Апрель

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Ну-с, Александр Ильич, здравствуйте, здравствуйте. Как самочувствие? Что-то вы, батенька мой, неважнецки сегодня выглядите?

Ротмистр Лютов, добродушный, респектабельный, смотрел на введенного в комнату арестованного с отеческой снисходительностью.

— Может быть, все еще нездоровится? Доктор нужен? Медикаменты?

— Благодарю. Сегодня я здоров.

— А спалось-то как? В снотворном не нуждаетесь? Я могу велеть.

— Спалось хорошо.

Лютов простодушно взглянул на Котляревского.

— А то мы вот с прокурором угрызаемся, чувствуем себя виноватыми. В предыдущую встречу с нашей стороны, конечно, была допущена некоторая резкость. Я искренне сожалею.

Котляревский склонил набок голову, улыбнулся («Как облизнулся», — подумал Саша), сказал на предельной ноте доброжелательности:

— Присоединяюсь целиком и полностью.

«Вот он на кого похож, — подумал Саша, глядя на прокурора. — Он похож на лису. Не на птицу, а на лису. Изгибающийся, жеманный, коварный».

— Ну-с, присаживайтесь, Александр Ильич, — предложил Лютов, — чего ж стоять-то. В ногах, как говорится, правды нет. Особенно в нашем деле.

Он коротко и энергично хохотнул, провел пальцем в разные стороны по усам.

«А жандарм похож на кота. Круглолицый, розовощекий. Выразительная подобралась пара — кот и лиса».

— В прошлый раз, — разбирал Лютов страницы протокола, — по состоянию здоровья вы просили отложить вопросы, которые мы к вам имели, до следующего дня. Я правильно излагаю?

— Правильно. — Саша кивнул.

— Мы пошли вам навстречу. Как только что вы сказали, сегодня ваше самочувствие значительно улучшилось. Хорошо спали, в медицинской помощи не нуждаетесь. Другими словами, никаких возражений против продолжения допроса у вас не имеется. Не так ли?

— Я готов дать показания, — твердо сказал Саша.

— Одну минуту, — быстро поднялся со стула Котляревский.

Он вышел из комнаты и тут же вошел обратно с уже знакомыми писарями. Иванов и Хмелинский устроились в углу за специальным столиком, приготовили перья, бумагу.

Прокурор вернулся на свое место.

— Начинайте, — кивнул Саше ротмистр.

Саша выпрямился, внимательно посмотрел на Лютова, потом на Котляревского, сказал громко и почти торжественно, отчетливо выговаривая каждое слово:

— Я признаю свою виновность в том, что принадлежал к террористической фракции партии «Народная воля» и принимал участие в замысле лишить жизни государя императора.

Прокурор сглотнул слюну, поправил подворотничок вицмундира. Лютов прищурился.

— Желябова видели когда-нибудь? — неожиданно спросил он каким-то новым, незнакомым и цепким голосом.

Саша нахмурился:

— Почему вы спрашиваете о Желябове?

Жандарм постучал костяшкой согнутого пальца по столу.

— Вопросы задаю только я.

Саша пожал плечами.

— Желябова казнили шесть лет назад. Тогда мне было пятнадцать лет.

— Почему же, позвольте полюбопытствовать, вы присвоили себе такое же наименование — партия «Народная воля»?

— На этот вопрос я отвечать отказываюсь.

Ротмистр поднял брови.

— Отчего же?

— Я не желаю объяснять.

— Но ведь ответ напрашивается сам собой: Желябов бросал бомбы, и вы хотели бросить бомбы!

«Он вовсе не об этом хотел спросить, — думал Саша. — Рассчитывал неожиданным вопросом сбить меня с толку, как бы невзначай выяснить то, что его интересует больше всего: связаны ли мы со старым народовольческим подпольем? Он почувствовал, что я подготовился только к логическим, только к последовательным ответам и решил лишить меня этого преимущества, вести допрос рывками, хаотично, и вытаскивать из этого хаоса нужные ему сведения…»

— Ну что же мы замолчали, Александр Ильич? — Лютов смотрел на Сашу с искренним огорчением. — Так хорошо начали и вдруг замолчали, а?

«Сейчас кот попросит помощи у лисы…»

Ротмистр обернулся к Котляревскому:

— Господин прокурор, у вас есть вопросы к господину Ульянову?

— Безусловно. — Котляревский придвинулся вперед, опустил голову и вдруг посмотрел на Сашу своими светлыми навыкате глазами как-то очень просяще, снизу вверх. — Скажите, Ульянов, а в чем же конкретно выражалось ваше участие в замысле на жизнь государя императора?

«Надо только не сбиваться с единой линии: повторять все то, что они дали прочитать мне вчера в показаниях Канчера. Говорить только о себе. Только о том, что знал Канчер».

— Мое участие в замысле на жизнь государя императора выразилось в следующем: в феврале этого года я приготовил некоторые части разрывных метательных снарядов, предназначавшихся для покушения…

— В феврале этого года? — вмешался Лютов.

— Да, в феврале.

— Не припоминаете точно, какого числа?

— Не припоминаю.

— Пользовались методом Кибальчича? Студень гремучей ртути, пироксилин, бертолетовка, сурьма, нитроглицерин?

«Ого, — подумал Саша, — а кот, оказывается, весьма осведомлен в делах химических».

— Нет, пользовался своим собственным методом.

— Каким же, позвольте полюбопытствовать?

— Азотная кислота и белый динамит.

— И много кладете белого динамиту, если не секрет?

— Секрет, господин ротмистр.

— С белым динамитом надо осторожнее, — озабоченно погладил усы Лютов, — Может сработать и до совершения акции.

«Специалист. Профессор. Вызывает на научную дискуссию. Вот смех-то».

— Мы несколько отвлеклись, — вступил в разговор Котляревский, — Вы, кажется, были намерены продолжить свои показания?

— Да, я хочу продолжить показания.

— Прошу вас.

— Кроме работы со взрывчаткой, я принимал участие в приготовлении свинцовых пуль, которыми были начинены снаряды. Я резал свинец и сгибал из него пули. Потом мне доставили два жестяных цилиндра…

— А стрихнинчик? — снова вмешался Лютов.

— Что стрихнинчик?

— Стрихнином пули вы набивали?

— Нет, к этому я отношения не имел.

— В свое время Желябовская группа очень широко стрихнин использовала.

— Я могу продолжать показания? — На этот раз уже Саша перебил Лютова.

— Да, да, безусловно. — Жандарм приложил руку к сердцу, наклонил голову. — Приношу извинения.

— Когда мне доставили два жестяных цилиндра, я наполнил их динамитом и пулями.

— Отравленными?

— Да, отравленными.

— Стрихнином?

— Да, стрихнином… Потом я сделал два картонных футляра, вложил в них снаряды и оклеил футляры сверху коленкором. После этого снаряды от меня унесли. Собственно говоря, этим и ограничилось мое участие в замысле на жизнь государя императора.

Котляревский вытянул шею («Лиса делает стойку», — отметил Саша), посмотрел через плечо сидевшего перед ним арестованного в сторону писарей, как бы спрашивая: все успели записать? И, получив удовлетворительный ответ, снова опустился на стул. («Сейчас лиса начнет мышковать, петлять, путать следы, вертеть хвостом…»)

— Скажите, Ульянов, — начал прокурор медленно, задумчиво, — а третий снаряд вы тоже коленкором обклеили?

— Ни о каком третьем снаряде я ничего не знаю.

— Но ведь всего было три снаряда?

— Не знаю. Уже чего не знаю, того не знаю, — улыбнулся Саша.

— Три, три, — сделал уверенный жест рукой Лютов. — У Генералова — раз, у Андреюшкина — два, у Осипанова — три.

— Разве только три? — повернулся Котляревский к ротмистру. — А у этих — у Канчера, Горкуна, Волохова — ничего не было?

— По-моему, три, — наморщив лоб, обозначил напряжение памяти Лютов. — Впрочем… Александр Ильич, ведь только три снаряда у вас было, я не ошибаюсь? Или было там, кажется, что-то еще, а?

Прокурор сидел за столом, напряженно изогнувшись. В светлых выпуклых глазах поблескивала почти болезненная сосредоточенность. Рыжеватые волосы, нарушив пробор, бывший безукоризненным в начале допроса, вроде бы даже шевелились на голове своего хозяина. Жандарм, наоборот, был весь воплощение уверенности и спокойствия: грудь осанисто развернута, плечи отведены назад, в розовощеком взгляде отеческое благодушие, океан доброты, кротость, приглашение к разговору исключительно по душам.

«Комедианты, — подумал Саша, — дешевые комедианты. Неужели на такие же простейшие крючки попались Горкун и Канчер?»

— Я уже сообщил, — сказал он вслух, — что принимал участие в изготовлении только двух снарядов. Ни о каких других средствах нападения на царя мне ничего не известно.

— Позвольте, Ульянов, — скороговоркой зачастил Котляревский, — но ведь вы же знали лиц, которые должны были совершить покушение, то есть бросать снаряды?

— Да, знал.

— Сколько их было?

— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

— Но мы-то знаем, сколько их было! — неожиданно закричал пронзительным голосом прокурор. — Их было трое! Значит, и снарядов было три!

— Если вы все знаете, тогда нелепо продолжать эту комедию вопросов, на которые у вас уже имеются ответы.

— Вы должны сказать, кто изготовил третий снаряд?

«Хотите использовать мой ответ при допросе других товарищей? Нет, от меня вы не добьетесь того, чего я не захочу сказать сам. Напрасная затея».

Он вдруг обозлился на Котляревского. Тупица. Посредственность. Ничтожество. Не может отличить, кто ловится на его примитивные штучки, а кто и нет…

— Кто доставил к вам на квартиру азотную кислоту и белый динамит? — снова начал прокурор.

— Отвечать отказываюсь.

— Кому вы возвратили приготовленные снаряды?

— Отвечать отказываюсь.

— Кто вместе с вами набивал снаряды динамитом?

— Я это делал один.

— Но снарядов было три?

— Да, три.

— А вы сделали два?

— Два.

— Где же хранился третий снаряд?

— Не знаю.

— Вы также утверждаете, что вам было неизвестно число прямых участников нападения на государя?

— Да, неизвестно.

— Желаете показать что-либо об участии в вашем деле арестованного Андреюшкина?

— Нет, не желаю. Я устал. Прошу отправить меня в крепость.

— Генералова?

— Не желаю.

— Осипанова?

— Нет.

— А не могли бы вы объяснить, Ульянов, какая роль в организации покушения была отведена Иосифу Лукашевичу?

— Не могу объяснить.

— Но вам же знакома эта фамилия?

— Да, знакома. Это мой однокурсник по университету.

— Тогда в чем же дело?

— Я прошу отвезти меня в крепость.

— Я не понимаю вас, Ульянов, вы снова начинаете упорствовать.

«Молчать. Только молчать. И требовать отправки назад в камеру. Иначе не выдержат нервы. Потеряешь контроль над чувствами. И тогда возможны ошибки. А этого я себе не прощу…»

Ротмистр Лютов, потянувшись, хрустнув костяшками пальцев, поднялся из-за стола.

— Я думаю, что сегодня уже следует заканчивать вопросы, — сказал он дружелюбно, поглядывая на Сашу. — Александр Ильич устал, да ведь и мы тоже люди живые. Пора закусить, отдохнуть. Желудочный сок — он ведь не зря вырабатывается. Что там наука на этот счет говорит, Александр Ильич, а?

Саша молчал.

— Последний вопрос, — упрямо поджал губы прокурор. — На какое время было назначено покушение? Потрудитесь, Ульянов, назвать час. более точно.

— Ну откуда же ему знать об этом? — добродушно рассмеялся жандарм. — Ведь Александр Ильич у нас техник. Он покушениями не занимается. Он только бомбы динамитом набивает.

Ротмистр сделал знак писарям — вызвать конвой. Иванов и Хмелинский вышли.

— Между прочим, — Лютов положил Саше сзади руку на плечо, — товарищи ваши более разговорчивы и откровенны. Я, конечно, понимаю — принципы и так далее. Но ведь этак можно и в смешное положение попасть. Все говорят о вашей центральной роли в заговоре, а вы даже не хотите сказать, кто вам динамит привозил.

Вошел конвой.

— Расстаемся ненадолго, Александр Ильич, — разгладил Лютов усы. — Всего лишь до завтра. Подумайте о моих словах. Не надо усложнять жизнь себе, а заодно и нам. И помните о ваших братьях в Симбирске.

Когда Ульянова увели, Котляревский нервно встал, шумно отодвинул стул.

— Я удивлен вашей бестактностью, ротмистр, — обиженно заговорил он, собирая листы протокола. — Почему вы прервали мои вопросы? Ведь он уже начал раскрываться. Он подтвердил показания Канчера по поводу…

— А я удивлен вашей ненаблюдательностью, господин товарищ прокурора! — грубо оборвал Котляревского Лютов. — Он уже закрылся, ушел в себя, а вы все еще продолжали спрашивать о каких-то мелочах. Вы же знаете мнение государя: взяты мальчишки! Основные участники заговора на свободе. В любую минуту покушение может быть повторено!

Ротмистр грузно прошелся по комнате.

— Нужно нащупать их связи на свободе. Нужно дать понять Ульянову, что мы знаем об этих связях.

— Я полагаю, что все связи давно уже обрублены. По делу арестовано около восьмидесяти человек. Их организация полностью разгромлена.

— Когда казнили желябовцев, все тоже были уверены, что террористов в стране больше нет. Однако ровно через год Желваков и Халтурин убили в Одессе генерала Стрельникова. Вы знаете об этом не хуже, чем я.

Лютов поправил воротник мундира, дотронулся рукой до шеи.

— Если подобное повторится и сейчас, нам не простят этого никогда. Вот о чем нужно думать больше всего.

Котляревский молча перебирал листы протокола.

— Завтра он заговорит совсем по-другому! — Ротмистр сделал уверенный жест рукой. — Завтра он назовет новых участников заговора. Ему нужна ночь, чтобы решиться на это. И если он не дурак, то он понял сегодня, что нам от него нужно прежде всего. А он далеко не дурак, и мы с вами имели возможность убедиться в этом неоднократно.