Ангелотворец

Фьельбака, 1919

В спальне для слуг они уединиться не могли, и Дагмар ждала от немца знака пойти в его комнату. Это она приготовила спальню для почетного гостя. Тогда девушка еще не знала, что к концу вечера будет сгорать от желания скользнуть меж тех самых вышитых хлопковых простыней, которыми застелила кровать. Праздник был еще в полном разгаре, когда она наконец получила долгожданный знак. Летчик немного пошатывался, его светлые волосы растрепались, а глаза блестели от выпитого. Но он был достаточно трезв, чтобы тайком сунуть красавице служанке ключ от своей комнаты. Сердце Дагмар бешено заколотилось. Не поднимая глаз, она спрятала ключ в карман передника. Никто не заметит ее исчезновения. Гости и хозяева были слишком пьяны, чтобы видеть что-нибудь, кроме пустых стаканов, а прислуги хватало, чтобы быстро исправить эту оплошность. Подойдя к двери, девушка оглянулась по сторонам и, убедившись, что никто не видит, повернула ключ в замке и вошла. Оказавшись внутри, прижалась спиной к двери и сделала глубокий вдох. От одного вида кровати с белоснежным покрывалом у нее перехватило дыхание. Он может прийти в любую минуту. Дагмар бросилась в ванную, быстро сняла с себя униформу, пригладила волосы, подмылась, а потом покусала губы и пощипала щеки, чтобы придать лицу больше цвета. Услышав, как поворачивается ручка двери, она рванула в спальню и села на кровать в одной сорочке, разметав волосы по плечам: Дагмар знала, что свет, идущий из окна — стояли белые ночи, — придаст им особый блеск.

Гость не остался разочарован. При виде девушки глаза его расширились. Он поспешно закрыл за собой дверь, потом окинул ее восхищенным взглядом, подошел к Дагмар и, взяв ее за подбородок, повернул ее лицо к себе. Их губы встретились в поцелуе. Осторожно, дразняще немец провел кончиком языка по ее полураскрытым губам. Дагмар страстно отвечала на поцелуи. Никогда с ней не было ничего подобного. Казалось, этот мужчина был послан ей небесами, чтобы даровать небесное блаженство. Она закрыла глаза. На мгновенье перед ней промелькнули картины прошлого. Дети в корыте, придавленные сверху грузом, пока не затихнут. Полицейские, уводящие с собой мать и отца. Трупики, найденные в подвале. Ведьма и ее муж. Пьяные мужчины с вонючим дыханием, вжимавшие ее тело в матрас. Все, кто пользовался ею, все, кто издевался над Дагмар… они будут на коленях просить у нее прощения. Когда они увидят ее рядом с этим светловолосым героем, то пожалеют, что когда-то шептались у нее за спиной.

Немец медленно стянул с нее сорочку, Дагмар подняла руки, помогая ему. Больше всего ей хотелось ощутить прикосновение его кожи к своей. Пуговицу за пуговицей она расстегивала его рубашку. Когда вся одежда оказалась на полу, он лег на девушку сверху. Дагмар подумала, что наконец-то обрела свою вторую половинку и они никогда не расстанутся. Она закрыла глаза. Больше Дагмар не была дочерью детоубийцы. Нет, она была счастливой женщиной, которой наконец улыбнулась судьба.

Шель Рингхольм готовился к этому несколько недель. Сложно было получить интервью с Йоном Хольмом в Стокгольме, но во время отпуска во Фьельбаке он оказался доступным. Журналисту удалось выпросить у него час времени, чтобы задать вопросы для статьи об уроженцах Богуслена. Он был уверен в том, что Йон знал его отца Франса Рингхольма, одного из основателей партии «Друзья Швеции», которую сейчас сам Йон и возглавлял. Но Шель не был близок с отцом при его жизни. Главным образом из-за нацистских симпатий родителя. Только перед смертью отца они смогли помириться, но сын все равно никогда не разделял его идей. Как и взглядов партии «Друзья Швеции», несмотря на все их политические успехи.

Они назначили встречу в рыбацком сарае Йона. Поездка туда из Уддевалы заняла почти час из-за забитых в летний сезон дорог. Припарковавшись перед сараем, журналист поспешно вышел из машины, надеясь, что известный политик не вычтет время его опоздания из часа, обговоренного для беседы.

— Можешь снимать во время интервью, вдруг не хватит времени, — бросил Рингхольм коллеге, приехавшему с ним. Он знал, что может рассчитывать на него. Стефан был самым опытным фотографом в Богуслене и делал прекрасные снимки при любых обстоятельствах.

— Добро пожаловать! — поприветствовал гостей вышедший им навстречу Йон.

— Спасибо, — поблагодарил Шель, заставляя себя любезно пожать политику руку. Он знал, что опасными были не только взгляды, которых придерживался этот человек. Он был опасен и сам по себе.

Хольм проводил их на причал.

— Я не был знаком с вашим отцом, — сказал он журналисту. — Но как я понял, он был авторитетным человеком.

— Да, сказались несколько лет, проведенных в тюрьме.

— Полагаю, ваше детство нельзя назвать легким, — произнес политик, присаживаясь на стул под небольшим навесом.

На мгновенье Шель ощутил приступ зависти. Несправедливо, что такому человеку, как Йон Хольм, может принадлежать такое красивое место, с видом на гавань и шхеры. Чтобы спрятать свои эмоции, он сделал вид, что занят диктофоном. Ему давно пора было бы свыкнуться с мыслью, что жизнь несправедлива. Тем более что, согласно собранным им фактам, Йон уже родился с серебряной ложкой во рту.[9] Диктофон тихо жужжал. Рингхольм приступил к вопросам:

— Ваша партия теперь представлена в парламенте. Как вы считаете, чья это заслуга?

Начинать следовало осторожно. Шелю прекрасно было известно, что ему повезло — он получил возможность говорить с Хольмом с глазу на глаз. В Стокгольме на таком интервью присутствовали бы пресс-секретарь и еще куча людей. Журналист рассчитывал, что в своих собственных владениях, да еще в отпуске, лидер партии будет расслабленным и более разговорчивым.

— Я считаю, что шведский народ стал более зрелым. Теперь мы осознаем то, какое влияние оказывает на нас окружающий мир. Долгое время шведы оставались наивными, но теперь проснулись и прислушались к голосу разума в лице «Друзей Швеции», — ответил Йон с улыбкой.

Легко было понять, почему люди к нему тянутся. Этот человек обладал мощной харизмой. Говорил он спокойно и убедительно, внушая слушателям доверие. Но Шеля этим было не провести. И ему претило, что собеседник использует слово «мы», отождествляя себя со шведским народом. Йон не мог представлять всех шведов.

Журналист продолжил задавать невинные вопросы: что Хольм чувствовал, когда партия прошла в парламент, как ее там приняли, как ему работается в Стокгольме… Все это время Стефан кружил вокруг них с камерой. Шель представил, какими будут снимки. Йон Хольм на своем причале на фоне моря. Они будут резко контрастировать с его официальными фото в костюме и галстуке. Украдкой бросив взгляд на часы, Рингхольм обнаружил, что прошло уже двадцать минут с начала интервью. Атмосфера была хорошей, если не сказать душевной. Пора приступать к серьезным вопросам. После получения согласия на интервью корреспондент потратил больше недели на чтение многочисленных статей о Йоне Хольме и просмотр теледебатов с его участием. Но другие журналисты изрядно халтурили. Их статьи были весьма поверхностными, а если кто и задавал вопрос по существу, то упускал возможность задать последующие наводящие вопросы. Они довольствовались двусмысленными ответами Йона и фальшивой статистикой, которую он приводил, а иногда и откровенной ложью. Шелю даже стало стыдно за свою профессию. Но, в отличие от других интервьюеров, он хорошо подготовился к встрече с Хольмом.

— Ваш бюджет основан на средствах, которые вы планируете сэкономить, прекратив иммиграцию. Речь идет о семидесяти восьми миллиардах, так ведь? Откуда вы взяли эту цифру? — спросил он.

Йон напрягся. Между его бровей появилась складка, но он тут же спрятал раздражение за ослепительной улыбкой:

— Подсчеты тщательно выверены.

— Вы уверены? У нас есть данные, которые говорят скорее об обратном. Приведу один пример. Вы утверждаете, что только десять процентов иммигрантов, прибывающих в Швецию, получают работу.

— Это так. В среде иммигрантов высокая безработица, что означает большие траты для общества.

— Но, согласно статистике, шестьдесят пять процентов всех иммигрантов между двадцатью и шестидесятые четырьмя годами работают.

Йон молчал, но видно было, что мозг его работает.

— Я получил цифру десять процентов, — сказал он после долгой паузы.

— Но вы не знаете, как она была рассчитана?

— Нет.

Шель почувствовал, что начинает получать удовольствие от ситуации.

— Вы утверждаете, что государство сэкономит деньги, если перестанет тратить их на пособия для новых иммигрантов. Но цифры за восьмидесятые-девяностые годы показывают, что иммигранты приносят государству больше доходов, чем тратится на их содержание и адаптацию.

— Это звучит неправдоподобно, — ответил Хольм с кривой улыбкой. — Шведский народ не убедить такими исследованиями. Это все блеф. Все знают, что иммигранты паразитируют на нашей социальной системе.

— Здесь у меня копии этого исследования. Можете изучить на досуге.

Журналист достал кипу бумаг и положил перед Йоном. Тот на них даже не взглянул, и голос его зазвучал еще жестче:

— У меня есть люди, которые этим занимаются.

— Но, видимо, они плохо читали, — сказал Шель. — А у нас ведь есть еще расходы. Например, вы хотите вернуть обязательную воинскую повинность для всех. Сколько это будет стоить государству? Может быть, вы внесете ясность в этот вопрос?

Он протянул своему собеседнику блокнот с ручкой. Тот бросил на них презрительный взгляд:

— Вся раскладка есть в бюджете. Посмотрите там.

— Вы не держите эти цифры в голове? Разве они не являются ядром вашей политики?

— Разумеется, я разбираюсь в цифрах, — заявил Йон, отталкивая блокнот. — Но я не собираюсь демонстрировать вам тут цирковые трюки.

— Тогда давайте пока отложим вопрос о бюджете, — не стал настаивать корреспондент. — Вернемся к ним позже. — Шель порылся в портфеле и достал другой документ собственного сочинения. — Помимо запрета на иммиграцию, вы хотите ужесточить наказания для преступников.

Хольм выпрямил спину:

— Да. Это просто скандал, насколько мягкие в Швеции наказания. Благодаря нашей новой политике ни одно преступление не окажется безнаказанным. И для себя мы установили высокие стандарты морали, хотя раньше некоторых членов партии и связывали… как бы это сказать?.. с недостойными поступками…

«Недостойными поступками? Ну, можно и так сказать», — подумал Рингхольм, но сознательно промолчал. Пусть Йон говорит дальше.

— Мы вычеркнули всех, кто был связан с криминалом, из избирательных списков и ввели политику неприятия любых незаконных действий. Все члены партии обязаны представить свою криминальную историю, даже если речь идет о далеком прошлом. Больше люди с преступным прошлым не могут представлять партию «Друзья Швеции» на выборах.

Политик откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу. Шель дал ему минутку передохнуть и выложил на стол следующую карту:

— А почему же вы не предъявляете те же требования к сотрудникам партийной канцелярии? По меньшей мере пятеро из ваших коллег имеют судимости. Речь идет о насилии, угрозах, ограблениях и сопротивлении властям. Например, вашего пресс-секретаря в 2001 году осудили за избиение эфиопа прямо на площади в Лудвике…

С этими словами журналист подвинул список ближе к Йону. Шея лидера партии побагровела.

— Я не занимаюсь приемом на работу сотрудников канцелярии и не могу высказаться по этому вопросу, — ответил он холодно.

— Но ведь вы несете ответственность за весь персонал? Разве не должны такие дела попадать к вам на стол, даже если на практике наймом занимаются другие люди?

— Все имеют право на второй шанс. По большей части это грехи молодости.

— Второй шанс? Так почему же ваши подчиненные заслуживают второй шанс, а иммигранты, совершившие преступление, — нет? Вы же хотите, чтобы их высылали из страны сразу после суда?

Йон сжал челюсти.

— Как уже сказал, я не занимаюсь процессом найма. Мы можем вернуться к этому вопросу в будущем, — выдавил он из себя с явным усилием.

Шель обдумал, стоит ли давить дальше, но поскольку времени было мало, он решил остановиться. Еще не дай бог Хольм решит прервать интервью раньше времени!

— У меня есть к вам еще несколько личных вопросов, — сказал он, заглядывая в блокнот. На самом деле Шель помнил все вопросы наизусть, но по опыту знал, что людей такие способности пугают. — Ранее вы рассказывали, что начали интересоваться вопросами иммиграции, когда вам было двадцать лет. На вас напали двое африканских студентов из вашего университета и сильно избили. Вы заявили об этом в полицию, но дело закрыли. Каждый день вам приходилось сталкиваться с ними в университете. Они все время издевались над вами и над шведской системой правосудия. В вашем лице они издевались над всем шведским народом. Последняя фраза — прямая цитата из интервью с вами в «Свенска дагбладет».

Шель посмотрел прямо на Йона. Тот кивнул:

— Да, это происшествие глубоко ранило меня и в значительной степени повлияло на мое мировосприятие. Я понял, как деградировало шведское общество. Шведы превратились в людей второго сорта в собственной стране, где теперь правят индивиды, которых они так глупо пустили к себе.

— Любопытно, — произнес журналист, склонив голову набок. — Я проверил это дело и обнаружил кое-какие интересные факты…

— Что вы имеете в виду?

— Во-первых, я не нашел в полицейском регистре такого происшествия. Во-вторых…

Кадык его собеседника дрогнул:

— Вы ошибаетесь.

— А может, это вы ошиблись? Может, ваши нацистские симпатии возникли в кругу семьи? Я слышал, что ваш отец симпатизировал нацистам.

— Я не хочу комментировать поведение моего отца.

Рингхольм взглянул на часы и обнаружил, что у него осталось всего пять минут. Он почувствовал удовлетворение. Конкретного результата интервью не дало, но приятно было вывести Йона из себя. А сдаваться журналист не собирался. Интервью было только началом. Он готовился копать и дальше, пока не найдет возможность остановить этого человека.

Может, ему снова придется с ним встретиться, поэтому лучше закончить интервью вопросом, не касающимся политики. Шель улыбнулся собеседнику:

— Как я понимаю, вы учились в интернате на Валё, когда исчезла семья директора. Интересно, что там произошло на самом деле?

И тут Хольм вскочил:

— Интервью закончено. У меня много дел. Полагаю, вы сами найдете выход.

Инстинкты Шеля никогда ему не отказывали. Реакция политика была странной. Он что-то скрывал. Журналисту не терпелось вернуться в редакцию и начать расследование.

— Где Мартин? — Патрик обвел взглядом всех присутствующих.

— Он взял больничный, — ответила Анника уклончиво. — Но его отчет у меня.

Патрик не стал расспрашивать. Раз сотрудница не хочет говорить, то из нее правду клещами не вытянешь.

— А у меня материалы из архива, — сообщил Йоста, показывая на папки на столе.

— Как быстро ты их достал! — удивился Мелльберг. — Обычно на то, чтобы получить их из архива, уходит целая вечность.

Флюгаре, помолчав, признался:

— Они были у меня дома.

— Ты хранишь архивные материалы дома? Ты совсем спятил? — Бертиль вскочил со стула, и даже Эрнст, лежавший у его ног, приподнялся и навострил уши. Гавкнув пару раз, он убедился, что все спокойно, и снова лег.

— Я так часто их изучал, что не было никакого смысла в том, чтобы бегать в архив и обратно. И хорошо, что они были у меня, когда понадобились, — объяснил Йоста.

— Надо быть идиотом, чтобы… — не унимался Мелльберг.

Патрик понял, что пора вмешаться.

— Присядь, Бертиль. Самое важное, что у нас есть доступ к материалам. Дисциплинарными вопросами займемся позже.

Пробурчав что-то себе под нос, начальник неохотно подчинился.

— Криминалисты уже приступили к работе? — спросил он резко.

Хедстрём кивнул.

— Они ломают пол и берут пробы. Турбьёрн обещал позвонить, если что-то обнаружит.

— Может кто-нибудь объяснить мне, зачем тратить время на преступление, срок давности которого уже истек? — проворчал Мелльберг.

Йоста уставился на него.

— Ты что, забыл, что кто-то хотел поджечь дом?

— Нет, не забыл. Но я не вижу связи между этими вещами! — нарочито громко сказал шеф, чтобы позлить старого полицейского.

Патрик вздохнул. Ведут себя как мальчишки!

— Конечно, ты решаешь, Бертиль, но мне кажется ошибкой не изучить подробнее находку, обнаруженную в доме супругами Старк.

— Я знаю, что тебе кажется, но это не тебе отчитываться перед начальством, когда оно спросит, почему мы потратили столько времени на дело с истекшим сроком давности.

— Если связь между исчезновением и поджогом обнаружится, мы сможем раскрыть оба преступления, — тихо произнес Йоста.

Мелльберг задумался.

— Ну ладно. Пару часов можем потратить, — сдался он наконец. — Продолжай.

Патрик выдохнул.

— Тогда посмотрим, что нашел Мартин.

Анника надела очки и заглянула в отчет.

— Мартин не нашел ничего странного. Дом Старков застрахован на небольшую сумму. Так что от пожара они бы ничего не выиграли. На счету у них довольно много денег, полученных от продажи дома в Гётеборге. Полагаю, именно на них супруги планировали сделать ремонт и открыть отель. И еще у Эббы есть своя компания. Называется «Мой Ангел». Она сама делает украшения в виде ангелов из серебра и продает их через Интернет, но информация о ее доходах отсутствует.

— Прекрасно. Пока ничто не говорит о страховом мошенничестве, но не будем исключать эту возможность. Теперь вернемся к вчерашней находке, — сказал Патрик и повернулся к Йосте. — Расскажи, как выглядел дом после исчезновения семьи.

— Конечно, сейчас. У меня есть фотографии, — сообщил Флюгаре, доставая из папки пожелтевшие снимки. Хедстрём удивился их качеству. Если не считать желтизну, они представляли собой прекрасные иллюстрации с места преступления.

— В столовой не было ничего странного, — начал рассказ Йоста. — Стол был накрыт к ланчу, и они успели съесть половину еды на тарелках. Никаких следов борьбы. Чистый пол. Вот, сами посмотрите.

Патрик долго изучал фотографии. Его старший коллега был прав. Все выглядело так, словно члены семьи внезапно бросили обед и ушли. Он поежился. Было что-то пугающее в недоеденной еде на тарелках и аккуратно задвинутых стульях. Посреди стола стоял букет нарциссов. Единственное, чего не хватало на снимках, так это людей. И находка под полом придавала этим фотографиям зловещести. Теперь Хедстрём понимал интерес Эрики к таинственному исчезновению семьи Эльвандер.

— Если это кровь, можно ли узнать, чья она? — спросила Анника, угадав его мысли.

Патрик покачал головой.

— Я в этом не разбираюсь, но подозреваю, что она слишком старая для таких анализов. Единственное, что они смогут сказать, человеческая это кровь или нет. И потом, нам не с чем ее сравнить.

— У нас есть Эбба, — возразил Йоста. — Если кровь принадлежит Руне или Инес, то ее ДНК будет схож с ДНК Эббы.

— Конечно. Но, боюсь, слишком много лет прошло. В любом случае нам нужно выяснить, что произошло в тот день. Надо перенестись в прошлое, — сказал Хедстрём, откладывая фотографии. — Надо прочитать протоколы допросов и еще раз поговорить с участниками событий. Кто-то из них должен знать правду. Целые семьи так просто не исчезают. И если подтвердится, что это кровь, можно предположить, что в той комнате произошло преступление.

Он посмотрел на Йосту. Тот кивнул.

— Ты прав. Нужно перенестись в прошлое.

Было странно иметь столько фотографий в номере отеля, но никто из служащих и слова не сказал по этому поводу. Дорогие номера имеют свои преимущества. От богачей часто ждут эксцентричности. К тому же Леон, со своей ужасной внешностью, давно уже перестал обращать внимание на других людей. Фотографии имели для него особое значение. Жене было запрещено их касаться. Во всем остальном он был в ее власти. Но Ия имела власть только над ним нынешним. Тот Леон, каким он был когда-то, был ей неподвластен.

Кройц подкатился на инвалидном кресле к комоду со снимками и, зажмурившись, мысленно перенесся в места, запечатленные на снимках. Представил, как ветер пустыни обжигает ему щеки, как от холода отнимаются пальцы на руках и ногах. Ему нравилась боль. «No pain, no gain»[10] — таким всегда было его кредо. По иронии судьбы теперь он жил с болью каждый день, каждую секунду. Без надежды на победу. Его лицо на снимках было красивым — точнее, мужественным. Красота ассоциируется с женственностью, а этого в нем не было никогда. Леон излучал силу и мужественность. Безрассудный, смелый, он постоянно жил на адреналине. Кройц поднял левую руку, которая, в отличие от правой, почти не пострадала, и взял свое любимое фото. Оно было сделано на вершине Эвереста. Подъем оказался трудным. Участники экспедиции сходили с дистанции один за другим, а Леону их слабость была непонятна. Он никогда не сдавался. Люди не верили, что ему удастся достигнуть вершины без кислородного баллона. Это невозможно, говорили опытные альпинисты. Даже руководитель экспедиции умолял Кройца использовать газ, но тот отказался. Он знал, что это возможно, потому что Рейнхольд Месснер и Питер Хабелер[11] сделали это в 1978 году. Тогда это тоже считалось невозможным — на такое не были способны даже непальцы. Но раз тем двоим удалось, то и у Леона должно было получиться. На фото он широко улыбался со шведским флагом в руке на фоне разноцветных молитвенных флажков в сугробах. Тогда он был выше всех на планете и выглядел сильным и счастливым…

Осторожно поставив снимок на место, Леон поднял следующий. «Париж — Дакар», гонка на мотоциклах. Он до сих пор переживал, что не выиграл тогда соревнование. Пришлось довольствоваться тем, что он пришел в первой десятке. Ему было известно, что уже одно это — фантастическое достижение, но для Кройца имело значение только первое место. Он всегда и во всем хотел быть первым. Стоять на пьедестале и взирать на всех свысока. Леон погладил пальцем снимок и подавил желание улыбнуться; улыбка тоже причиняла ему боль, натягивая поврежденную кожу. Ия во время ралли была так напугана! Один из участников разбился насмерть еще в начале. Ия умоляла мужа выйти из игры, но та авария только раззадорила его. Леона всегда влекла к себе опасность. Самый мощный выброс адреналина давал осознание того, что ты в любой момент можешь умереть. Опасность придавала жизни остроту. Опасность делала шампанское вкуснее, женщин — красивее, шелковые простыни — приятнее. Богатство имело для него ценность, только когда был риск его потерять. Ия же боялась потерять все. Она ненавидела его за азартные игры в Монако, Сен-Тропе и Каннах. Ей были незнакомы те чувства, которые испытываешь, когда все теряешь, чтобы на следующий вечер снова прийти в казино и отыграться. В ночи после его проигрышей Ия лежала дома без сна, тогда как Леон спокойно наслаждался сигарой на балконе. Тревога жены тоже доставляла ему удовольствие. Он знал, как сильно она любит ту жизнь, которую он мог ей предложить, и как не может вынести мысли о том, чтобы с нею расстаться. Вот почему ему было так приятно видеть лицо супруги, когда выпадало не то очко, видеть, как она закусывает губу, чтобы не выкрикнуть, что он все поставил на красное, а выиграло черное.

Послышался звук ключа в замке. Кройц медленно вернул фото на место. Человек в мотоциклетном шлеме на фото улыбался ему во весь рот.