Каждый раз Эрик возвращался из деревни на учёбу заряженным новой энергией, светлыми мыслями и надеждами. Это позволяло сохранить себя в гармонии со своим внутренним миром в большом бурлящем городе и потихоньку претворять в жизнь свои творческие планы и амбиции.
Под одной крышей со столицами других союзных республик быстрыми темпами развивался и Ереван. Канули в бездну времени унылые глинобитные лачуги, кривые пыльные улочки. Преобразованный до неузнаваемости гением архитектора Таманяна город, облачившись в элегантное розовое туфовое одеяние, сейчас вырастал не по дням, а по часам, вырываясь за свои пределы, расширяясь и растягиваясь в стремлении достичь Араратской долины и Святого Эчмиадзина. Город уже не довольствовался одним мостом Победы, над глубокими ущельями перекидывались новые громадины железобетонных конструкций, соединяя улицы и части города. Появлялись новые вузы, библиотеки, музеи, театры, бульвары, водоканалы, гидроэлектростанции. Незаметно исчезли с улиц фаэтоны — рост столичного населения и территории требовал новых видов транспорта. К достаточно громоздким и маломанёвренным трамваям, действовавшим ещё в довоенную пору, прибавились автобусы и троллейбусы. По оживлённым проспектам сновали частные автомобили, в основном легковушки марки «Москвич», которые были настолько популярны в Стране Советов, что даже получили в народе прозвище «Хоттабыч» — имя джинна из старой волшебной сказки, попавшего в обстановку современного города. Они прибавляли колорита Еревану. «Добрые» на вид, нехитрые и практичные машины очень подходили представителям нового поколения, многие из которых были самыми что ни на есть начинающими водителями, к тому же нередко отвлекались зарождающимися в их беспокойных головах мыслями и идеями об искусстве, науке или архитектуре, тоже развивающимися бурными темпами. Одним словом, маленький провинциальный город последовательно превращался в современную столицу, крупный промышленный и культурный центр.
Горожане старательно примеривались к новым веяниям и моделям поведения. Поколение детей войны сейчас пыталось скорей проявить себя с лучшей стороны, в качестве самостоятельных, состоявшихся молодых людей. К формирующемуся образу суперактивного, несколько самоуверенного мужчины — наследника героев-победителей в войне и строителя мирного и светлого будущего, прибавился интересный тип горожанки — уверовавшей в себя девушки, научившейся одеваться со вкусом и следить за собой, выражать и отстаивать собственное мнение.
В отличие от Алека, который не очень любил вспоминать своё детство и старался психологически отмежеваться от давящего прошлого, очистить, перезагрузить память, избавившись от сильных и расстраивающих переживаний, Эрик, наоборот, словно через пуповину с организмом матери, продолжал быть в сильной эмоциональной зависимости со своим детством, копался в детских и отроческих годах и находил в них источник новых поэтических образов и тем.
Сейчас, когда Сталина уже не было в живых, а компартия, в своё время сделавшая из него идола, успела развенчать культ его личности, молодёжь тщательно переосмысливала прошлое, которое казалось одновременно далёким и очень близким, реальным и нереальным, отпускало на время, но держало на поводке, пусть и длинном…
Алек возмущался:
— Нам с малых лет внушали, что мы должны быть благодарны вождю за наше «счастливое детство». Какое же оно счастливое без элементарных детских радостей? Без отеческой заботы и совета. С надрывающейся, чтобы прокормить своих детей, матерью… Получается, что нужно благодарить Сталина за то, что ты, в отличие от миллионов людей, сумел выжить в кошмарном хаосе войны, в условиях тотальной диктатуры и волюнтаризма, беспредела власти…
Слушая старшего сына, Кнар инстинктивно прикладывала указательный палец к губам и тихо произносила:
— Тсс…
Но это лишь заводило Алека:
— Сколько миллионов было загублено, беспощадно и без сожаления брошено в топку страшной войны ради победы! И единственное тому оправдание — Сталин сокрушил такую редкую мразь, как Гитлер. Но разве вправе был он, «великий вождь и учитель», распоряжаться данной свыше жизнью людей, жертвовать ими, не задумываясь?!
Эрик не перечил брату, но, оставшись наедине со своей тетрадью, давал волю собственным мыслям и фантазиям. Непрост и неоднозначен был его лирический герой, испытавший и прочувствовавший вместе со своим поколением всё то, что в собственном драматическом развитии, в борьбе не на жизнь, а на смерть, мечась из одной крайности в другую и теряя миллионы людей, пережила огромная страна с её многонациональным народом. Эрик с удивлением ловил себя на том, что не может скрыть в своих стихах симпатии к развенчанному «вождю народов СССР», который «приняв страну с сохой, оставил её с ядерными реакторами»[16]. Романтичная натура давала о себе знать: Сталин, на которого в годы войны с трепетом уповали все, невольно ассоциировался у рано осиротевшего Эрика с отцом…
Алек же смотрел на вещи реально и понимал, что всю дальнейшую жизнь представителям его поколения придётся выплачивать долг с процентами за то самое «счастливое детство» — самозабвенным и самоотверженным трудом «во имя светлого будущего», как это делали ценой своей жизни их отцы и деды на войне. Теперь от них ждали подвигов на трудовом фронте, под раздуваемой компартией идеей строительства коммунизма с красивым лозунгом «от каждого по способностям, каждому по потребностям». И в подогреваемом «сверху» стремлении «догнать и перегнать Америку», они впряглись в дело. При этом Алек, несмотря на долю скептицизма, искренне верил (как и большинство советских людей) в осуществление неосуществимого и возможность объять необъятное. Эта вера ещё больше укрепится, когда его ровесник Юрий Гагарин вскоре сделает, казалось, невообразимое — совершит полёт в космическое пространство…
Эрик же словно с луны свалился. Он жил напряжённой жизнью души и сердца в своём особенном, идеальном мире поэзии и не переставал мечтать о совершенстве человека и мира в целом. Конечно, очень часто обыденная и прозаическая действительность входила в противоречие с его внутренним миром, иногда грубо врывалась в него. Однако у Эрика было достаточно смелости, воли и ощущения собственного достоинства, чтобы не изменить данному ему свыше дару, сохранить в душе то ценное и неповторимое, что отличает поэта от других людей… Впрочем, витание в поэтических «облаках» не мешало ему успешно учиться по достаточно приземлённой специальности ветеринара, на которую Эрик согласился, чтобы не огорчить мать…