Апельсин потерянного солнца

Глава 26

Двухэтажный дом неподалёку от центральной площади имени Ленина выделялся своей капитальностью среди других частных построек растущего день ото дня областного центра — Степанакерта. Он принадлежал известному в городе каменщику Симону, такому же основательному, как его жилище, кряжистому мужчине средних лет со сталинскими усами на крупном, грубоватом лице. Здание из обтёсанного булыжника и природного камня было сооружёно большими мозолистыми руками мастера. Хозяину с его семьёй вполне хватало одного этажа, и некоторые комнаты он сдавал в аренду. В цокольном помещении поселились Эрик с Ларой.

В довольно просторной комнате было всё самое необходимое: две железные кровати с тумбочкой посередине, старомодный, но добротный комод с большим зеркалом, шифоньер, раздвижной круглый стол, два старых венских стула и табурет. Лара, любящая создавать вокруг себя чистоту и красоту, быстро оживила новое, пусть и временное жильё. Она убрала всю пыль и паутину, почистила уксусом пятна на потускневшем от времени зеркале, вымыла стёкла двух небольших окон, непривычно расположенных вровень с землёй, повесила свежие занавески, застелила кровати новой постелью, накрыв их вязаным одеялом ручной работы, расстелила красивую скатерть на столе, аккуратно разложила по местам одежду и посуду, поставила изящную вазу на комод. Комната задышала и заиграла красками, стала гораздо уютней и теплей.

Во дворе была общая кухня для постояльцев. В центре стояла большая дровяная печь с духовкой, где одновременно можно было запекать сразу несколько блюд, а в углу приютилась простенькая двухконфорочная газовая плита, которая позволяла при минимальных усилиях и трате времени приготовить на завтрак чай или подогреть молоко, сварить яички всмятку или пару сосисок.

Эрик пошёл преподавать в сельхозтехникум, а Лара осталась в роли хранительницы очага и домашнего уюта. Она находилась в хрупком и загадочном состоянии — готовилась стать матерью. Однако об этом пока можно было догадаться лишь по её умиротворённому лицу, какому-то особому, излучающему доброту и нежность взгляду и обращённой как бы внутрь таинственной улыбке…

Мягкими летними вечерами молодожёны выходили погулять, подышать живительным воздухом чистенького города, окружённого со всех сторон живописными лесистыми горами. Они садились на скамейки в зелёных сквериках, овеваемых ласковым ветерком, и, нежно держа друг друга за руки, мечтали о будущем под тихий шелест листвы. Сквозь волшебную призму любви и здоровой молодости это будущее казалось безоблачным и безграничным, радужным и счастливым…

К Эрику вернулась муза. В полночь, когда затихал шум на улице, находящейся совсем рядом, на уровне глаз, муза неслышными шагами спускалась к нему в полуподвальное помещение. Чтобы не мешать сну Лары — другой музе (из плоти и крови), Эрик тушил лампочку Ильича[54], задёргивал плотную занавеску, делящую комнату на две части — спальню и столовую, и уединялся в углу с невидимой гостьей. При зыбком свете парафиновой свечи он черкал карандашом в обычной школьной тетради: то спокойно и умиротворённо, то вдруг страстно и торопливо, словно спеша зафиксировать кажущееся эфемерным, готовым в любой момент исчезнуть, раствориться в воздухе рождающееся творение его души, чтобы потом бережно переписать драгоценные строки шариковой ручкой в большой самодельный блокнот. Эту авторучку, ещё не появившуюся в массовой продаже, подарил ему на день рождения брат, и Эрик воспринимал её как счастливый талисман — с ней он чувствовал себя творцом, демиургом, которому всё по плечу…