Апрель

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Продолжается допрос подсудимого Ульянова…

Дверь из зала заседаний Особого Присутствия в комнату, где содержатся подсудимые, чуть приоткрыта. Слышно, как сдержанно перешептывается публика, с шумом отодвигают громоздкие кресла с высокими спинками сенаторы, как рассаживаются на своих местах сословные представители.

Саша оглядел комнату. Сгорбленный Шевырев, бледный Канчер, растрепанный Горкун, унылый Волохов. Только Осипанов сидит между жандармами прямо и строго, ни тени раскаяния на его лице.

Генералов и Андреюшкин напряженно внимательны. Новорусский растерян, подавлен. Красавец Лукашевич улыбается немного натянуто и удрученно, но все равно никакие испытания — ни уже принятые, ни будущие — не могут изменить его гордой, независимой осанки.

— Прошу ввести подсудимого Ульянова, — скрипит за дверью голос Дейера.

Слоновья поступь судебных приставов. Саша встал. Тотчас же все глаза поднялись па него.

Осипанов и Генералов смотрят твердо, надежно, Пахом Андреюшкин — неопределенно; все остальные по-разному — испуганно, безразлично, боязливо, виновато (это Канчер).

— Пожалуйте в залу Присутствия, — важно, с достоинством басит один из приставов.

И Саша, подняв голову, идет в зал заседания Особого Присутствия.

Мама сидит на старом месте — в последнем ряду около двери. Сенаторов за столом только четверо — Бартенева, очевидно, отправили спать. Не хватает и одного сословного представителя — волостного старшины Васильева. Чувствуется, что судьи плотно пообедали, выпили, исчезло болезненное выражение с кислой физиономии Лего, даже старикашка Ягн и тот приободрился. Публики, естественно, поменьше — заседание вечернее.

— Подсудимый Ульянов, — скрипит Дейер, — вы готовы к продолжению допроса?

Саша кивает.

— К суду претензий не имеете?

Саша качает головой.

— Возобновляем допрос подсудимого Ульянова, — протяжно объявляет Дейер и тут же, опасаясь, что Окулов перехватит инициативу, сам задает первый вопрос. — Скажите, подсудимый, когда вы познакомились с метальщиками — Генераловым, Андреюшкиным и Осипановым?

САША. С Генераловым я познакомился осенью прошлого года…

ДЕЙЕР. С Андреюшкиным?

САША. В декабре.

ДЕЙЕР. С Осипановым?

САША. С Осипановым я виделся только один раз — двадцать пятого февраля.

Дейер удивленно поднял брови:

— Неужели всего один раз? Этого не может быть.

— И тем не менее это так.

— Значит, Осипанова видели только один раз?

— Один раз.

— Но фамилию-то его раньше слышали?

— И фамилии не слышал.

— Но вам же говорили, что существует лицо, готовое принять на себя метание снаряда?

— Говорили. Но фамилии при этом не называли.

Дейер задумался. Сенатор Окулов зашелестел бумагами. Первоприсутствующий, как бы спохватившись, снова начал задавать вопросы.

ДЕЙЕР. Когда вы познакомились с Канчером?

САША. В январе этого года.

ДЕЙЕР. А с Горкуном?

САША. Приблизительно в то же время.

ДЕЙЕР. И с Волоховым тогда же?

САША. Нет, с Волоховым позже, в феврале.

ОКУЛОВ. Господин председатель, прошу прощения… Скажите, Ульянов, вам приходилось бывать на квартире Горкуна?

САША. Приходилось.

ОКУЛОВ. С какой целью?

САША. Сейчас уже не помню…

ОКУЛОВ. Я могу напомнить вам… Вы принесли туда гектографированные прокламации о событиях семнадцатого ноября в Петербурге на Волновом кладбище. Когда вы хотели отслужить панихиду в память о литераторе Добролюбове. Припоминаете?

САША. Припоминаю…

ОКУЛОВ. Какого числа это было?

САША. Не помню.

ОКУЛОВ. И опять же я могу напомнить вам. Это было двадцатого ноября. Это число указано в обвинительном заключении.

ДЕЙЕР. Да, да, совершенно правильно. Именно двадцатого ноября произошла ваша сходка. Кто еще, кроме Горкуна, принял участие в ней?

САША. Был еще Канчер…

ДЕЙЕР. И еще?

САША. Был еще один человек, но фамилии его я не знал.

ДЕЙЕР. Принесенные вами прокламации были прочитаны на сходке?

САША. При мне — нет.

ДЕЙЕР. Что же происходило при вас?

САША. При мне прокламации раскладывались в конверты…

ДЕЙЕР. И дальше?

САША. На конвертах были подписаны адреса, по которым рассылались прокламации.

ДЕЙЕР. Откуда же вы взяли адреса?

САША. Я принес адрес-календарь, в котором были помечены лица, которым следовало распространить прокламации.

ДЕЙЕР. Канчер и Горкун принимали участие в распространении?

САША. Да.

ОКУЛОВ. Следовательно, с ваших слов можно считать установленным, что знакомство с Горкуном у вас состоялось в ноябре прошлого года, а не в январе нынешнего, как вы изволили утверждать только что. Не так ли?

САША. Так…

ОКУЛОВ. Следовательно, вы вводили суд в заблуждение, сокращая срок своего преступного влияния на Петра Горкуна?

САША. Я оговорился…

ДЕЙЕР. Скажите, Ульянов, а кто указал вам на Канчера как на лицо, которое может распространять прокламации?

САША. Сейчас уже не помню.

ДЕЙЕР. Может быть, Шевырев?

САША. Может быть, но точно сказать не могу.

ДЕЙЕР. Вы бывали на квартире у Канчера?

САША. Бывал.

ДЕЙЕР. Часто?

САША. Раза два-три…

ДЕЙЕР. Что же привело вас к нему в первый раз?

САША. Необходимость поездки Канчера в Вильну.

ДЕЙЕР. Вы сами сказали Канчеру, что ему нужно ехать в Вильну?

САША. Нет, ему сказал об этом Шевырев.

ДЕЙЕР. Вы снабдили Канчера какими-либо письмами?

САША. Нет.

ДЕЙЕР. Деньгами?

САША. Нет.

ДЕЙЕР. Зачем же тогда приходили?

САША. Чтобы удостовериться, уехал он уже или еще нет.

ДЕЙЕР. Кто же вам сообщил, что Канчер уже уехал?

САША. Горкун.

ДЕЙЕР. Волохова в это время тут не было?

САША. Не было.

Сенатор Лего, проведший первую часть допроса подсудимого Ульянова в грустных раздумьях о своем больном желудке, после обеда немного вздремнул с открытыми глазами (сенатор умел это делать совершенно незаметно для окружающих). Сон утолил боль. Ко второй части допроса Ульянова Лего уже стал прислушиваться. Подсудимый нравился ему: чистый, пылкий юноша из хорошей семьи, открытое, умное лицо, ответы дает быстро, четко, уверенно. Лего решил поучаствовать в допросе Ульянова. Он придвинул к себе дело, перелистал несколько страниц.

— Господин председатель, у меня есть вопрос к подсудимому, — неожиданно тонким, почти женским голосом обратился он к Дейеру.

— Пожалуйста, господин сенатор, — наклонил в его сторону голову первоприсутствующий и злорадно покосился на Окулова: конкуренции со стороны полоумного Лего можно было совершенно не опасаться — все знали, что сенатор Лего давно уже выжил из ума, и в процессы Особого Присутствия его назначали каждый раз как бы только для того, чтобы все пять сенаторских кресел (число, определенное для Особого Присутствия самим государем) были заняты полностью.

— Ну-ка, ну-ка, подсудимый, — весело запищал Лего, — ответьте-ка нам на такой вопросик: а зачем это понадобилось подсудимому Канчеру ездить в Вильну?

Саша вопросительно взглянул на Дейера: отвечать или нет? Ведь причина поездки Канчера в Вильно выяснена следствием до мельчайших подробностей.

— Отвечайте, подсудимый, — голос Дейера напыщенно важен, первоприсутствующему все равно, о чем спрашивает Лего, лишь бы нейтрализовать на время дотошного Окулова, который знает дело, кажется, не хуже его самого, первоприсутствующего.

САША. Канчер ездил в Вильну за азотной кислотой.

ЛЕГО. За азотной кислотой? Вот еще вздор какой! Зачем же ездить за азотной кислотой в Вильну, когда ее и в Петербурге полным-полно!

САША. Покупка большого количества азотной кислоты в Петербурге могла привлечь к себе внимание.

ЛЕГО. А в Вильне вы пе привлекли к себе внимания?

САША. В Вильне кислоту нам передал знакомый человек.

ЛЕГО. То есть он передал ее Канчеру?

САША. Да, Канчеру.

ЛЕГО. А как же она попала к вам?

САША. Я встретил Канчера на вокзале и взял у него ее.

ЛЕГО. В самом деле?

В зале откровенно посмеивались. Не столько над бессмысленными вопросами Лего, сколько над его петушиным голосом.

Дейер понял, что, дав возможность Лего так долго самостоятельно разговаривать с подсудимым, он превысил ту норму времени, которая была необходима для юмористической разрядки и самого суда, и зрительного зала. Пора было выводить Лего из разговора.

— Скажите, Ульянов, — бесцеремонно перебил Дейер Лего, — когда вы познакомились с Новорусским?

— В ноябре или декабре прошлого года. Точно не припоминаю.

— При каких обстоятельствах?

— На одном из студенческих вечеров.

— Именно на этом вечере Новорусский и предложил вам давать уроки брату жены?

— Нет, об этом разговор был позже.

— Какой повод был Новорусскому предложить вам давать уроки сыну Ананьиной именно на даче в Пар-голове?

— Он, по-видимому, искал репетитора и слышал, что я тоже ищу такого рода уроки.

— Потом, после вашего отъезда из Парголова, на дачу Ананьиной, была привезена еще одна партия азотной кислоты. Новорусский знал человека, привезшего эту новую партию кислоты?

— Нет, не знал.

— В чем была привезена новая кислота?

— В бутыли.

— Больших размеров?

— Фунтов на десять, на двенадцать.

— Вы предупредили Новорусского или Ананьину, что привезут эту бутыль?

Саша взглянул на маму. Мария Александровна смотрела в ту сторону, где сидели защитники. Один печальный вопрос был в ее взгляде: неужели ничего нельзя сделать, чтобы хоть как-то ослабить или смягчить злую последовательность, жестокую логику этих безжалостных вопросов, которые с механической неутомимостью задавали ее сыну расшитые золотом бессердечные люди, сидевшие за председательским столом?

ДЕЙЕР. Значит, вы отказываетесь отвечать на этот вопрос? Ну что ж, дело ваше…

САША. Я ответил, вы просто не расслышали.

ДЕЙЕР. Мария Ананьина знала ваш адрес в Петербурге?

САША. Знал Новорусский.

ДЕЙЕР. И что же, ни Новорусский, ни Ананьина но сделали попытки вернуть вам азотную кислоту, оставшуюся на даче?

САША. Я не просил их об этом.

ДЕЙЕР. Но ведь они знали, что вы больше не вернетесь в Партолово?.. Подумайте, Ульянов. От вашего ответа зависит очень многое для судьбы Ананьиной и Новорусского.

Сказав это, Дейер невольно поморщился. Такие предупреждения суд, безусловно, не должен делать допрашиваемому. Это ошибка.

Первоприсутствующий скосился налево. Окулов сидел, наклонив голову. Седой бобрик его коротких волос вместе с ушами несколько раз двинулся вперед и назад.

«Окулов, несомненно, отметил мою промашку, — подумал Дейер, — нужно немедленно нейтрализовать его. Если он сейчас полезет задавать вопросы… Черт с ним, пускай задает!»

САША. Я не говорил Новорусскому, что больше не вернусь в Парголово.

ДЕЙЕР. Разве вы не видели его после отъезда с дачи?

САША. Нет, не видел.

ДЕЙЕР. А с Ананьиной вы при отъезде, естественно, говорили о чем-нибудь?

САША. Да, говорили.

ДЕЙЕР. Следовательно, через Ананьину мог знать Новорусский, что вы больше не вернетесь?

САША. В последнем разговоре с Ананьиной я не сказал ничего определенного по поводу своего возвращения.

Дейер устало откинулся на спинку кресла. Черт возьми! Изворотливость этого Ульянова сделала бы честь любому адвокату.

Он вспомнил про Окулова и с неожиданной для самого себя живостью повернулся к нему.

— Господин сенатор, — голос первоприсутствующего был необычно приветлив, — у вас, кажется, был какой-то вопрос к подсудимому?

Окулов удивленно взглянул на председателя суда. В чем дело? Что там еще задумала эта старая лиса Дейер? Отчего бы ему быть столь любезным?

«А может быть, он и не заметил моей промашки? — засомневался первоприсутствующий. — Может быть, я напрасно беспокоюсь?»

ОКУЛОВ. Да, у меня есть вопрос… Скажите, Ульянов, какого числа и где состоялось ваше окончательное соглашение относительно того, каким образом совершить покушение на жизнь государя?

САША. Это произошло 25 февраля на квартире у Канчера.

ОКУЛОВ. Этот день был намечен вами предварительно? Если да, то с кем обсуждали вы время и место вашего собрания?

САША. Предварительно я ни с кем и ничего не обсуждал. Все вышло скорее случайно, чем намеренно.

ОКУЛОВ. В чем конкретно выразилась эта случайность?

САША. Лично я пришел к Канчеру для того, чтобы увидеть Осипанова и прочитать ему террористическую часть нашей программы, которая была составлена незадолго до этого.

ОКУЛОВ. Вы слышали разговоры участников боевой группы о том, каким порядком они будут держаться во время покушения?

САША. Да, слышал.

ОКУЛОВ. Вы все были в одной комнате?

САША. Сначала в одной, а потом мы с Осипановым перешли в соседнюю.

— Господин председатель суда, разрешите теперь мне задать вопрос подсудимому Ульянову?

По залу прокатился шорох. Все повернули головы влево. Обер-прокурор Неклюдов, вопросительно наклонив голову, картинно стоял около своего стола, опершись руками о бумаги.

— Прошу вас, господин обер-прокурор, — проскрипел Дейер, из голоса которого уже исчезла былая приветливость и любезность. (По второстепенному характеру вопросов, которые задавал Окулов, первоприсутствующий понял, что никакой промашки тот за ним не приметил, и поэтому церемониться с Окуловым дальше было уже незачем.)

— Ульянов, — обер-прокурор выпрямился, скрестил руки на груди, — приехав в Парголово, вы привезли с собой, кроме вашей лаборатории, какие-нибудь вещи для перемены одежды?

«Опять Парголово, — подумал Саша. — Этот белоглазый Неклюдов тоже хочет сделать и Ананьину и Новорусского активными участниками дела. А вместе с этим увеличить и мою личную виновность».

САША. Вещей было немного. Рубашка и полотенце.

НЕКЛЮДОВ. А это не вызвало удивление у Новорусского? Ведь если он сделал вам предложение давать уроки брату своей жены, он, очевидно, предполагал, что вы переезжаете к нему надолго?

САША. Да, он это предполагал.

НЕКЛЮДОВ. И тем не менее, увидев у вас только рубашку и полотенце, он, по вашим словам, не выказал никаких признаков удивления?

САША. Почему «по моим словам»? Я ничего не говорил об отношении Новорусского к количеству моих вещей.

Неклюдов вышел из-за стола и направился к деревянной решетке, которая окружала скамью подсудимых и около которой, с внутренней стороны, стоял Саша.

— Кстати сказать, Ульянов, — вертикальная складка над переносицей обер-прокурора обозначилась резко, глубоко, узкие губы сжимались после каждого слова решительно и быстро, — почему вы даете разные показания о том, как вы попали в Парголово?

— В каком смысле разные?

— На следствии вы показали, что сами вызвались давать уроки сыну Ананьиной, а суду говорите, что предложение об уроках вам сделал Новорусский.

— Мне трудно держать в памяти все то, о чем я говорил на следствии.

НЕКЛЮДОВ. Новорусский интересовался узнать, имеете ли вы что-нибудь для перевозки на дачу Ананьиной?

САША. Я отправился в. Парголово помимо Новорусского и на даче его не видел. Я встретил там Ананьину, и она ничего не спросила у меня относительно моих вещей и не интересовалась, что именно я привез.

Неклюдов вплотную подошел к барьеру. Теперь Саше были видны даже маленькие красные точки на его сероголубоватых зрачках.

— Сколько человек было в семействе Ананьиной?

— Двое.

— Кто именно?

— Она, дочь и маленький сын.

— Так двое или трое?

— Если считать и мужа дочери, то четверо.

— А младшего брата Новорусского вы знали?

…Что-то произошло в последнем ряду. Саша тревожно перевел взгляд с лица прокурора на то место, где сидела мама, и не увидел ее.

Он тут же нашел ее — Мария Александровна, опустив голову, боком двигалась между креслами к центральному проходу. Словно почувствовав на себе его взгляд, она подняла голову, растерянно улыбнулась, но тут же лицо ее снова приняло болезненное выражение, горько изломались брови… Мама вспомнила, наверное, что Неклюдов — бывший папин ученик…

И вот теперь этот бывший ученик, на образование и воспитание которого Илья Николаевич тратил свои силы и знания, клюет, как ястреб, его сына, допрашивает его с особым старанием, еще злее и немилосерднее, чем даже сами судьи… Да, смотреть на это было тяжело.

Саша чуть было не позвал ее, когда она подошла к дверям, но сдержался и только крепче сжал отполированные, видно, не одним десятком рук деревянные перила решетки.

Стоявший около входных дверей судебный пристав открыл перед мамой дверь.

Дверь закрылась.

Мама ушла.

И снова, как тогда, в Петропавловке, при вручении обвинительного заключения, он почувствовал, как бешено полыхнуло в нем жаркое пламя ненависти к обер-прокурору Неклюдову, как неудержимо распрямляется под сердцем пружина, распрямляться которой не позволял он так долго.

— Господин председатель суда, — повернулся Саша к Дейеру, — я прошу вас вернуть обер-прокурора Неклюдова на то место, на котором положено находиться обвинению в процессе судебного заседания.

В зале повисла тишина. Такого здесь, кажется, не было еще ни разу. Чтобы обвиняемый указывал прокурору место, где тому следовало находиться? Ну, знаете…

— Э-э… Ульянов, — нерешительно начал Дейер, — вследствие чего вас не устраивает теперешнее местонахождение прокурора?

— Вследствие дурной привычки господина Неклюдова вести себя в судебном заседании, как в цирке.

Дейер растерянно молчал.

Взглянув в упор на Неклюдова, Саша увидел, как кровь отхлынула от бледных щек прокурора. Бесцветные глаза с красными точечками и прожилками налились яростью, заискрились нечеловеческим, почти животным блеском. Так жестоко Неклюдова не оскорбляли еще ни разу в жизни.

«Это тебе за маму, негодяй! — думал Саша, не отводя взгляда от прокурорских глаз. — За ту боль, которую ты причинил ей своим эффектным выходом — позер, клоун, шаркун».

Между тем первоприсутствующий по-прежнему молчал. В практике Дейера никогда еще не было случая, чтобы подсудимый публично оскорблял прокурора. И где? В зале Особого Присутствия, где от каждого слова прокурора зависит жизнь подсудимого…

В зале нарастал шум. Публика была недовольна тем, что председатель суда так долго не может найти способ защитить прокурора.

— Ульянов, — все так же нерешительно заговорил Дейер, — вы прибегаете к недозволенным средствам…

— А разве средства, к которым прибегает этот господин, — Саша показал рукой на Неклюдова, — дозволены? Кого он хочет запугать своим эффектным поведением? Подсудимого — и без того уже лишенного всех прав, всех возможностей сохранить свое достоинство? Почему же вы, господин сенатор, позволяете прокурору оказывать воздействие на чувства родственников и близких подсудимого?

Разве страдания их и горе и без этого недостаточно велики?

Зал молчал. Тишина была непривычная, удивленная. И зрители, и судьи, и сословные представители, и все другие участники процесса смотрели на худощавого юношу с чуть продолговатым, взволнованным лицом и непримиримо пылающим взором, пожалуй, впервые с таким искренним и неподдельным интересом.

Неклюдов первым понял, что оставаться в прежнем положении нельзя прежде всего ему. Нужно сделать вид, что ничего не произошло. Не вступать же ему в полемику с этим Ульяновым.

Медленно повернувшись, прокурор невозмутимо вернулся на свое место, перелистал бумаги и, опершись руками о стол, взглянул на подсудимого просто и ясно, как будто и в самом деле ничего существенного и не произошло.

— Скажите, Ульянов… — Голос Неклюдова был ровен, спокоен, и в публике послышался одобрительный шепот в адрес прокурора, обладающего столь завидной способностью владеть своими чувствами. — Скажите, Ульянов, был на даче в Парголове младший брат Новорусского или не был?

— Я никогда не видел младшего брата Новорусского. Задавать мне этот вопрос бессмысленно.

Неклюдов сделал небольшую паузу, чувствуя, что качнувшееся было расположение к нему зала вновь возвращается и что каждое проявление им своей способности держать себя в руках будет увеличивать это расположение и уменьшать впечатление от неприятной недавней сцены.

НЕКЛЮДОВ. Какие же уроки давали вы сыну Ананьиной?

САША. Разные. Например, закон божий.

НЕКЛЮДОВ. Чему же вы учили своего ученика из закона божьего?

САША. У нас был только один урок.

НЕКЛЮДОВ. Из чего он состоял?

САША. Я узнал, что проходил сын Ананьиной др меня и задал ему урок из правил богослужения.

НЕКЛЮДОВ. Сколько лет было вашему ученику?

QAIIIA. Тринадцать.

За столом членов суда произошло какое-то движение. Неклюдов вопросительно взглянул на Дейера. Первоприсутствующий с любопытством смотрел на прокурора. «Неужели он так и оставит это оскорбление со стороны Ульянова без ответа? — думал Дейер. — Неужели не попробует взять реванш здесь же, на глазах у той же самой публики?»

Неклюдов молча, жестом руки, спросил у председателя: я могу продолжать вопросы? Дейер кивнул. Прокурор перевел взгляд на подсудимого.

— Уезжая из Парголова, вы просили Ананьину делать какие-либо опыты с нитроглицерином, чтобы проверить, не испортился ли он?

— Нет, не просил.

— Значит, просто сказали, чтобы следили за ним?

— И этого я ей не говорил.

— Но вы же показали на следствии, что просили Ананьину держать нитроглицерин в холодном месте?

— Это совсем другое…

«Зачем он задает ему все эти мелкие вопросы? — подумал Дейер. — И при чем здесь Ананьина, когда нужно просто публично унизить этого Ульянова, чтобы спасти свою репутацию в глазах публики».

НЕКЛЮДОВ. Скажите, подсудимый, когда вы отправлялись в Парголово, Новорусский сообщил вам адрес Ананьиной?

САША. Нет, не сообщал.

НЕКЛЮДОВ. Ананьина встретила вас на перроне?

САША. Да, на перроне.

— Вы были знакомы до этого?

— Нет.

— Как же вы узнали друг друга?

— В это время года на станции бывает мало народу. Когда я приехал, на перроне была только одна женщина.

НЕКЛЮДОВ. Вы подошли к ней и спросили: не она ли будет Ананьина?

САША. Приблизительно так.

НЕКЛЮДОВ. А раньше вы ее ни разу не видели?

САША. Кажется, видел один раз мельком…

— Где?

— У Новорусского.

— И когда вы приехали на станцию, вы ее узнали?

— Скорее догадался.

— Она первая подошла к вам?

— Нет, первым подошел я.

— И назвали свою фамилию? Или она узнала вас?

— Я назвал себя.

— И вы отправились на дачу?

— Да.

«Что же у него нет никакого самолюбия? — продолжал наблюдать за прокурором первоприсутствующий. — Ему при всех плюнули в лицо, а он ведет себя так, будто обменялся со своим оскорбителем дружеским рукопожатием…»

НЕКЛЮДОВ. Каким образом вы уехали из Парголова? Снова на поезде?

САША. Нет, я уехал на лошади.

НЕКЛЮДОВ. Вместе с Ананьиной?

САША. Вместе с Ананьиной…

НЕКЛЮДОВ. Зачем она поехала с вами?

САША. Ей была какая-то надобность в Петербурге.

— Вы ехали на извозчике?

— Нет.

— На крестьянской лошади?

— Во всяком случае, не на городской.

— Не предполагали ли вы поначалу возвращаться в город по железной дороге?

— Сейчас уже не помню.

— На следствии Ананьина показала, что вы говорили ей, что хотите ехать поездом.

— Да, кажется, так и было…

— А потом Ананьина стала настаивать, чтобы вы отправились с ней, не так ли?

— Нет, она ни на чем не настаивала. Просто вначале я не знал, что она едет на лошади. А когда узнал, то сказал ей, что и я поеду вместе с ней.

— Она довезла вас до вашей городской квартиры?

— Нет, я сошел гораздо раньше.

— Где именно?

— Там, где начинается конка.

— Зачем?

— На лошади сильно трясло.

— И вы опасались, что приготовленный вами материал может взорваться?

— Да.

— Вы сказали Ананьиной, что вернетесь за своими вещами?

— Нет.

— А что вы ей сказали?

— Когда?

— В тот момент, когда пересаживались на конку?

— Ничего не говорил.

— А как вы объяснили свой отказ ехать вместе с ней дальше? Ведь она же могла довезти вас до самой квартиры…

— Я сказал, что мне нужно зайти к знакомому.

— А она не удивилась?

— Чему?

— Тому, что вы идете к знакомому с взрывчатым материалом. Ведь это же было рискованно.

«Кажется, он поймал его! — радостно подумал Дейер. — Неужели поймал? Ай да прокурор! Молодчина…»

Саша усмехнулся.

— Ананьина ничего не знала об имеющемся у меня взрывчатом материале, — сказал он громко и твердо. — Так что ей нечему было удивляться.

«Выкрутился! — удивился Дейер. — Но ничего… Прокурор все равно молодец. Своими вопросами он, безусловно, угробил Ананьину… Вот, оказывается, почему он не стал реагировать на оскорбление Ульянова… Молодец, молодец… Наверху эта сдержанность будет оценена».

НЕКЛЮДОВ. И все-таки Ананьина не могла не удивиться.

САША. Чему она должна была удивляться?

НЕКЛЮДОВ. Ну хотя бы вашему быстрому отъезду.

САША. Ей незачем было удивляться, потому что она…

НЕКЛЮДОВ (перебивает)…знала, что динамит уже приготовлен?

«Опять поймал?» — улыбнулся Дейер.

САША. Потому что она убедилась, что я приехал к ней на дачу не для уроков с ее сыном, а для…

НЕКЛЮДОВ (перебивает)…а для того, чтобы делать динамит?

САША. А для своих химических опытов. Это было оговорено заранее. Каковы же были эти опыты — об этом Ананьина ничего не знала.

«Ульянов всеми силами старался выгородить Ананьину, — думал Дейер, — но прокурор так искусно ставил вопросы, что чем подробнее объясняет Ульянов невиновность Ананьиной, тем больше эта виновность усугубляется».

НЕКЛЮДОВ. Вы приехали давать уроки, а пробыли всего три дня. Это не может не показаться странным, тем более что…

САША (перебивает)…мои неудовлетворительные занятия с сыном Ананьиной сделали для нее мой отъезд вполне естественным.

Прокурор повернулся к столу членов суда, развел руками.

— У вас больше нет вопросов, господин обер-прокурор? — спросил Дейер.

— У меня вопросов больше нет.

Неклюдов наклонил голову и сел на свое место.

— Ульянов, — глухо заговорил Дейер и, чувствуя, что после долгого молчания голос у него немного сел, откашлялся, усилил артикуляцию, — объясните суду, кто же вас все-таки научил приготовлять разрывные метательные сна-ряды?

Саша молчал. Поединок с прокурором стоил ему немалых душевных сил. Чтобы переключиться на Дейера, нужно было успокоиться, прийти в себя.

— Может быть, вам помогал кто-нибудь?

— Да, помогал.

— Кто же?

— Мне давал указания один человек.

— Это Говорухин?

— Нет.

— Лицо, дававшее вам указания, находится в числе подсудимых?

— Нет.

— Этот человек практиковался раньше в изготовлении динамитных снарядов?

— Не знаю.

— Но с химическими операциями он был знаком?

— Безусловно.

— Вы отказываетесь назвать имя этого человека?

— Господин сенатор, это наивный вопрос. Если я не назвал его во время следствия, то не назову и сейчас.

— Ну что ж, это, пожалуй, логично…

Дейер, забыв про Окулова, сделал небольшую паузу, и сенатор Окулов не преминул тут же этой паузой воспользоваться.

— Ульянов, ранее у нас уже был разговор, — скороговоркой зачастил Окулов, — о том, что при бегстве Говорухина за границу провожали его вы. На предыдущем заседании вы показали, что деньги для отъезда Говорухина доставили также вы.

— Я не отказываюсь от этих показаний.

ОКУЛОВ. Но вы отказались сообщить суду источник получения этих денег… В то же время из материалов суда следует, что самостоятельными средствами к жизни вы не располагали и в университете содержались на счет вашей матери.

Саша взглянул в последний ряд — мамы по-прежнему не было.

— Я могу сообщить суду источник тех средств, которые были переданы мною Говорухину при его отъезде за границу.

Окулов многозначительно посмотрел на Дейера, как бы подчеркивая свое умение заставлять подсудимых говорить именно то, что важно и необходимо знать судьям.

САША. В университете на третьем курсе я получил золотую медаль за сочинение по зоологии. Это была работа о внутреннем строении кольчатых червей…

ЛЕГО. О чем, о чем?

САША. О внутреннем строении кольчатых червей.

ЛЕГО. Червей?

САША. Да, червей.

ЛЕГО. Странно…

ОКУЛОВ. Продолжайте, Ульянов.

САША. Когда Говорухину представилась надобность ехать за границу, я заложил медаль.

ОКУЛОВ. Какие же средства могла доставить вам золотая медаль?

САША. Она доставила мне сто рублей.

ОКУЛОВ. И этой суммы оказалось достаточно для поездки за границу?

САША. Этой суммы оказалось достаточно, чтобы пересечь границу.

ОКУЛОВ. А разве своих средств у Говорухина де было?

САША. Были.

ОКУЛОВ. Так зачем же потребовалось закладывать медаль? Экзотика? Романтика?

САША. Свои деньги должны были поступить Говорухину уже после того, как он твердо обоснуется за границей. А для отъезда нужно было достать скорее.

ОКУЛОВ. Каким образом Говорухину удалось получить заграничный паспорт?

САША. Он предполагал достать его в Вильно.

ОКУЛОВ. От кого?

САША. Не знаю.

ОКУЛОВ. И что же, достал?

САША. Этого я тоже не знаю.

ОКУЛОВ. Но ведь вы же провожали Говорухина до самой Вильны.

САША. Нет, я провожал Говорухина только до Варшавского вокзала в Петербурге.

В зале засмеялись. Дейер строгим взглядом окинул ряды публики, как бы говоря, что в зале судебного заседания можно по-разному проявлять свои чувства: негодовать, возмущаться, плакать, раскаиваться, только не смеяться. Суд — дело серьезное. Тем более суд Особого Присутствия Правительствующего Сената. Сюда люди собираются не для веселья. (Все эти мысли были одновременно собраны в строгом выражении лица председателя суда.) Но внутренне первоприсутствующий был весьма доволен: наконец-то раскрылось, что Окулов не так уж и хорошо знает дело этих вторых первомартовцев, как он это старается доказать своим активным участием в допросах подсудимых.

Когда шум в зале, вызванный столь неожиданно возникшим смехом, понемногу утих, Дейер решил продемонстрировать и судьям, и сословным представителям, и всем остальным участникам процесса, что если уж его, Дейера, назначили первоприсутствующим, то, следовательно, и дело лучше всех знает именно он, первоприсутствующий, а не рядовой член суда Окулов.

— Вы закончили ваши вопросы, господин сенатор? — склонился к Окулову Дейер.

— Пока закончил, — с достоинством ответил Окулов, давая понять председателю, что кое-что про запас у него, у Окулова, все-таки еще есть…

— Тогда разъясните нам, Ульянов, вот какую деталь, — голос первоприсутствующего звучал вкрадчиво и даже таинственно. — Вы хорошо знали подсудимого Пилсудского?

— Я познакомился с ним только по поводу печатания нашей программы.

ДЕЙЕР. Значит, вы познакомились в феврале?

САША. Да, числа шестого.

ДЕЙЕР. Пилсудский был в курсе обстоятельств отъезда за границу Говорухина?

САША. Нет, не был.

ДЕЙЕР. А почему же тогда именно Пилсудский получил телеграмму, что Говорухин благополучно проехал через границу?

Первоприсутствующий бросил быстрый торжествующий взгляд на Окулова, как бы говоря: ну как, кто лучше знает дело?

Окулов сидел, наклонив седой бобрик к бумагам. Он уже понял, куда клонит Дейер.

САША. Я не совсем понял ваш вопрос, господин сенатор?

ДЕЙЕР. Вы договорились с Говорухиным, что он известит вас телеграммой о своем переезде через границу?

САША. Договорились.

ДЕЙЕР. Почему же эту телеграмму получили не вы, а Пилсудский?

САША. Очевидно, здесь вышла ошибка.

ДЕЙЕР. Пилсудский показал вам телеграмму?

САША. Нет.

ДЕЙЕР. Он устно передал вам ее содержание?

САША. Да.

ДЕЙЕР. Непосредственно?

САША. Да, непосредственно.

ДЕЙЕР. А может быть, все-таки был какой-нибудь посредник, а? Не припоминаете?

САША. Припоминаю…

ДЕЙЕР. Фамилию сами назовете или подсказать вам?

САША. Текст телеграммы мне пересказал Лукашевич.

ДЕЙЕР. Значит, и не такой уж посторонний человек в замысле на государя был Пилсудский?

САША. Прямого участия в замысле он не принимал.

ДЕЙЕР. Но ведь именно на квартире Пилсудского печатали вы программу вашей фракции?

САША, Да, печатали у него…

ДЕЙЕР. Кто вам указал, что на квартире Пилсудского можно безопасно печатать нелегальные издания?

САША. Лукашевич.

ДЕЙЕР. Пилсудский не был удивлен, когда вы пришли к нему?

САША. Он был предупрежден.

ДЕЙЕР. Типографские принадлежности доставал Пилсудский?

САША. Нет, их принес я.

ДЕЙЕР. Пилсудский знал содержание программы?

САША. Нет.

ДЕЙЕР. Разве он не полюбопытствовал, что именно нелегально печатается на его квартире?

САША. Пилсудский — человек хорошего воспитания. Он считал неудобным интересоваться чужими занятиями.

Седой бобрик сенатора Окулова поднялся от бумаг. Черные буравчики глаз с интересом уставились на первоприсутствующего. Как будет выпутываться из неловкого положения господин председатель суда?

Но Дейер сделал вид, что никакого «второго» смысла в ответе подсудимого не было.

— Пилсудский присутствовал в то время, когда вы печатали программу?

— Нет, не присутствовал.

— Сколько дней вы печатали?

— Три дня.

— Вам помогал кто-нибудь?

— Да.

— Назвать отказываетесь?

— Отказываюсь.

— Сколько экземпляров программы было отпечатано на квартире Пилсудского?

— Большая часть времени у нас ушла на подготовку набора. Первый оттиск был неудачен. Это было первого марта… Вечером я пошел к Канчеру и на его квартире был арестован…

Дейер откинулся на спинку кресла. Ну, кажется, все. Больше допрашивать Ульянова абсолютно не о чем. Но для порядка все-таки нужно узнать у сенаторов — нет ли вопросов?

Первоприсутствующий повернулся к Ягну — у того вопросов не было. Лего? Нет.

— У меня есть вопрос к подсудимому. — Седой бобрик па голове Окулова двинулся вместе с ушами вперед, вернулся назад и замер.

Дейер чертыхнулся про себя. Проклятый Окулов никак не хочет уступать инициативу.

— Прошу, — ледяным голосом произнес первоприсутствующий и кивнул Окулову.

— Итак, вы собирались бросить в императорский экипаж три бомбы? — стараясь придать голосу значительное выражение, начал Окулов.

— Да, три, — устало ответил Саша.

ОКУЛОВ. Следовательно, метальщиков было трое?

САША. Да, трое.

ОКУЛОВ. А вы сами никогда не предлагали свою кандидатуру на роль прямого участника покушения?

САША. Нет, не предлагал.

ОКУЛОВ. А почему? В случае удачи ваше честолюбие и, если хотите, тщеславие были бы удовлетворены гораздо полнее.

САША. Я не честолюбивый человек, господин сенатор. А тем более не тщеславный.

ОКУЛОВ. Или, может быть, вы просто боялись быть непосредственным участником покушения? У вас не хватало мужества?

САША. Причина другая. К тому времени, когда образовалась наша фракция, уже были известны лица, которые согласились принять на себя бросание снарядов в царскую карету. Так что необходимости в метальщиках не было. Гораздо важнее было хорошо приготовить бомбы.

ОКУЛОВ. И на выполнение этой задачи вы бросили свои знания, полученные за четыре года обучения в университете.

САША. Да, я начал приготовлять бомбы.

ОКУЛОВ. Когда вы приготовили их, вы были совершенно уверены, что они окончательно готовы к действию?

САША. Нет, я неоднократно говорил членам фракции, что наши бомбы обладают несовершенной конструкцией.

ОКУЛОВ. Кому вы говорили?

САША. Это не имеет значения… Наибольшее опасение вызывал у меня запал. Трубка запала была слишком длинна. При быстром обороте бомбы в воздухе порох мог бы и не попасть на вату, и взрыва могло не случиться. Но я допускал возможность…

— Ульянов, это технические подробности, — перебил Дейер. — Оставьте их для специальной экспертизы.

Он твердо посмотрел на Окулова.

— У вас больше нет вопросов к подсудимому Ульянову?

Окулов поджал губы.

— Нет.

Дейер бегло взглянул на места присяжных поверенных и сословных представителей.

— Допрос подсудимого Ульянова окончен, — скрипучим голосом объявил первоприсутствующий. — Объявляется перерыв заседания Особого Присутствия Правительствующего Сената.