ Шартрский уехал на рассвете следующего утра, забрав с собой оставшуюся армию. Листва стала темно-коричневой. Дождь превратился в снег, и ледяные ветры продували лагерь крестоносцев. Вскоре горные дороги были перекрыты, а громоздкие осадные машины застряли среди отдаленных вершин Корбьера. Но Симон отказывался рассматривать возможность снятия осады.

В ноябре, к бурному восторгу Симона, из немецкой провинции Лотарингия прибыл большой отряд крестоносцев. Теперь виконт был достаточно силен, чтобы вновь окружить замок. Инженеры обслуживавшие требюше, которые раньше не могли рассчитать дальность и высоту полета своих снарядов, внезапно пристрелялись и нанесли страшные разрушения гребням стен замка. 22 ноября Симон приказал своим людям вырыть траншею до самых стен в надежде найти слабое место, которое могли бы заминировать его саперы. Несмотря на возобновившуюся активность осаждающих, замок, вероятно, мог бы продержаться еще долгое время. Но дизентерия, бич переполненных, плохо снабжаемых водой средневековых замков, стала находить жертвы среди гарнизона. При виде саперов, приближающихся к стенам, началась паника, тем более что гарнизон не мог рассчитывать на какие-либо условия капитуляции, так как ранее обманул осаждающих. В ночь на 22 ноября защитники попытались незамеченными ускользнуть из замка. Но произошла заминка из-за того, что Раймунд де Терм приказал своим людям подождать, пока он вернется за чем-то, что забыл. Пока они ждали, их передвижения были замечены часовым осаждающих, который поднял тревогу. Крестоносцы, пробудились ото сна и бросились в погоню убив нескольких беглецов, но большинство, более легкие на ногу, скрылись в густом лесу. Самого Раймунда спрятавшегося в подлеске захватил пехотинец-доброволец из Шартра. Его доставили в Каркассон, где он провел остаток жизни в камере под башней цитадели.

Неожиданная победа Симона придала новую остроту политической войне, которую легаты продолжали вести против Раймунда VI. Раймунд жил под угрозой отлучения с момента его конфликта с легатом Федисием на июльском Соборе в Сен-Жиле. У легатов уже четыре месяца был законный повод для того, чтобы возбудить против него дело. Все, что им было нужно, — это политическая возможность. Когда Симон де Монфор с триумфом шел на север через Од в долину реки Тарн, принимая капитуляции и захватывая покинутые замки, Раймунд пригласил его на встречу. Встреча состоялась на Рождество, и была бурной. Симон заметил, что в свите графа было несколько человек, которые, по его мнению, предали его интересы врагу и бурно протестовал. Граф уклонился от ответа, и они расстались в плохих отношениях.

Симон мог позволить себе поссориться с графом. После падения Терма Педро II Арагонский едва ли мог отказаться принять его в качестве своего вассала, не потеряв при этом права сюзеренитета. Стало ясно, что если король не хочет разрушить сложный комплекс арагонских интересов на Юге, Симона придется втянуть в него, как это было ранее сделано с Транкавелями. Примерно 22 января 1211 года, когда король направлялся в Монпелье, он был встречен в Нарбоне всеми соперничающими фракциями: Арно-Амори и епископ Юзесский, графы Тулузы и Фуа, а также сам Симон де Монфор. Арно-Амори умолял короля принять оммаж от Симона, и после причитающейся демонстрации нежелания Педро сделал это, и даже пошел дальше. Он согласился на обручение своего четырехлетнего наследника Хайме с дочерью Симона Амицией и оставил сына на попечение Симона в качестве залога своей искренности. Теперь, когда он великодушно уступил желаниям легатов, Педро был в состоянии добиться уступок по другим направлениям. Он хотел, чтобы Раймунд VI примирился с Церковью на разумных условиях. Арно-Амори согласился смягчить свои условия настолько, что позволил Раймунду получить часть имущества, конфискованного у еретиков, при условии, что он будет сотрудничать в их преследовании. На территории, находящейся под его непосредственным контролем, графу разрешалось забирать все имущество осужденных еретиков; в других местах он получал треть или четверть. Позже легаты указывали на это предложение как на доказательство великодушного отношения, которое они всегда оказывали Раймунду VI. По их словам, они не просили ничего другого, кроме того, чтобы он изгнал еретиков из своих владений. На самом деле были и другие условия, но они не были объявлены в Нарбоне. Их придержали, чтобы объявить на Соборе епископов, созванном в Монпелье в конце месяца.

Неделю спустя Раймунд должным образом прибыл в Монпелье. В присутствии арагонского короля и толпы знати, Арно-Амори вручил ему письменный список требований легатов, которые были исключительно суровыми. Раймунд должен был распустить своих наемников в течение двадцати четырех часов; он должен был удовлетворить претензии многочисленных церковных землевладельцев; он должен был отказаться от защиты евреев и всех, кого Церковь называла еретиками. Затем последовал ряд предписаний, касающихся питания. На стол графа должно было подаваться не более двух мясных блюд, а сам он должен был носить только хорошую прочную одежду не яркого цвета. Все его замки и крепости должны были быть разрушены. А городское дворянство, это странное сословие, неизвестное на севере, благодаря присутствию которого города Лангедока было так трудно захватить, фактически должно было быть упразднено, так как все дворяне княжества Раймунда теперь должны были жить в деревнях. Должны были исчезнуть ростовщики и сборщики пошлин. Армия крестового похода должна была получить право на питание и кров от графа и его вассалов. Наконец, Раймунд должен был записаться в ряды тамплиеров или госпитальеров и отправиться в Святую землю до дальнейших распоряжений.

Граф с изумлением слушал, как его секретарь медленно зачитывал этот необычный документ. Он подозвал к себе короля Арагона и умолял его выслушать "странные повеления, которые дали мне легаты". Возможно, наиболее экстремальные из этих условий были выдуманы пропагандистами последовавшей за тем войны. Но мало сомнений в том, что легаты намеренно выставили неприемлемо завышенные условия. Они не хотели видеть Раймунда примиренным с Церковью. Они осознавали свою власть и хотели распространить ее на все его владения. Выслушав условия во второй раз, Раймунд без единого слова покинул зал, сжимая документ в руке. Он дал знать легатам, что ответ они получат на следующий день. Но на следующее утро он покинул Монпелье, даже не попрощавшись с ними. Говорили, что он увидел канюка, летевшего слева, и принял это за дурное предзнаменование.