Апельсин потерянного солнца

…Вдруг сержант резко наклонился к воде с вытянутой правой рукой, от чего плот накренился, чуть не сбросив с себя людей. Через секунду младший командир выпрямился с подобием радостной улыбки на измученном лице — в кулаке он сжимал рыбку. Разделил на три крохотные части. Съели, тщательно разжевав даже косточки.

Ночь вступала в свои права. Мокрые тела чудом спасшихся, но всё ещё преследуемых смертельной опасностью людей онемели, холод пронизывал до костей. То и дело схватывали спазмы с кашлем, часто беззвучным, ибо даже на полноценный кашель не хватало сил. От природы Арутюн был чувствителен к холоду и порой умудрялся подхватить насморк даже в жаркую погоду. Сейчас воспаление лёгких казалось неизбежным…

Предстояла мучительная, полная опасностей ночь. Прижавшись друг к другу спинами, Арутюн и два его случайных, но теперь уже практически ставших единым с ним организмом товарища периодически забывались в тяжёлой дремоте, из которой вырывал крик о помощи: порой плот кренился от невольного движения полусонного человека, и тот падал в холодную тёмную воду. Товарищи с трудом тащили его обратно…

Но ночь не может длиться вечно, какой бы бесконечной и мучительной ни казалась человеку каждая её минута. Рассвет наступил без пения петухов. Вместо него голос чайки, словно крик раненой души, разгонял липкую утреннюю дрёму, возвращая к суровой реальности измученных людей, пытающихся из последних сил спасти свои жизни на зыбком и ненадёжном плоту, отделяющем их от бездны, которая становилась всё прозрачней и откровенней под лучами восходящего солнца. Крики птицы, рвущие душу своей безысходностью, сильно контрастировали с радостными, возвещающими наступление нового дня солнечными лучами и подчёркивали трагичность и вопиющую несправедливость ситуации.

Однако Арутюн и его товарищи увидели в рассвете надежду добраться до спасительного берега. Вытащили из плота длинный неширокий брус, смастерили из него вёсла, орудуя перочинным ножом, который, к счастью, сохранился у офицера. Отплыли от сетей со смешанным чувством радости от неожиданно представившейся возможности собственного спасения и жалости к тем, кто продолжал висеть на жердях в надежде на чудо…