Апостолы Феникса

ЧУЖАЯ

2012, Майами

Сенека проснулась поздно, а не в половине седьмого, как всегда. Легла она тоже поздно, но все равно столько спать было ей непривычно. Должно быть, сказалось действие лекарств. Она лежала в постели, безучастно глядя в потолок. Мысли в голове путались. Даниель, все, что случилось в Мехико, джип с оранжевыми противотуманными фарами, пропавший багаж, сообщение на автоответчике…

Она со стоном откатилась от солнечного света, полосами падающего сквозь ставни. Попыталась заснуть снова, но не смогла — ее внутренние часы были установлены на полседьмого. Тем не менее вставать не хотелось. День обещал быть отвратительным, так зачем спешить?

Полчаса спустя она наконец вытащила себя из постели.

Душ смыл непрошеные слезы, но не горечь от осознания того, что, куда бы она ни пошла, она всегда теперь будет одна. Мама сказала бы: встань, оденься и пойди проветри мозги. Бренда Хант умела смотреть в корень.

Одеваясь, Сенека продумывала, что нужно сделать в этот день. С редактором она уже несколько раз говорила из больницы в Мехико. Она хотела вернуться на работу сразу же, он настаивал, чтобы она восстановила силы дома, а потом, когда будет полностью готова морально и физически, постепенно возвращалась к своим обязанностям. Она предложила написать статью о том, что произошло, но он ответил, чтобы она оставила эту тему. «Для статьи этого недостаточно», — произнес он свою любимую фразу, обычно служившую для того, чтобы выжать из журналиста максимум материала. Поэтому первым пунктом в ее повестке дня был звонок по поводу багажа. Если сумки нашли, у нее будет хотя бы часть записей, которые она делала для статьи.

Пять минут спустя, получив неутешительный ответ, Сенека бросила трубку. Интуиция у нее работала неплохо и сейчас подсказывала, что багаж не просто задержался, а потерян безвозвратно. Так что же, теперь весь день пройдет так же?

Она чувствовала себя как будто с похмелья — вялая и подавленная, с ужасом ожидала, что вот-вот заболит голова. Наверное, не стоило глотать столько лекарств. В ванной она попила воды, подставив ладони ковшиком под струю из крана. Позавтракав булочкой с диет-колой, она оделась, надвинула поглубже бейсболку, чтобы закрыть рану на голове, и вышла из дому. Начнем с самого неприятного.

— Как дела у мамы? — спросила Сенека у невысокой пухленькой медсестры, с которой познакомилась полгода назад, когда поместила мать в эту больницу.

— День на день не приходится.

— А сегодня?

Сестра пожала плечами.

Сенека понимающе кивнула и, пройдя по коридору дома престарелых «Парк Вью», вошла в комнату своей матери. Видит Бог, она терпеть не могла такие учреждения и не хотела отдавать мать сюда, однако пришлось, ради ее же безопасности и надлежащего ухода.

Бренда сидела в кресле у окна, с игрушечной собачкой на коленях, под носом — прозрачная трубочка для подачи кислорода. Хрупкая, в чем душа держится, тонкая, словно бумажная кожа испещрена темно-багровыми пятнами — результат лечения преднизоном. На прикроватной тумбочке стоял поднос с нетронутой едой. В комнате пахло застарелым потом.

— Мама? — Мать повернулась к ней, посмотрела совершенно пустыми глазами. Сердце Сенеки упало. В серых, некогда небесно-голубых глазах был только туман, и такой же туман был у нее в голове.

— Белль, ты принесла карты? — голос звучал хрипло и слабее, чем обычно.

Сенека перевела дыхание. Глубоко вдохнула.

— Мама, это я, Сенека. — Она подошла ближе к матери. Бренда наклонила голову.

— Карты? Мы не можем играть без карт.

Сенека часто слышала воспоминания матери о подруге Белль, еще одной вольной душе из числа ее друзей по колледжу. Среди других ее приключений, таких как сидячие забастовки и марши протеста, была поездка в Вудсток в тысяча девятьсот шестьдесят девятом, три дня мира, любви и музыки, и наркотиков, конечно, тоже. Завтрак в постель на четыреста тысяч человек, как любила говорить ее мать. Это была цитата, но она никогда не могла вспомнить, кто это сказал на фестивале. Другая ее любимая фраза была: «Если ты помнишь шестидесятые, то тебя там на самом деле не было».

Теперь на ее мать было тяжело смотреть — волосы совершенно седые и непричесанные, артритные шишки на пальцах, глубокие складки вокруг рта, скрипучий голос бывшего курильщика и эти пустые глаза… Сухие губы потрескались… Давно исчез даже след прежней страстной, активной, полной жизни женщины с тягой к некоторой дикости.

— Нет, мама, это не Белль. — Она нежно взяла мать за подбородок, чтобы удержать ее внимание. — Это Сенека, твоя дочь. Почему ты не ешь? Мы же говорили об этом в прошлый раз. Помнишь?

Она знала, что у матери есть некоторые задатки примадонны, и отказ от пищи может оказаться уловкой для привлечения внимания. На мгновение у нее в сердце вспыхнул гнев, смешанный с горечью.

— Ты же понимаешь, что тебя убивает не эмфизема, ты сама довела себя до такого состояния…

Впрочем, Сенека пришла не для того, чтобы ссориться с матерью. Но она не могла смириться с тем, что теряла последнего на свете человека, который любил ее, интересовался ею. А Бренда любила ее, пока…

Мать смотрела безучастно, и Сенеку вдруг прорвало:

— Как тебе удавалось оставаться всю жизнь такой сильной? Такой уверенной и независимой? Пока ты не заболела, у тебя не было ни тени сомнения, ни секунды нерешительности. Всегда такая, черт возьми, непреклонная. И почему эти качества не перешли ко мне? Мне кажется, я не выдержу, не выдержу… — Она отвернулась от Бренды. — Черт, что я говорю? У меня такое несчастье… — Она подавила рыдание. — Мама, Даниель…

— Я думаю, Белль мухлюет. Но я позволяю ей выиграть. Для нее очень важно выиграть. — Даже эти несколько слов вызвали у Бренды одышку.

Подождав еще немножко, Сенека взяла ее за руку.

— Они хоть заботятся о тебе, мама? У тебя все в порядке?

— Да, но мне нужны игральные карты.

Сенека подошла к краю кровати и села.

— Надеюсь, у тебя все в порядке. — Она погладила мать по руке. — Думаю, ты бы мной гордилась. У меня были чертовски трудные две недели, но я еще на ногах. — «Звучит глупо, зато правда», — подумала она.

Было так странно разговаривать с Брендой, которая даже не узнает ее. Мать стала совсем чужой. Бывали дни, когда у нее случались непредсказуемые моменты прояснения. Поначалу периоды ясности были более долгими, но с годами сократились до нечастых искр, которые болезнь быстро гасила.

Сенека не представляла, как зацепить и вытянуть к реальности хотя бы небольшую часть сознания матери. После короткой паузы она начала сначала:

— Я только что вернулась из Мексики. Помнишь, я говорила, что мы с Дэном собираемся там пожениться? Помнишь?

— Ты заказала ушные свечи?

Сенека закусила нижнюю губу. До того как ее мать заболела болезнью Альцгеймера, она владела магазинчиком товаров альтернативной медицины. Ушные свечи были из его ассортимента.

— Да. Их уже отгрузили. — «Невинная ложь».Магазин продан год назад. Он никогда не был прибыльным, но в нули выходил. Она посмотрела на мать и ее привычно замутило. — Но я проверю еще раз. Мы не останемся без ушных свечей!

Сенека встала и поцеловала мать в лоб.

— Я люблю тебя, мамочка, — прошептала она. — Мне тебя очень не хватает.

— И не забудь эхинацею. Скоро сезон гриппа.

— Конечно. — Сенека помолчала. — Я обо всем позабочусь.

— Мне так хочется пить.

Сенека взяла с ночного столика пластиковый кувшин для воды. «Не просто пуст, а сух, как Аравийская пустыня. Когда его в последний раз наполняли? Пластиковая чашка в том же состоянии. Сучьи дети».Она схватила и кувшин, и чашку.

— Сейчас принесу воды.

Бренда Хант улыбнулась, но Сенека понимала, что не ей.

В коридоре Сенека остановилась у поста медсестер.

— Извините, — сказала она, глядя на молодую медсестру, которая болтала по мобильному, жеманно наклонив набок голову и хихикая. — Извините! — повторила она несколько громче.

Сестра закрыла телефон.

— У моей матери совсем нет воды, — сказала она негромко, но так, что ее голос был слышен очень хорошо и очень далеко.

— Скоро кто-нибудь придет…

— Нет, — сказала она еще громче. — Не «скоро», а сейчас. У нее нет воды уже бог знает сколько времени, и она очень хочет пить.

— Мы делаем обходы. Вы же понимаете, она не единственный пациент в клинике. Мы стараемся как можем.

Сенека с размаху поставила кувшин и чашку перед ней на стол.

— В этом кувшине воды нет уже несколько часов, а может, и дней. Как можно оставить ее без воды? Она ничего не ест. Кто-нибудь это заметил? Я не могу здесь стоять целый день — каждый день — и следить, чтобы она получала необходимый уход! За это я плачу вам!

— Мисс Хант, успокойтесь.

Сенека обернулась на голос — это была старшая медсестра, которую она встретила, едва войдя в больницу.

— Я очень хочу успокоиться. Ничего так не хочу, как душевного спокойствия. Я очень хочу быть уверена, что когда я отсюда уезжаю, о моей матери заботятся. Она сегодня поела? Вы поменяли ей пеленку?

— Мы все…

Сенека сказала негромко и спокойно:

— Просто налейте ей воды в кувшин, ладно? Если это не слишком сложно.

— Сейчас, — сказала сестра и забрала кувшин и чашку.

Сенека повернулась к выходу. Но прежде чем отправиться к машине, она зашла в бухгалтерию «Парк Вью» и выписала чек за этот чертов уход на следующий месяц. Сев в машину, она вставила ключ в зажигание, но поворачивать не стала, а положив руки на руль, опустила на них подбородок. Мать надо переводить в другое место, получше. Но это дорого. В журнале ей платили прилично, но не запредельно. Срок аренды квартиры истекает. Другую квартиру, где они собирались жить с Дэном, она не потянет, и вряд ли она получит назад задаток. И что, если ей не удастся возобновить аренду?

В одном можно не сомневаться: если сидеть здесь и раздумывать обо всем об этом, к лучшему ничего не изменится.

— Встряхнись, Сенека. — Она выпрямилась на сиденье и повернула ключ. — Вперед, навстречу миру! Давай решать проблемы по мере их поступления.

В списке дел на утро еще значилось: разобраться с арендой квартиры и принять решение по поводу сообщения на автоответчике.

Десять минут спустя Сенека уже сворачивала в гараж своего дома. И вдруг резко нажала на тормоз.

— Поверить не могу!

На ее законном месте был задом запаркован темный «мерседес» — внедорожник с оранжевыми противотуманными фарами.