Альбигойский крестовый поход

VI. 1209: Безье и Каркассон

Армия покинула Лион в начале июля, во главе с аббатом Сито, архиепископом Санса, епископами Отёна, Клермона и Невера и герцогом Бургундским, шедшим впереди с развевающимся знаменем. По мере приближения крестоносцев дворянство Юга поспешило заключить с Церковью мир. Провансальский дворянин и ярый антиклерикал Гийом Порселе, приютивший в своем доме убийцу Пьера де Кастельно, подчинился в конце июня. Легат Мило лично руководил сносом двух церквей в Арле, которые Гийом превратил в крепости, чтобы контролировать проезд по берегам Роны. Двенадцать замков, стоявших на пути крестоносцев, были сданы легату их владельцами, включая большие каменные крепости Рошмор и Руссильон.

Раймунд VI лично встретил крестоносцев в Валансе. Он прекрасно понимал свое уязвимое положение и обещал распустить своих испанских и брабантских наемников, что оставляло его без армии, а его самые сильные замки были сданы Церкви. Если бы ему не удалось достаточно убедительно прикинуться крестоносцем, то его владения вскоре оказались бы беззащитными перед мощной и полной энтузиазма армией северян. Очевидно, что выживание графа зависело от того, сумеет ли он обратить крестовый поход против своего племянника, Раймунда-Роже Транкавеля, виконта Безье, который, без сомнения, навлек на себя беду своим отказом рассмотреть, в начале года, вопрос о союзе. Раймунд был готов пойти на дальнейшие уступки и обещал подчиниться решениям командиров крестового похода и найти в своих владениях для них припасы и подходящие места для лагерей. Он был готов сдать больше крепостей и даже предложил им в качестве заложника своего двенадцатилетнего сына. Ведомая графом, армия перешла через большой восемнадцатиарочный мост, который Святой Бенезе (Бенедикт Авиньонский) не так давно построил через Рону в Авиньоне, и достигла Монпелье около 15 июля. Там крестоносцев встретил Раймунд-Роже Транкавель.

Раймунд-Роже был обаятельным молодым человеком, но скорее гордым, чем способным. Он унаследовал свой обширный фьеф в возрасте девяти лет, и ему было всего двадцать четыре года, когда он увидел, что в него вторгся его дядя с большим войском из северян. Сам Раймунд-Роже катаром не был, но большинство его вассалов присоединились к секте и, воспользовавшись долгим периодом его несовершеннолетия, освободились от его власти, превратив свои замки и городки в столицы мелких пиренейских государств. Виконт владел двумя сильнейшими городами Юга, Безье и Каркассоном, но в других местах его власть была зыбкой. Бездействие Раймунда-Роже во время подготовки к крестовому походу можно объяснить лишь его убежденностью в том, что угроза нависла только над его дядей. Сначала, когда он услышал о покорности Раймунда в Сен-Жиле, он отказывался в это верить. Но когда его слабость и изоляция стали очевидны, а союзники покинули его и ушли в свои горные замки, Раймунд-Роже проглотил свою гордость и отправился на встречу с Арно-Амори в Монпелье. Он утверждал, что не сделал ничего для пользы катаров, и, что он не мог контролировать своих вассалов-еретиков. Он просил прощения за свои антиклерикальные эксцессы и заявил, что готов подчиниться Церкви на тех же условиях, что и Раймунд VI. Легат отослал его без ответа[8] и Раймунд-Роже вернувшись домой призвал своих вассалов прибыть к нему в Каркассон. У него оставалось очень мало времени, ведь на сбор армии и подготовку крепостей и замков ушло бы не меньше недели, а Безье находился всего в двух днях пути от Монпелье. Поскольку Безье контролировал мост, по которому проходила римская дорога через реку Орб, виконт надеялся, что горожане задержат крестоносцев на достаточно долгое время, чтобы он мог собрать войска в Каркассоне. Раймунд-Роже скакал всю ночь, и добрался до Безье перед рассветом следующего утра, опередив армию крестоносцев всего на несколько часов. Было созвано собрание горожан, на котором виконт попросил их защищать город изо всех сил, пока он не сможет прислать им помощь. Затем он уехал на запад, забрав с собой всю еврейскую общину Безье.

Еврейские общины южных городов были слишком ценным источником налогов и администраторов, чтобы оставлять их на милость крестоносцев. Раймунд-Роже, как и большинство сеньоров провинции, ревностно оберегал их. Его представителем в Безье одно время был еврей по имени Самуэль. Другие евреи владели домами, платными воротами, соляными копями, обширными землями. Знаменитые школы талмудического права существовали в Нарбоне, Люнеле и Бокере, где странствующий раввин Вениамин Тудельский в 1160 году видел еврейских учеников из "дальних стран". Богатые, обеспеченные, живущие в постоянном контакте с внешним миром, чем их христианские покровители, эти общины внесли большой вклад в процветающий ренессанс еврейской письменности. Растущая сила мистицизма, столь же заметная в еврейском мире, как и в христианском и исламском, зародилась в Лангедоке благодаря произведению Сефер ха-бахир (Книга яркого света) и каббалистическим трудам Авраама бен Исаака "Слепого" из Поскьера. Эти люди пользовались уважением многих южных сеньоров и даже некоторых клириков, что было немыслимо на севере. Отец Исаака, знаменитый ученый-талмудист, был вызволен Роже II Транкавелем из сеньориальной тюрьмы в Поскьере и обосновался при его дворе в Каркассоне. Параллельно с распространяющимся аскетизмом катаров, среди евреев укоренился другой мистицизм, имевший с катарским много общего. Вениамин Тудельский встретил в Люнеле еврея, который "отбросил все мирские дела, учился день и ночь, соблюдал посты и никогда не ел мяса". Эти сообщества Альбигойский крестовый поход должен был изгнать в ту, постоянно уменьшающуюся, часть Испании, где все еще существующая религиозная терпимость позволяла трем религиям вместе процветать. Слово "крестовый поход" вызывало у евреев мрачные ассоциации. Резня, учиненная в Рейнской области участниками Первого крестового похода, была еще свежа в памяти, а крестовый поход против испанских мавров, который прошел через южную Францию в 1065 году, уничтожил всех евреев на своем пути. Евреи Безье были рады покинуть город вместе с виконтом. Они жили зажиточнее, чем их соседи-христиане[9].

21 июля крестоносцы пересекли реку Эро, которая обозначала восточную границу земель Раймунда-Роже. Лето 1209 года было необычайно жарким, а климат в восточном Лангедоке в те времена был более влажным, чем сейчас. Мелиорационные каналы, построенные в римские времена, не поддерживались после VI века и в бассейнах рек Орб и Од, а также в длинной полосе суши на берегу моря у Безье и Нарбона образовались заболоченные водоемы. Соляные бассейны, покрывавшие все побережье Лионского залива, были слишком прибыльными для владельцев, чтобы рассматривать возможность мелиорации. Внутри страны плоская южная равнина, через которую проходила римская дорога, представляла крестоносцам пейзаж, разительно отличающийся от того, к которому они привыкли на севере. Лесов было значительно меньше. Половина сельскохозяйственных угодий, вместо трети, лежала под паром. Обширные участки земли заросли пожелтевшим кустарником, были заняты болотами или твердой каменистой почвой, слишком бедной для какой-либо обработки и непроходимой для деревянных плугов. Только фруктовые деревья — оливы и миндаль — хорошо приживались на такой земле. На возделанных полях, которые, несмотря на дробление владений, все еще несли на себе отпечаток огромных римских вилл, основным злаком был ячмень, а не вездесущая рожь, которая принесла крестьянам на севере ужасы эрготизма. По краям равнины были заметны следы другой войны. Борьба виноградной лозы со злаками, которой не исполнилось и ста лет, привела к тому, что виноградники завладели обочинами дорог и чередой участков мелких землевладельцев вокруг крошечных городков на холмах из осыпающегося камня и розовой римской черепицы на плоских крышах домов. Вместе с виноградниками появились каменные стены, которые не позволяли свободно пастись козам и овцам и постепенно изменяли древний ландшафт. Во времена Плиния в Безье производили лучшее вино во Франции, но лишь недавно расцветшая торговля с Италией и Левантом позволила этим южным городам вновь держать виноградники и покупать зерно в других местах. Монпелье, как говорили его жители Григорию X, не имел ничего, кроме вина; но благодаря прекрасным деловым связям и "жажде наживы его купцов", горожане никогда не оставались без средств к существованию, и делегаты церковного Собора, который Григорий хотел провести там, были бы хорошо накормлены[10].

Сервиан, где Святой Доминик и его спутники провели бесплодную неделю, споря с видными катарами в 1206 году, сдался без сопротивления 21 июля. В Безье, в восьми милях от него, горожане углубляли ров за городскими стенами и собирали припасы. Крестоносцы же ожидали длительной осады. 22 июля они послали старика-епископа, который верхом на муле сопровождал их из Монпелье, вести переговоры с горожанами. На публичном собрании в соборе епископ подчеркнул силу армии крестоносцев и неизбежность ее приближения и посоветовал жителям сдаться. Он привез с собой список из более чем двухсот известных еретиков и если добрые католики будут готовы передать этих людей в руки легатов или, наоборот, выйти через ворота, оставив еретиков одних в городе, их жизнь и имущество будут пощажены. В противном случае они будут отданы на милость крестоносцев. Эти условия были неприемлемы для большинства горожан. Их город, построенный на уступе с видом на реку Орб, был хорошо обеспечен продовольствием. Они считали, что смогут продержаться по крайней мере месяц. К тому времени, рассуждали горожане, огромная масса крестоносцев и их лагерных слуг исчерпает все запасы продовольствия, которые можно было достать в округе. Кроме того, из Каркассона ожидалось подкрепление. Пока все это обсуждалось, армия Арно-Амори уже заняла позиции на юго-восточной стороне города, под скальной террасой, на которой стоял собор. Епископ, видя, что его мольбы не находят отклика, поспешно удалился, прихватив с собой горстку горожан, чьи нервы не выдержали испытания.

Едва он успел покинуть город, как начались боевые действия. Отряд из горожан, издававших леденящие кровь крики, вышел на вылазку и обрушила на крестоносцев ливень стрел. Один крестоносец, рискнувший выйти на мост под стенами, был тут же зарублен. Это зрелище сильно разъярило боевых и лагерных слуг, которые устанавливали шатры своих господ в нескольких сотнях ярдов от стен. Схватив дубины, шесты и все что попало под руку, они яростно бросились к стенам города. Одни попытались подкопаться под основанию мощных стен, другие же подобрались к воротам и стали разбивать их деревянные балки. Горожане не ожидали столь скорого штурма и стены не были должным образом укомплектованы защитниками. В то время как колокола города начали бить набат, защитники, охваченные паникой, уже бросали свои посты и бежали под защиту городских церквей. Крестоносцы некоторое время с изумлением наблюдавшие, как их слуги штурмуют город, наконец вооружились и прибыли на место в тот момент, когда ворота уже сдавались под напором неуправляемой толпы снаружи. Не прошло двух или трех часов как крестоносцы стали хозяевами Безье.

Лагерные слуги были опьянены успехом, разгорячены фанатизмом и жадностью. От проповедников крестового похода они узнали, что южане, это орудие сатаны, защитники евреев, да к том уже безмерно богаты. Ворвавшись в город, они с криками пронеслись по улицам, убивая всех, кто не успел спрятаться. Начались ужасающие сцены разрушения и насилия. Вооруженные до зубов рыцари, не желая отставать в погоне за добычей, врывались в дома, оттесняя своих слуг и вырывая из их рук ценные вещи. Не получив богатой добычи, лагерные слуги разбрелись по городу, охваченные жаждой уничтожения того, что не могли присвоить. Они вторгались в церкви и вырезали перепуганных горожан, собравшихся там в поисках защиты. Священников, женщин и детей рубили без разбора, когда те цеплялись за реликварии и распятия. Из толпы, заполнившей церковь Мадлен, не осталось в живых ни одного человека. Проходя через город, слуги самодельными факелами и поджигали все лучшие дома, которые попадались им на пути. Пожар быстро распространялся по деревянной городской застройке. У юго-восточной стены загорелась стена собора, и высокий свод обрушился, погребая под собой тела убитых горожан. Грабежи закончились только к вечеру, когда жар пылающего города стала невыносим, и крестоносцы были вынуждены отступить на луга у реки.

Разграбление Безье, хотя вышло спонтанным, было вполне желанным для церковных лидеров крестового похода. По мнению Пьера Сернейского, провидение справедливо наказало этих "отвратительных псов". Один немецкий монах рассказывал, что Арно-Амори, когда его спросили в разгар бойни, как отличить католиков от еретиков, ответил: "Убивайте их всех; Господь узнает своих" и эта фраза вошла в историю как олицетворение духа, который привел крестоносцев на Юг. Однако, произносил ли Арно-Амори подобные слова в действительности, остается неясным. Да это и не важно. Легат без сожаления доложил о резне Иннокентию III, отметив лишь, что "ни возраст, ни пол, ни статус не были пощажены". Ни он, ни его церковные коллеги не сочувствовали даже погибшим католикам. В конце концов, им предлагали мир, если они выдадут своих соседей-еретиков, но они отвергли это предложение. Военачальники крестоносцев, правда, сожалели о пожаре, поскольку в нем погибла большая часть их добычи. Но они рассудили, что весть о произошедшей резне отобьёт охоту к сопротивлению в других городах Лангедока. После того как город выгорел, они собрались на совет и решили, что в каждом городе, который окажет им сопротивление, все население будет предано мечу.

Первые плоды этого решения проявились почти сразу. Через несколько дней, когда крестоносцы отдыхали от своих трудов, из Нарбона прибыла делегация с предложением о полной покорности. Горожане осознавали, что всего один день пути отделяет их от дымящихся руин Безье. Они обязались немедленно выдать легату всех известных еретиков, а также все имущество, принадлежащее еретикам или евреям. Кроме того, они обещали снабжать армию крестоносцев продовольствием и платить шестидесяти процентный налог со своего имущества на расходы крестового похода. На этих условиях вожди армии согласились предоставить им свою защиту. Еще одно доказательство того, что разграбление Безье оказало крестоносцам серьезную услугу, встретилось им во время похода вверх по долине реки Од к Каркассону. Они проходили через деревни и городки, пустые и безмолвные, но с ломящимися от зерна и фруктов амбарами, из которых они могли свободно черпать продовольствие. Некоторые деревни были обнесены крепкими стенами, как Ниссан к югу от Безье, которые могли задержать крестоносцев на несколько недель. Однако их гарнизоны и жители бежали в леса. Жители других поселений, расположенных дальше к западу, забрали своих домашних животных и присоединились к растущей толпе голодных беженцев под Каркассоном.

Передовой отряд армии крестоносцев прибыл к Каркассону вечером 28 июля, когда колокола города звонили к вечерне. Каркассон был несравнимо самым сильно укрепленным городом во владениях Раймунда-Роже. Он был построен на крутом уступе в шестистах ярдах от заболоченного русла реки Од. Его стены, изначально построенные вестготскими королями V века, примерно соответствовали внутреннему контуру нынешних укреплений. Честолюбивые и агрессивные виконты поддерживали их в хорошем состоянии. В 1209 году в Каркассоне насчитывалось двадцать шесть башен, а укрепленный дворец Транкавелей примыкал к стенам с западной стороны. На протяжении веков Каркассон разрастался, и уже давно обзавелся пригородами. Два из них, Бург на севере и Кастелларе на юге, были также окружены стенами и рвами. Третий, пригород Сент-Винсент, включавший еврейский квартал, находился между городом и рекой и был незащищен. Однако у Каркассона была одна серьезная слабость. Он находился слишком далеко от реки, так что гарнизон не мог контролировать узкий деревянный мост, а когда вражеская армия начинала в осаду, то снабжение водой зависело от глубоких колодцев, вырытых внутри городских стен.

Раймунд-Роже не предполагал, что крестоносцы доберутся до него так быстро. Но он с пользой использовал десятидневную передышку. Боевые деревянные галереи, которые во время войны находились на крепостных стенах и позволяли гарнизону защищать их основания от вражеских саперов, были собраны плотниками с поразительной быстротой. Трапезная каноников собора была разобрана на камни, и даже стойла для мулов каноников были распилены для ремонта укреплений. Раймунд-Роже, как и жители Безье до него, надеялся, что армия крестоносцев окажется слишком большой для ресурсов окружающей сельской местности, и продовольствие у нее закончится раньше, чем у гарнизона. За пределами города все съедобное было собрано или сожжено. Старомодные водяные мельницы на реке Од, которые плавали по середине реки, удерживаемые с обоих берегов канатами[11], были разрушены, чтобы осаждающие не могли перемолоть зерно.

Основная часть армии крестоносцев прибыла 1 августа, на четыре дня позже своего передового отряда, и сразу же приступила к осаде города. Осмотр местности вскоре выявил слабые места в обороне. Стены пригородов были низкими и слабо защищены башнями и как только осаждающие проникли бы через них, они смогли бы подойти к городским стенам, под прикрытием домов, на расстояние выстрела из лука. На следующее утро крестоносцы начали занимать неукрепленный пригород Сен-Винсент. Это привело к тому, что город был отрезан от выхода к реке, хотя гарнизон оказал ожесточенное сопротивление. Раймунд-Роже возглавил вылазку из ворот замка, после чего под стенами завязалась кровопролитная битва, завершившаяся отступлением гарнизона. Укрепленный пригород на севере, известный как Бург, был взят штурмом 3 августа, его защитники бежали, когда северное духовенство, собравшееся в лагере крестоносцев, запело Veni Sancte Spiritus (Приди, Дух Святой). Эта секвенция, текст которой, приписывается Иннокентию III, была принята великими исполнителями прекрасных гимнов, цистерцианцами, и сразу же завоевала популярность на севере Франции. Ей предстояло стать гимном крестового похода[12].

После взятия Бурга его стены были разрушены до основания, а камень использован для заполнения рва вокруг северного сектора городских стен. Ободренные успехом, осаждающие решили штурмовать гораздо более сильно укрепленное предместье Кастелларе на южной стороне города. 4 августа они попытались ворваться туда поднявшись на стены по штурмовым лестницам. Однако гарнизон защищался с мужеством, которое вынужден был признать даже немилосердный Пьер Сернейский. Крестоносцам удалось ненадолго занять ров под стенами, но они были отбиты ливнем стрел и камней и отступили с большими потерями. Через три дня была предпринята еще одна попытка с помощью осадных машин, которые обстреливали стены Кастелларе в течение всего утра 7 августа. Группа саперов подобралась под специально построенном навесом на колесах и, прежде чем он было подожжен потоком пылающих снарядов, сумела подкопаться под основание стены. На рассвете следующего утра подкоп был подожжен, и стена рухнула. Крестоносцы с криками ворвались через пролом и продвигались вперед, улица за улицей, пока полностью не овладели пригородом. Но в эйфории от победы они не оставили там достаточно большой стражи, когда уходили в свой лагерь. Поэтому в результате смелой вылазки гарнизону удалось ненадолго овладеть Кастелларе и сжечь его, лишив осаждающих убежища в домах, расположенных под стенами города.

На этом этапе осады в лагерь крестоносцев прибыл Педро II Арагонский с эскортом из ста рыцарей. Интерес Педро к ходу крестового похода на первый взгляд удивителен. В 1204 году король заключил оборонительный союз с Раймундом VI, согласно которому каждый из них обязался помогать другому против "любого человека в мире", в число которых явно входили крестоносцы Арно-Амори. Но Раймунду крестовый поход пока не угрожал, а Педро больше интересовала судьба Транкавелей, чем переменчивого графа Тулузского. Педро происходил из династии традиционных союзников Транкавелей — графов Барселонских, которые стали королями Арагона во времена его отца. Его династические амбиции были тесно связаны с судьбой Каркассона. Благодаря стечению обстоятельств и дипломатическому искусству он стал стержнем средиземноморской державы, которую его предки собирали более века.

Эта держава возникла на руинах, к которым законы южного престолонаследия привели графство Прованс. В течении XI века все ветви по мужской линии древнего рода графов Прованса вымерли. В результате графство осталось в безраздельном владении потомков по женским линиям, и этими потомками были главы южных династий, которые в разное время вступали в браки с женщинами из рода прованских графов: графы Форкалькье, графы Тулузы и Барселонско-Арагонский дом. В 1112 году все они были совместно графами Прованса. Очевидно, что территориальный раздел был необходим. Но точная форма этого раздела была причиной спорадических войн между тремя семьями на протяжении всего XII века. В 1198 году Перпиньянским договором мир между Тулузским и Барселонско-Арагонским домами был восстановлен, и вскоре после этого Раймунд VI женился на сестре Педро II. Но эти договоренности были не более чем подтверждением главенствующего положения, которое каталонская династия заняла в долине южной Роны. Младший брат Педро II был графом Прованса, а сам он, в 1204 году, стал графом Монпелье в результате брака. В итоге этих сложных сделок виконтства Безье и Каркассон, контролируемые Транкавелями, стали важнее, чем когда-либо. Они были связующим звеном между Каталонией и Провансом. Тот, кто управлял ими, мог прервать сухопутные и морские пути, которые были жизненно необходимы молодой державе Педро. Будучи вассалом Церкви и человеком сильной, хотя и условной набожности, Педро мало симпатизировал катарам или их союзникам. С другой стороны, он, как и его предки на протяжении полутора веков, претендовал на роль непосредственного феодального сюзерена Транкавелей. Дважды, в 1067 и 1150 годах, Транкавели отказывались от оммажа Тулузскому дому и приносили его Барселонско-Арагонскому. Права, которыми эти оммажи наделяли каталонскую династию, были довольно спорными, и их законность была под вопросом. Но Раймунд-Роже Транкавель, безусловно, признал их действительными, а Педро II питал амбиции превратить их в основу обширного южного княжества, расположенного вдоль Пиренеев. Эти амбиции зависели от продолжения отношений Педро с Транкавелями. Его не радовала перспектива их смещения и замены каким-нибудь северным бароном или, что еще хуже, графом Тулузским. По таким же соображениям Раймунд-Роже был крайне заинтересован в примирении с Церковью, и Педро приехал предложить свои услуги в качестве посредника.

Когда король прибыл в лагере крестоносцев был ужин. Раймунд VI вежливо принял его в своем роскошном шатре у реки, и ему было разрешено войти в город при условии, что он будет без оружия и только с тремя спутниками. Гарнизон обрадовался его прибытию, решив, что король прибыл с подкреплениями. Но вскоре наступило разочарование. Педро настойчиво указывал, что если бы Раймунд-Роджер прислушался к его совету изгнать еретиков, он не оказался бы в столь затруднительном положении. Королевский эскорт из испанских рыцарей был недостаточно силен, чтобы прорваться сквозь линии осаждающих, и даже если бы он был достаточно силен, это не принесло бы никакой пользы. В городе было слишком много голодных некомбатантов. Его население пополнилось напуганными беженцами, среди которых было много женщин и детей. Колодцы от сильной летней жары пересохли, и среди жителей города и беженцев уже начали распространяться болезни. Влажность, комары и запах гниющих туш животных угнетали. С другой стороны, крестоносцы ни в чем не испытывали недостатка. Они разбили свой лагерь среди тенистых садов, и уже наслаждались плодами раннего урожая. Они захватили солончаки на близлежащем болоте и, несмотря на разрушение водяных мельниц, смогли обменивать соль на хлеб у местных крестьян. Гарнизон, моральный дух которого был на пределе, согласился, чтобы Педро II провел переговоры о капитуляции. Арно-Амори, однако, осознавал свою силу и не был настроен идти на компромисс. Каркассон был гнездом еретиков, он оказал сопротивление армии Бога и подвергнется участи Безье. Только в качестве особой милости арагонский король выговорил Раймунду-Роже право покинуть город с одиннадцатью спутниками по его выбору и с таким количеством имущества, которое они могли унести. "Когда ослы полетят, мы увидим, как это произойдет", — пробормотал Педро. Раймунд-Рожер отверг эти условия, и осада продолжилась, а Педро возвратился в Барселону.

К 14 августа неуступчивость Арно-Амори поугасла. Несколько штурмов было отбито арбалетчиками, а осадный обоз северян не смог произвести никакого впечатления на защитников стен. Крестоносцы уже решили заменить Раймунда-Роже на посту виконта Безье и Каркассона одним из своих и на встрече лидеров было отмечено, что если Каркассон постигнет участь Безье, то кто бы ни был выбран новым виконтом, править ему будет нечем. Поэтому гарнизону были предложены новые условия капитуляции. Их жизни будут сохранены, если они сдадутся, но они и все жители должны будут выйти из ворот вместе, одетые только в рубашки и штаны, оставив все свое имущество. В городе по этому поводу было проведено собрание. Раймунд-Роже с девятью ведущими членами гарнизона согласился на переговоры с крестоносцами в шатре графа Неверского. Но как только условия были согласованы, Раймунда-Роже схватили и заковали в цепи, грубо нарушив условия договора. На следующий день, 15 августа, остальные жители покинули Каркассон в соответствии с соглашением, не взяв с собой ничего, кроме своих грехов, как записал Пьер Сернейский.

Когда вошедшие в город крестоносцы стали делить прекрасных боевых коней виконта и выбирать подходящее жилье в городских особняках, по улицам прошли глашатаи, призывая их послушать проповедь аббата Сито. Аббат, стоя на мраморной глыбе, призывал их сдерживать себя. Он напомнил им, что своей победой они обязаны Богу. Пусть они отбросят все мысли о личной выгоде и вместо этого отнесут всю добычу в одно место, где она поступит в распоряжение нового виконта, которого вскоре должны были избрать. Это предложение, хотя оно явно не могло понравиться всем крестоносцам, было принято. Общий склад ценностей был передан под охрану нескольких надежных рыцарей (которые впоследствии все же присвоили себе 5.000 ливров), а предводители армии приступили к выборам преемника Раймунда-Роже.

Сначала виконтство было предложено главным баронам армии. Но герцог Бургундский, граф Неверский и граф Сен-Поль отказались взять на себя это неблагодарное бремя. Для рассмотрения вопроса была назначена избирательная комиссия, состоящая из четырех рыцарей, двух епископов и аббата Сито. Крестоносцы становились нетерпеливыми и уже стремились разойтись по домам. Мало кого из них интересовало княжество, которое было завоевано мечом и вполне могло быть мечом же и отвоевано, после ухода армии Бога. Некоторые считали владения Транкавеля проклятыми. В конце концов, комиссия обратила внимание на Симона де Монфора, мелкого барона из Иль-де-Франс, который, после некоторых формальных возражений, согласился принять эту честь. Пьер Сернейский говорит, что его пришлось умолять, запугивать и, в конце концов, аббат Сито приказал ему принять эту честь. Но Симон был именно тем рыцарем, чьи амбиции, неосуществимые в маленьком северном владении, нашли выход в крестовых походах. Возможно, сыграло свою роль и его демонстративное нежелание добилась от легата лучших условий, но вряд ли он рассчитывал, что его воспримут всерьез.

Симон де Монфор был отцом того бурного политика, чья карьера должна была стать столь значимым эпизодом в истории средневековой Англии. У отца и сына было много общего. Оба были беспринципными, угрюмыми, интроспективными людьми, с сильной набожностью и огромными амбициями, которые не упускали возможности. В течение столетия экспансия Франции в Англию, Испанию, южную Италию и на Ближний Восток предоставила таким семьям несравненные возможности для реализации своих желаний. Безусловно, Симон-старший был предназначен для большего, чем владением Монфор-л'Амори и Эперноном. Через свою мать он был наследником важного английского графства Лестер. Но смерть его дяди, Роберта графа Лестера, совпала с кульминацией войны между Англией и Францией. Французские бароны, такие как Симон, видели, как их английские земли были конфискованы королем Иоанном, а сами они остались с громкими титулами, не имея состояния, чтобы их поддерживать. В 1202 году Симон, присоединившийся к Четвертому крестовому походу, был искренне потрясен тем, как цинично венецианцы использовали священную войну для реализации собственных амбиций. Когда крестоносцы осадили христианский город Зара в Далмации, Симон отказался участвовать в штурме. Вместо того чтобы последовать за крестоносцами в Константинополь и помочь им в разрушении Византийской империи, он вернулся в Италию и отправился в Сирию, чтобы исполнить свой обет, сражаясь против мусульман. Менее чем через три года после возвращения в Монфор-л'Амори он, по особой просьбе герцога Бургундского, принял крест против альбигойцев, став одним из первых баронов-крестоносцев в Иль-де-Франс. Симон уже отличился во время крестового похода. Он возглавил штурм замка Каркассон, 4 августа, и спас раненого рыцаря из рва, под ливнем стрел, пока остальные отступали.

В 1209 году Симону де Монфору было около сорока лет, и по средневековым меркам он был уже стариком. Это был высокий, похожий на быка человек с густой копной волос, способный, несмотря на свой возраст, на необыкновенные подвиги физической выносливости. Его современники были почти единодушны в своем восхищении, и их мнение заслуживает уважения. Он был безусловно храбрым и настойчивым, образцовым христианином со строгой личной моралью и гениальным полководцем. Он вдохновлял своих солдат на экстравагантную преданность. Другие судили его более сурово, обвиняя в злоупотреблении крестовым походом в угоду собственным амбициям, что иногда кажется таким же циничным, как нападение крестоносцев по требованию Дандоло на Зару в 1202 году. Симон, несомненно, был честолюбив, и он был совершенно безжалостен в осуществлении своих амбиций. Но он не был циником. Он ненавидел ересь лютой ненавистью и искренне считал свое продвижение вперед частью замысла Провидения, предусматривающего ее уничтожение. "Вы думаете, я боюсь?" — спрашивал он одного цистерцианца, который пришел успокоить его в кризисный момент его авантюры; "Мои желания — это желания Христа, и вся Церковь молится за меня. Мы не можем быть побеждены". Симон был "атлетом Христа", орудием Божьего гнева. Среди политиков он был аскетом, фанатиком по велению сердца.

Не все приветствовали избрание Симона. Были и такие, как мрачно намекнул Арно-Амори Папе, кто был "с нами телом, но не духом". Другие точно подсчитали, что они прослужили уже более сорока дней, и что дома приближается жатва. Граф Неверский, в частности, считал Симона ставленником герцога Бургундского, с которым он жестоко рассорился в ходе кампании. Теперь, когда Каркассон пал, граф объявил о своем намерении вернуться на север со всеми своими людьми и немедленно уехал. Его сопровождало более половины армии.

Герцог Бургундский согласился остаться до тех пор, пока новый виконт не будет должным образом утвержден в своих владениях. Это было скорее трудоемко, чем политически сложно, поскольку крестоносцы были радушно приняты католиками, а катары бежали. Фанжо был занят без труда. Кастр, центр важной сети дорог, прислал делегацию, и подчинился Симону, который отправился на север, чтобы лично овладеть городом и понаблюдать за первым публичным сожжением еретиков. Затем последовал триумфальный тур по северной части графства Фуа. Мирпуа был оставлен своим гарнизоном и немедленно сдался. Аббат Памье и жители Савердёна были рады сбросить суровое правление графа Фуа и приветствовали Симона как освободителя. Наконец, сам граф Фуа, не имея возможности выставить армию и не желая быть лишенным владений, как Раймунд-Роже, предстал перед Симоном, осаждавшим замок Прексан, расположенный к югу от Каркассона. Граф принял обременительные условия, обязывающие его полностью подчиниться желаниям папских легатов и оставить своего младшего сына у Симона в качестве заложника. Прексан, который был зависим от Фуа, получил приказ сдаться осаждающим. Основная часть армии не последовала за Симоном в эти походы, а осталась в лагере герцога Бургундского в Альзоне, недалеко от Каркассона; но ее присутствие ощущалось во всем регионе, и урок Безье не был забыт. Однако герцог не мог оставаться в Лангедоке бесконечно долго и в конце сентября он отправился домой, взяв с собой всю оставшуюся армию, кроме горстки тех, кто первыми собрался в Лионе тремя месяцами ранее.

10 ноября Раймунд-Роже Транкавель умер от дизентерии в тюрьме недалеко от Каркассона. Его смерть, несомненно, была удобна для крестоносцев, и не один голос прозвучал, чтобы обвинить Симона в его убийстве; но дизентерия была слишком распространена в антисанитарных условиях средневекового замка, чтобы подобные обвинения имели хоть какой-то вес. Сам Симон первым отдал дань уважения покойному. Он положил тело в соборе в торжественной обстановке и позволил траурной процессии селян пройти мимо него. Вдове Раймунда-Роже было обещано пособие в размере 3.000 солей. Это была первая гримаса иронии Альбигойского крестового похода: армия, собранная для борьбы с отлученным от Церкви, обвиненным в убийстве папского легата, вместо этого уничтожила молодого человека двадцати четырех лет, который не был осужден или даже обвинен в каком-либо преступлении. Политическая некомпетентность Раймунда-Роже была лишь отчасти причиной его плачевной судьбы. Он стал жертвой затруднительного положения своего дяди, из которого Раймунд смог выбраться, сумев направить крестовый поход против Безье и Каркассона. Но истинным виновником гибели Раймунда-Роже был Арно-Амори, который отказался, вопреки принципам канонического права, принять подчинение виконта в Монпелье. Но кодексы канонического права были составлены на основе предположения, что правители могут и хотят подавлять ересь. Эта политическая истина так и не была понята Иннокентием III, но Арно-Амори прекрасно ее осознавал. Иннокентий был легистом, Арно-Амори — завоевателем. Для того чтобы каноническое право соблюдалось в Лангедоке, необходимо было заменить существующих правителей и перестроить институты власти.