Апрель

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Высокий, гулкий зал. Мраморная колоннада. Фронтоны. Портики. Фигурные окна. Лепные карнизы. Сводчатые потолки. Люстры. Бра. Барельефы. Настенные росписи, изображающие равенство всех перед судом, а суда — перед законом.

Суд. Особое Присутствие Правительствующего Сената. Высшая судебная инстанция империи. Лучшая зала для правосудия в Санкт-Петербурге. Самое величественное помещение.

Античность. Готика. Классицизм. Торжество геометрии и искусства. Смешение стилей: сурового, мужественного — дорического, стройного, изящного — ионического, просветленного коринфского с элементами эллинизма.

И Справедливая Женщина с завязанными глазами — Фемида. Богиня правосудия. Стоит в высокой белой нише с чашами весов в руках. Кроткая, мудрая, женственная.

А по обеим сторонам кроткой богини — двое городовых. Судебные приставы. Усы — вразлет, бороды — настежь. Ремни, портупея. Густой завес крестов и медалей поперек мундиров.

Напротив — портрет. Два с половиной метра в ширину, восемь — в высоту. Парус, а не портрет.

И человек, изображенный на парусе во весь рост, не просто человек, а…

Мы, Александр Третий, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Грузинский, Царь Херсонеса Таврического, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский, Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Карельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский и иные низовские земли Повелитель; Кабардинские земли и Армянские области Обладатель, Черкасских и иных Горских Князей Наследный Государь; Наследник Норвежский, Герцог Шлез-виг-Голштинский и Ольденбургский, и прочая, и прочая, и прочая…

Вот кто изображен во весь рост на двадцати квадратных метрах парусной холстины.

Александр Александрович Романов, по прозвищу «Мопс». Семейный человек. Отец пятерых детей. В любимом преображенском мундире. С лентой ордена Андрея Первозванного через плечо. В сапогах.

— …Подсудимый Ульянов, подойдите ближе к барьеру.

«Какие нелепые слова, — думал Саша, — мы, Александр Третий, обладатель и повелитель, царь польский, царь смоленский… Ведь это же абсурд, пустота, за этим ничего нет, никакого реального содержания!»

— …Ульянов, вы слышите меня?

Саша перевел взгляд на кресла сенаторов. Председатель суда первоприсутствующий сенатор Дейер, перегнувшись через стол и изломав золотое шитье мундира, вопросительно смотрел на странного подсудимого, который вот уже несколько минут пристально разглядывает портрет царя, не обращая никакого внимания на его, первоприсутствующего, вопросы.

Что же с ним происходит, с этим Ульяновым? Почему он так долго смотрит на царский портрет? Угрызения совести?.. Прекрасно. Значит, подсудимый в подавленном состоянии. А это всегда помогает правильно вести судебное заседание.

— Ульянов, вы слышите меня или я должен посылать вам свои вопросы в письменном виде с нарочным?

— Я слышу вас, господин сенатор.

— Подойдите ближе к барьеру.

Дейер сделал приглашающий жест рукой.

Саша шагнул вперед, твердо взглянул в публику. Все те же лица: генералы, чиновники, сановные дамы. Несколько физиономий неопределенного вида. И мама… В самом последнем ряду, с краю, возле прохода.

— Подсудимый Ульянов, — голос Дейера звучал под сводами высокого зала торжественно и строго, — вы признаете себя виновным по существу предъявленных вам обвинений?

Саша посмотрел в последний ряд. В маминых глазах — тоска, мука, мольба, надежда… Но чем он может облегчить ее горе сейчас? Чем может помочь ей, стоя один на один против этих расшитых золотом сенаторов — членов суда, этих словно нарочно подобранных мордастых сословных представителей? (Подсудимых вводили в зал судебного заседания для допроса по одному.)

— Ульянов, вы что, плохо слышите? У вас плохо со слухом?

— Я признаю себя виновным по существу предъявленных мне обвинений.

Черная наколка на белой маминой голове дрогнула и наклонилась.

Первоприсутствующий устроился поудобнее в кресле, переложил на столе перед собой бумаги с места па место.

— Вы были в Петербургском университете? — Голос Дейера звучал теперь уже менее строго и даже несколько снисходительно.

— Да, я был в Петербургском университете.

— Уже на четвертом курсе?

— На четвертом курсе.

— Несмотря на ваши молодые годы?

— Да, я был на четвертом курсе.

— Вы кончили курс в Симбирской гимназии?

— Да, в Симбирской гимназии.

— Ваши братья в настоящее время тоже обучаются в Симбирской гимназии?

— Да, они обучаются в той же гимназии.

— Имеете матушку?

Легкий шелест в публике — сановные дамы с любопытством лорнировали одиноко сидящую у входных дверей немолодую женщину в темном платье.

И вдруг Саша увидел, как черная наколка на белой маминой голове поднялась вверх. Мама смотрела на него сквозь шелестящий, любопытствующий, шушукающийся зал твердыми, ясными, добрыми глазами.

«Мужайся, мужайся, — прочитал он в ее взгляде, — будь самим собой, не думай сейчас ни о чем, кроме как о своем достоинстве и своих убеждениях».

Саша положил руки на барьер, стиснул пальцами деревянные перила и почувствовал, как все внутри у него мускулисто подбирается и сжимается в уверенную, надежную пружину.

— Да, у меня есть мать, — неожиданно громко даже для самого себя и почти вызывающе сказал он, и зал, и все члены суда, привлеченные этой необычной интонацией, с шумом повернулись теперь уже в его сторону. — Да, у меня есть мать, — продолжал Саша, — вдова действительного статского советника Ильи Николаевича Ульянова, бывшего директора народных училищ Симбирской губернии, Мария Александровна Ульянова.

Пауза, разлившаяся по залу внезапной тишиной, не собрала ни в первую, ни во вторую секунду ни единого звука. Только усато сопели около незрячей Фемиды мамонтообразные судебные приставы.

Первым нарушил тишину Дейер. Погладив пальцами подбородок, он взглянул на Сашу, прищурился.

— Скажите, подсудимый, в гимназии вы содержали себя на свои средства?

— Нет, в гимназии я содержался на средства отца.

— А в университете?

— Тоже… Впрочем, одно время я имел урок, который давал мне некоторые средства, но это длилось недолго.

— Значит, и в гимназии, и в университете вы содержались на средства своих родителей?

— Да.

— У вас большое семейство?

— Семеро.

Дейер удовлетворенно, как будто он выявил только что такие факты, о существовании которых до этой минуты никому не было известно, откинулся на спинку кресла.

Сидевший справа от него подслеповатый сенатор Ягн, испросив предварительно у председательствующего разрешения, вопросительно направил на Сашу лорнетку.

— Значит, в Петербурге, Ульянов, вы уже четыре года?

«Что ж, он спал все время до этого? — подумал про себя Саша и усмехнулся. — Впрочем, сенаторское кресло, особенно здесь — под сенью окруженной городовыми Фемиды, вполне подходящее для сна место».

— Да, я уже четыре года в Петербурге.

— И что же, все эти четыре года старались навербовать себе сообщников? Или все-таки первые годы провели в учении?

Голос Ягна был старческий, въедливый, дребезжащий.

— Все четыре года, проведенные в Петербурге, я занимался теми науками, для которых поступил в университет. Свидетельства о моем участии в занятиях, скрепленные ведущими профессорами естественного факультета, вы легко обнаружите в материалах дела, господин сенатор.

— Все ваши профессора, несмотря на оказанную им высокую честь воспитания юношества, совершенно не справляются со своими обязанностями!

— Что же касается до вербования сообщников, — продолжал Саша, не обращая внимания на гневную филиппику расшитого золотом старца, — то я этого не делал и в последнее время.

— У вас больше нет вопросов? — Дейер наклонился к самому уху Ягна.

— У меня есть вопросы.

Сенатор Окулов — плотный, с седым бобриком коротко остриженных волос, с вислыми щеками — сверлил Сашу злыми маленькими глазами:

— Объясните суду, Ульянов, как вы попали в кружок? Кто был посредником?

— В этом деле не было никаких посредников.

— Вы знали, где живет Говорухин?

— Знал.

— Часто бывали у него?

— Часто.

— Говорухин жил вместе со Шмидовой?

— Да.

— Шмидова была с ним в таких отношениях, что могла знать все, что делает Говорухин?

— Нет, совсем не в таких отношениях. Они были просто соседями по квартире. Говорухин не доверял ей никаких своих дел.

— Вы утверждаете это?

— Утверждаю.

— А вам никогда не случалось, придя на квартиру Говорухина и не застав его дома, оставить что-либо Шмидовой для передачи Говорухину?

— Нет, не случалось.

Окулов, сделав какую-то пометку в своих бумагах, кивнул седым бобриком председательствующему, как бы говоря, что у него вопросов больше нет.

Дейер посмотрел на сидящих с обоих краев сенаторов: налево, на Бартенева (тот покачал головой — вопросов нет), и направо, на Лего (у Лего вопросов тоже не было), после чего начал задавать вопросы сам.

— Скажите, подсудимый, какого числа уехал за границу Говорухин?

Двадцатого февраля.

Саша посмотрел на маму. Она снова сидела, опустив голову, держа около рта носовой платок. Бедная мама, зачем ей сидеть здесь и слушать все эти крючкотворные вопросы давно уже выживших из ума сенаторов, единственная цель которых — увеличить степень вины второстепенных участников дела: Шмидовой, Ананьиной, Пашковского, Пилсудского, Сердюковой, Новорусского.

— Ульянов, из материалов дела следует, что провожали Говорухина за границу именно вы?

— Да, провожал Говорухина я.

— Почему Говорухин уехал за границу?

— Вследствие того, что он был причастен к замыслу на государя.

Саша взглянул на царский портрет. Курносое лицо Александра III было откровенно тупо… «И что за рабская привычка называть государем этого посредственного, ничтожного человека?..»

— Но ведь и вы были причастны к этому замыслу, однако же вы не уехали.

— Это было дело каждого — уезжать или оставаться.

— Позвольте, но какое же было основание вам и другим лицам, принимавшим участие в заговоре, оставаться в Петербурге, а Говорухину спасаться за границу? Как вы позволили ему уехать? Ведь он же был вашим соучастником! Он оставил вас здесь, а сам удрал за границу!

— Не он нас оставил, а мы остались сами.

Первоприсутствующий с досадой отодвинул от себя бумаги.

— Ничего не понимаю. Все-таки вы что-то скрываете, Ульянов. Этот непонятный случай с отъездом Говорухина за границу был отмечен еще следствием.

— Я ничего не скрываю, господин сенатор.

— Но почему же именно Говорухину выпала столь счастливая доля избежать преследований, а остальным, гораздо более молодым, остаться здесь?

Саша смотрел на Дейера грустно, устало.

— Вам этого не понять.

Первоприсутствующий заерзал в кресле.

— Вы объяснитесь лучше, так и я пойму.

Саша нашел мамины глаза, вздохнул, сделал неуловимый кивок головой, — как делал это всегда в детстве, когда просил прощения за что-нибудь, потом медленно перевел взгляд на Дейера.

— Уехать, господин сенатор, мог каждый. И остаться тоже… Уехал один Говорухин.

— Ну так что из этого?

— Мне больше нечего добавить к своим объяснениям.

Первоприсутствующий развел руками.

— И вы думаете, что объяснили вразумительно? Мне, например, по-прежнему ничего не понятно.

Он склонился к Ягну — старик презрительно сморщился. Окулов неопределенно пожал плечами. Бартенев и Лего в ответ на вопросительный взгляд первоприсутствующего согласно закивали головами. Саша заметил, что и Бартенев, и Лего соглашались с председателем суда во всем. Было похоже на то, что дела они почти не знали и были назначены в процесс в самую последнюю минуту. Ягн вмешивался в допрос по вредности характера. Окулов же, по-видимому, хорошо ознакомился со всеми протоколами допросов. Могло быть и так, что первоначально именно его намечали первоприсутствующим, но потом по каким-то соображениям заменили Дейером.

Именно Окулов и продолжил допрос.

— Подсудимый, вы были хороши с Говорухиным?

— Да.

— А с Шевыревым?

— И с Шевыревым хорош.

— А с кем больше?

— С обоими одинаково.

— Средства для отъезда Говорухина за границу доставали вы?

— Я.

— Где вы взяли деньги?

Саша посмотрел на маму. Мама прикрыла глаза, как бы давая понять, что он может ни в чем не стеснять себя ее присутствием. Но разве может он сейчас, при ней, сказать, что для того, чтобы выпроводить за границу Говорухина, неровное поведение и нервные припадки которого в последние дни перед покушением могли сорвать все дело, ему, Саше, пришлось заложить свою золотую медаль, полученную на третьем курсе за сочинение по зоологии? Ведь чтобы он мог закончить это сочинение, мама в прошлом году даже не известила его о смерти отца…

— Господин сенатор, мне бы не хотелось сейчас отвечать на этот вопрос. Если необходимо, я могу сделать это письменно.

Окулов переглянулся с Дейером. Первоприсутствующий степенно кивнул. Окулов сделал пометку в бумагах, поймал Сашины глаза цепким, колючим взглядом.

ОКУЛОВ. Из материалов дела следует, что теоретическая часть программы вашей партии была гектографирована, не так ли?

САША. Да, это так.

ОКУЛОВ. Кто же гектографировал?

САША. Я.

ОКУЛОВ. Вы один?

САША. Один.

Седой окуловский бобрик недоверчиво качнулся из стороны в сторону.

— Но гектографировать — это не такое простое дело. Я знаю.

Саша молчал.

— Вам помогал кто-нибудь?

САША. Был еще один человек.

ОКУЛОВ. Он находится в числе лиц, обвиняемых по настоящему делу?

САША. Нет.

ОКУЛОВ. Как его фамилия?

САША. Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

ОКУЛОВ. Назовите его имя!..

«А этот Окулов, пожалуй, наиболее опасный противник, — подумал Саша. — Он самый изощренный, самый коварный. Несомненно, карьерист. И именно по юридической линии… Дейер — тот царедворец, шаркун. Ягн — живой покойник. Лего, по всей вероятности, страдает каким-то недугом. Бартеневу безразлично все на свете. Значит, все внимание должно быть сосредоточено на Окулове».

ОКУЛОВ. Лицо, помогавшее вам гектографировать, давно состояло с вами в знакомстве?

САША. Я отказываюсь отвечать.

ОКУЛОВ. Этот человек был студентом университета?

САША. Мне бы не хотелось отвечать и на этот вопрос.

ОКУЛОВ. Вследствие чего же?

САША. Вследствие моих личных убеждений, господин сенатор.

Он не увидел, а скорее почувствовал какое-то движение в последнем ряду. Бросил быстрый взгляд в мамину сторону. Мама любовалась, гордилась им. «Спасибо, мамочка, — еле приметно кивнул Саша, — спасибо».

Между тем Дейер, перегнувшись через ручку кресла, что-то быстро говорил Окулову. Первоприсутствующему не нравилось, что Окулов задает слишком много вопросов, оттесняя таким образом его, Дейера, председателя, на второй план.

Окулов, пожав плечами, согласился с Дейером. Первоприсутствующий выпрямился, поднял вверх подбородок.

— Скажите, Ульянов, а с Шевыревым вы давно были знакомы?

— С осени прошлого года.

— А вот Шевырев показывает, что вы знакомы с весны 1886 года.

— Вполне может быть. Я просто запамятовал.

ДЕЙЕР. Вы имели какой-нибудь особый повод познакомиться с ним? Или это произошло случайно? Может быть, сам Шевырев проявил инициативу при вашем знакомстве?

САША. Мы познакомились случайно, просто встречаясь в университете.

«А Дейер-то гораздо прямолинейнее, чем Окулов. Ну зачем ему нужно знать, как я познакомился с Шевыревым? Ведь Шевырев проходит по делу вместе со мной. А Говорухин на свободе… Но если его возьмут, то благодаря умело заданным господином Окуловым вопросам и против Говорухина уже готово обвинительное заключение…»

Первоприсутствующий, наморщив лоб, внимательно разглядывал подсудимого.

«Сейчас подсунет какую-нибудь каверзу…»

ДЕЙЕР. А вы посещали Шевырева на его квартире?

Саша невольно улыбнулся. Нет, господин Дейер явно не очень высокого полета птица. И все, что он спрашивает, это только для секретаря, для протокола, чтобы создать видимость объективного судебного разбирательства.

САША. Нет, я не посещал Шевырева на его квартире.

ДЕЙЕР. Но вы же знали, где живет Шевырев?

САША. В последнее время он жил в Лесном.

ДЕЙЕР. А раньше где он жил?

САША. На Васильевском острове.

ДЕЙЕР. В какой линии?

САША. В пятой или шестой.

ДЕЙЕР. Ага, Ульянов! Если вы так хорошо помните адрес Шевырева, значит, наверняка вы бывали у него.

САША. Как раз я не очень хорошо знаю адрес Шевырева. Я даже линии его точно не помню.

ДЕЙЕР. Так вы бывали на квартире у Шевырева или нет?

САША. Кажется, был один раз. Не больше.

Первоприсутствующий снова собрал морщины на лбу. В это время член Особого Присутствия сенатор Бартенев зевнул так широко и так сладко, что в публике даже прошелестел смешок. «Ну зачем же он так долго мучает всех этих расшитых золотом сенаторов? — думал Саша, глядя на Дейера. — Ведь Бартенев давно хочет спать, Ягн тоже хочет спать, Окулов обижен полученным замечанием, Лего нужно принять лекарство. Да и публика устала…»

— Скажите, Ульянов, — первоприсутствующий придумал наконец вопрос, — к моменту знакомства с Говорухиным и Шевыревым вам известен был их образ мыслей?

— Да, известен.

— И он совпадал с вашими взглядами?

— Да, совпадал.

Бартенев сидел, позевывая, положив локти на стол. Положение за судейским столом складывалось донельзя неприличное. Дейер пошептался с Ягном, с Окуловым, с Лего, строго посмотрел на Бартенева.

— Объявляется перерыв заседания Особого Присутствия Правительствующего Сената, — высоким голосом возвестил Дейер. — После перерыва допрос подсудимого Ульянова будет продолжен.

Сзади, топая сапогами, подошли судебные приставы. Саша взглянул на маму, несколько раз кивнул головой. Мама поднялась с места, заторопилась по проходу к барьеру, уронила белый платок…

Пристав положил сзади на плечо тяжелую ладонь. Саша отвернулся от решетки и, сгорбившись, вышел из зала.