Анти-Горбачев-4

Глава 14

Москва слезам не верит

— Говорите, Юлий Михайлович, — поднял на него глаза Романов, — у меня от Войцеха тайн нет.

Воронцов некоторое время соображал, видимо мысленно отфильтровывал, что в таком случае можно сказать, а что не подлежит огласке, и в итоге выдал следующее:

— По Первому каналу телевидения передали сообщение, что вы, Григорий Михайлович, ушли в отставку по состоянию здоровья, а обязанности руководителя страны временно будет исполнять Алиев.

— А я действительно ушел в отставку? — спросил Романов почему-то у Ярузельского.

— По-моему нет, — ответил тот и тут же добавил, — и здоровья у вас на троих хватит.

— Мне нужна связь с Примаковым, — спохватился генсек, — а потом с Соколовым… или наоборот, что быстрее получится, — после чего он встал и направился к выходу.

— Григорий, — напутствовал его поляк, — мы в любом случае будем на вашей стороне.

— Спасибо, Войцех, я это запомню.

Романов в сопровождении Воронцова и трех охранников из девятки проследовал через гейт номер два к своему ИЛу, возле которого все еще стоял топливозаправщик.

— Связь будет на борту, — пояснил Воронцов, — ее уже настраивают.

— А кто вам собственно сообщил эту новость? — поинтересовался Романов, когда они уже поднимались по трапу.

— Вы не поверите, — ответил тот, — но дочь позвонила из Москвы… вот на этот спутниковый телефон, — и он достал из портфеля огромный Иридиум.

— Дожили, — буркнул Романов, — о своей собственной отставке узнаю от дочери своего министра… куда только наши спецслужбы смотрят, непонятно.

Народ на борту правительственного самолета встретил руководителя настороженным молчанием — все уже были в курсе последних событий и теперь определялись, как правильно себя вести.

— Товарищ главнокомандующий! — вытянулся во фронт командир корабля, — связь с Москвой налажена, на линии товарищ Примаков, — и он указал на пилотскую кабину.

Романов плюхнулся в кресло второго пилота, взял предложенные наушники и сказал в них:

— Добрый вечер, Евгений Максимович, рад вас слышать.

— Здравствуйте, Григорий Васильевич, — тут же раздался ответный голос, — я тоже очень рад, что наконец связался с вами.

— Расскажите, что там у вас происходит, а то мы тут сплошными слухами питаемся, — потребовал генсек, — только коротко, если можно.

— Самое главное скажу сразу, — ответил каким-то глуховатым голосом Примаков, — вам лучше будет сесть в Ленинграде… во избежание…

— Во избежание чего? — тут же потребовал объяснений генсек.

— Во избежание осложнений, — все тем же тусклым тоном продолжал главный КГБ-шник, — Внуково оцеплено, могут возникнуть непредвиденные эксцессы.

— Кем оцеплено? — ошарашенно переспросил Романов.

— Дивизией имени Дзержинского… — закончил тот свою мысль.

— Да вы можете толком сказать, что там черт возьми у вас творится? — повысил голос генсек.

— Не по телефону, Григорий Васильевич, — ответил Примаков, после чего связь прервалась.

— Вы слышали? — спросил Романов у министра иностранных дел, который стоял за его спиной.

— Конечно, Григорий Васильевич, — корректно отвечал тот, — у этих наушников сильные мембраны.

— И что скажете по текущей обстановке?

— Я думаю, стоит прислушаться к совету Евгения Максимовича и направить наш борт в Пулково…

— Вы можете это сделать? — этот вопрос Романов адресовал уже командиру воздушного судна.

— Минут десять потребуется на переговоры, — чуть помедлив, сказал тот, — но думаю, ничего невозможного в этом нет… и покружить вокруг аэродрома наверно придется, пока там согласуют дополнительную посадку.

— Тогда что стоим? Переговаривайтесь и полетели, — в сердцах бросил Романов, встал из пилотского кресла и добавил, — черт-те что творится в нашем отечестве.

Он вернулся в салон, а там Силаев встретил его таким известием:

— Григорий Васильевич, я тут ББС послушал — если интересно, могу пересказать, что они там говорят…

— И как же вы сумели послушать ББС?

— Так у меня есть портативный приемник, совсем ничего не весит — разработка Бердского радиозавода, — и он показал это устройство, действительно оно умещалось на ладони.

— Ну тогда расскажите, — Романов устало опустился в кресло рядом с иллюминатором и приготовился слушать.

— Значит так, — бодро начал Силаев, — в программе Время прозвучало заявление Политбюро ЦК КПСС, содержание его вы, наверно, уже знаете…

— Знаю, можете пропустить.

— Далее — по информации из столицы… какие-то источники информации ББС, они их не раскрывают… на всех выездах на МКАДе стоят заслоны из военных. Кроме того, оцеплены здания КГБ на площади Дзержинского и МВД на Петровке.

— Что-то более существенное есть, аналитика какая-нибудь? — поморщился Романов.

— Есть, но очень противоречивая — каждое новое сообщение почему-то противоречит предыдущему… да, завтра утром назначена пресс-конференция в здании на Зубовском бульваре, там обещано разъяснить все, что произошло в течение сегодняшнего дня.

— Во сколько это назначено?

— На полдень, но это не совсем точно…

— Товарищ Романов, — высунулся из своей кабины пилот, — министр обороны на проводе.

— Здравствуйте, Сергей Леонидович, — генсек опять уселся в пилотское кресло, — доложите текущую обстановку.

— Добрый вечер, — отозвался министр таким же примерно безжизненным голосом, как и Примаков, — мне очень жаль, Григорий Васильевич, но я с сегодняшнего дня подаю в отставку.

— Я ее не принимаю, — в сердцах бросил Романов, — закончите сначала дела, тогда и об отставке поговорим. Что там, черт возьми, у вас происходит? Государственный переворот, я правильно понял?

— Передаю трубку товарищу Огаркову, — ответил министр и оттуда раздался новый голос, — здравия желаю, Григорий Васильевич.

— Приветствую вас, Николай Васильевич, — продолжил Романов, — может хоть вы объясните, что за чертовщина в Москве творится?

— Мы знаем не больше вас, — с некоторой паузой отвечал Огарков, — кроме сообщения в программе Время ничего другого к нам в министерство не поступало…

— А почему Примаков советует мне садиться не во Внуково, а в ленинградском аэропорту?

— Это наверно потому что сейчас приостановлены все рейсы во всех московских аэропортах, — не очень уверенно ответил начальник Генштаба.

— А почему они приостановлены? — задал следующий наводящий вопрос Романов.

— По официальной информации — из-за нелетной погоды.

— Хорошо, — ответил генсек и, видя, что больше ничего от военных не добьешься, попрощался, — держите меня в курсе.

И сразу следом он обратился к командиру судна:

— Ну что, договорились с Ленинградом?

— Так точно, товарищ Генеральный секретарь, — вытянулся в струнку тот, — воздушный коридор и время прилета согласовали.

— Ввожу поправку, — Романов встал из кресла второго пилота и направился обратно в салон, — летим не в Ленинград, а в Горький — согласовывайте быстрее маршрут и взлетайте.

— Почему в Горький? — одновременно переспросили у генсека Воронцов и Силаев.

— Потому что я так решил, — обрезал их Романов, — к тому же от Горького до Москвы почти вдвое ближе. Да и это запасной аэродром у Внуково, я прав? — обернулся он к пилоту.

— Абсолютно правы, — подтвердил тот.

Правительственный борт номер один взлетел в синеющее варшавское небо через четверть часа после этого разговора. Летели почти час в гробовом молчании, потом Воронцов заметил в своем иллюминаторе два истребителя с красными звездами на крыльях и указал на них Романову.

— Это что? — спросил тот у командира, как раз проходившего мимо.

— Эскорт наверно, — пожал плечами тот, — я сейчас уточню.

— Что-то в прошлые разы, когда я летал, никакого эскорт не видел, — задумчиво произнес Романов.

А пилот почти тут же вернулся из кабины и сообщил:

— Звено МИГ-29 из двадцать шестой воздушной армии в Барановичах, получили личное задание от маршала Огаркова сопровождать ваш полет до места назначения.

— Ну тогда ладно, — и генсек снова погрузился в тяжелые раздумья.

Трасса для Ила была проложена в обход Москвы с юга, внизу мелькали какие-то огни, потому что уже окончательно стемнело. Еще через полчаса командир корабля объявил о предстоящей посадке в аэропорту Стригино и предложил застегнуть ремни. Хотя этот ИЛ и был спецбортом, специально переработанным под нужды руководителя государства, но пристежные ремни и здесь имелись в нужном количестве.

Посадка прошла на удивление без заминок и неожиданностей — ИЛ только один раз тряхнуло на ВПП, и буквально через пять минут он подрулил к горьковскому аэровокзалу, стандартной двухэтажной коробке с двумя выходами на взлетное поле по краям. Местное начальство быстро подсуетилось, поэтому генсека у трапа встречал полный ареопаг — секретарь обкома Христораднов, председатель облисполкома Пролежнев, командующий Приволжским военным округом генерал-полковник Патрикеев и начальник областного КГБ генерал-майор Семенов.

— Рады видеть вас, Григорий Васильевич на гостеприимной нижегородчине, — с места в карьер пустился Христораднов.

— Все потом, — на ходу бросил Романов, — а сначала обеспечьте мне связь с нужными людьми.

— Конечно-конечно, — засуетился Христораднов, — товарищ Семенов сделает все это в лучшем виде.

Прилетевшие и встречающие тут же расселись по машинам, по номенклатурным Волгам ГАЗ-31, и процессия с места в карьер полетела по полупустым улицам города Горького. Миновали автозавод, потом длиннейший проспект Ленина, по одному из мостов перескочили в нагорную часть города и остановились в конце концов на высокой волжской набережной возле красивого здания с табличкой «Здесь в двадцатые годы работали Попов и Бонч-Бруевич».

— И куда вы меня привезли? — недоуменно спросил Романов, осмотревшись по сторонам.

— Сейчас вы сами все увидите, Григорий Васильевич, — подскочил к нему секретарь обкома, — прошу сюда.

И они вошли в боковой пристрой к дому с Бонч-Бруевичем. Там за стальными дверями обнаружился вполне современный лифт, опустивший всех вошедших в него на глубину примерно в сорок-пятьдесят метров.

— Что это? — в очередной раз спросил Романов, — бомбоубежище что ли какое?

— И бомбоубежище тоже, товарищ главнокомандующий, — выдвинулся на первый план начальник военного округа, — этот бункер вырыт в 1941 году для товарища Сталина. Когда был риск захвата Москвы фашистами, в нескольких городах одновременно были подготовлены соответствующие убежища для высшего советского руководства. Целыми остались только два из них — в Куйбышеве, на улице Фрунзе, и в Горьком, на Верхне-Волжской набережной.