Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

1

За годы, проведенные Зиновием Литвиным в тюрьмах, скитаниях, многое изменилось в России.

Конец XIX и начало XX века ознаменовались небывалым дотоле обострением классовой борьбы. Поднялась новая волна революционного движения. Решающей его силой стал рабочий класс.

Царское правительство прилагало все силы, чтобы еще в зародыше подавить надвигающуюся революцию. Повальными арестами, жестокими расправами без суда и следствия, заточениями в тюрьмы и ссылками в Сибирь пыталось оно задушить революционную борьбу.

Охранка вынюхивала «крамолу». Особенно лютовала она в столицах и крупных промышленных центрах: Киеве, Нижнем Новгороде, Екатеринославе, Иваново-Вознесенске, Воронеже…

Но чем злее становились царские опричники, тем ярче разгоралось революционное пламя. Примечателен факт: в ночь на 9 декабря 1895 года охранка арестовала Ленина и других руководителей петербургского «Союза борьбы», а уже через шесть дней — 15-го — в столице вышла листовка за подписью «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».

И так везде. На преследования властей рабочие отвечали забастовками, демонстрациями, созданием новых социал-демократических кружков, объединением их в социал-демократические организации.

А в начале марта 1898 года, когда Зиновий Литвин вышагивал по этапу, в крохотном деревянном домике на окраине Минска состоялся Первый съезд партии.

В скитаниях своих Зиновий только мельком услышал об этом событии, и лишь через год, уже в Петербурге, узнал, что хотя вскоре после съезда почти все его делегаты были арестованы, задачу свою они выполнили. Разрозненные организации объединились в Российскую социал-демократическую рабочую партию. Избран был Центральный Комитет, которому поручили выпустить Манифест партии.

За пять лет после Первого съезда возникли и вели работу около пятидесяти комитетов РСДРП. Стихийнее рабочее движение стало организованным и осознанным революционным движением.

В одной из листовок того времени справедливо утверждалось: «Вся Россия проснулась! Нет теперь ни одного уголка в нашем обширном отечестве, где бы не раздавался протест против самодержавного произвола».

Революция надвигалась неотвратимо… Наиболее проницательные царские сановники хорошо понимали это. И лихорадочно искали выход.

«Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война», — изрек Плеве, министр внутренних дел Российской империи. В том, что революция близится, министр не ошибался. Ошибся он в другом — полагая, что война с Японией будет маленькой и победоносной. Царь и его окружение уверены были, что война отведет народную ненависть на врага внешнего. Надеялись в чаду ложнопатриотического угара затушить разгорающийся пламень революции. И вот в январе 1904 года началась русско-японская война.

Надежды правительства не оправдались. Оно выбрало себе партнера не по зубам. В первых же военных поражениях это быстро обнаружилось. И за отсталость николаевской России, за авантюризм и бездарность ее правителей пришлось расплачиваться народу, расплачиваться большой кровью.

2

Когда коломенский писарь предложил на выбор Самару или Нижний, Зиновий долго не раздумывал. Наслышан был, Нижний Новгород город рабочий. Заводы под стать московским или питерским. Один Сормовский чего стоит! В таком городе да не сыскать товарищей!

И еще имелась причина, побуждавшая избрать именно Нижний Новгород. Когда три года назад вел он с товарищами нелегальную работу среди рабочих Путиловского и других питерских заводов, связными у них были несколько девушек слушательниц Высших женских курсов. И в числе их славная голубоглазая девушка, поповна из далекого сибирского города Омска, Надя Синева.

Как-то так получалось, что ему именно к ней приходилось чаще всего обращаться с теми или иными поручениями. А потом он заметил за собой, что в мыслях своих тоже все чаще обращается к Надюше. Никаких объяснений между ними еще не произошло, но, кажется, и она сама, может быть, того не подозревая, тянулась к нему.

Открыться друг другу они не успели. Арестовали их в один день, продержали более полугода в предварилке, а потом выслали из Петербурга, Ее — в Харьков, его — в Тифлис.

Потом, уже когда вернулся в Коломну с афганской границы, дошли до него слухи, что Надя Синева в Нижнем Новгороде…

Зиновию крепко повезло, что судьба привела его в семью Свердловых. Это была необычная, можно сказать, удивительная семья. Глава ее — ремесленник-гравер, полоцкий мещанин Михаил Свердлов еще в молодые свои годы перебрался на берега Волги и осел в Нижнем Новгороде. В ремесле своем был достаточно искусным мастером и с течением времени из кустаря-одиночки выбился во владельцы небольшой типографской и печатной мастерской. В этом ничего особо удивительного не было. Необычное и удивительное обнаружилось позднее! в благополучной на первый взгляд семье все дети выросли революционно настроенными. Особенно Яков, в шестнадцати лет примкнувший к социал-демократам.

В принадлежащей отцу семейства типографской и печатной мастерской (с ведома ли его, или без ведома?) изготовлялись бланки и печати для нелегальных паспортов. А квартира Свердловых, расположенная к тому же па главной улице города — Большой Покровке, служила явкой, а также и складом нелегальной литературы и даже оружия. Недаром в среде подпольщиков квартиру Свердловых именовали в шутку «Швейцарской республикой».

Яков Свердлов, по характеру юноша пылкий и энергичный, сразу проявил себя деятельным членом организации. Когда полиция выслала Максима Горького из родного города, Нижегородский комитет РСДРП организовал 7 ноября 1901 года политическую демонстрацию на вокзале и на улицах города. В организации и проведении демонстрации активное участие принимал шестнадцатилетний Яков Свердлов. Тогда же и арестован был в первый раз. Второй раз был арестован весной следующего года также за участие в демонстрации. По выходе из тюрьмы со всем пылом недюжинной своей натуры отдался подпольной работе среди рабочих Сормовского завода. Так с юных лет началась у него тревожная жизнь профессионального революционера. За энергию и блестящие организаторские способности его уважали рабочие и ценили старшие товарищи — руководители Нижегородского комитета: Семашко, Владимирский, Пискунов и другие.

В семье Свердловых Зиновия встретили не только как единомышленника, но прямо как родного человека. Угрюмый, исхудалый, с глубоко запавшими глазами и прежде времени поседевшей головой, он сразу вызвал сочувствие.

Сам-то Зиновий порывался как можно быстрее включиться в подпольную работу.

— Стосковался, — признался он. — Столько лет мотаюсь: тюрьмы, этапы, солдатчина… Вот как стосковался во живому делу!

— Понимаю, — посочувствовал Яков, — и все-таки придется еще потерпеть… самую малость. Отдохнете, наберетесь сил, а потом… за работой дело не станет. Это я вам твердо обещаю.

Заботами всей семьи Зиновия быстро «выходили», и он не преминул напомнить Якову о его твердом обещании.

— На днях, может быть даже завтра, здесь будут товарищи из комитета, — сказал Зиновию Яков Свердлов. — Я познакомлю вас с ними. А пока расскажу вам коротко о нашей нижегородской организации.

«Короткий» рассказ Якова длился едва ли не весь вечер. Организация в Нижнем Новгороде была боевая и деятельная, так что было о чем сообщить.

Кое-что было известно Зиновию только понаслышке, а о многом, в том числе наиболее существенном, узнал он в этот вечер впервые.

Всего, конечно, Зиновий запомнить не мог, но самое главное осталось в памяти.

…Нижегородская организация изначально была в числе революционно настроенных. Она складывалась и вызревала под влиянием ленинских идей. Владимир Ильич несколько раз бывал в Нижнем Новгороде, уезжая, оставил много убежденных сторонников.

…Весной 1900 года, будучи проездом в Нижнем Новгороде, Владимир Ильич встретился с социал-демократом Пискуновым. Летом этого же года Пискунов с женой и сестрой своей жены Чачиной виделись с Лениным и Крупской в Уфе. Возвратись в Нижний, организовали группу искровцев, которая вела активную и плодотворную работу, поддерживая «Искру». Собирали деньги для газеты, сообщали адреса для связи с редакцией, находили квартиры для явок, рассылали и развозили литературу, вели переписку с Лениным. Словом, помогали «Искре» вести громадную и трудную работу по созданию партии.

…В сентябре 1901 года представители социал-демократических кружков избрали первый Нижегородский комитет РСДРП из семи человек. Среди них Пискунов, сормовские рабочие Заломов, Павлов. Комитет развернул большую работу на заводах, организовал свою типографию. В ней печатались прокламации, листовки самого революционного содержания. Например: «Недалеко то время, когда объединятся рабочие по всей России и восстанут на своих врагов — капиталистов и царское правительство». По поручению Ленина печатались также отдельные номера «Искры».

…В марте 1902 года Нижегородский комитет постановил отчислять половину своих средств в пользу «Искры» и заявил, что считает «Искру» выразительницей взглядов русской социал-демократии.

…1 мая 1902 года комитет подготовил и провел в Сормове многотысячную политическую демонстрацию. Рабочие несли красные знамена с лозунгами «Долой самодержавие!». Против демонстрантов бросили роту солдат. Павел Заломов, шедший с красным знаменем во главе демонстрации, был схвачен солдатами и жестоко избит прикладами и шомполами.

…В начале лета 1902 года на имя служащего Нижегородской городской управы Пискунова поступил из Парижа прейскурант одной довольно известной ювелирной фирмы. Под роскошным переплетом заграничного издания укрылась знаменитая работа Владимира Ильича «Что делать?». Книга эта очень помогла комитету укрепить ленинские позиции в нижегородской организации.

3

Как и предполагал Яков, товарищи из комитета пришли на следующий день под вечер. В квартире Свердловых для таких встреч отведена была специальная комната, именовавшаяся «дальней», потому что удалена от парадного хода, зато близка к черному, которым можно выйти в проходной двор. Комнатка небольшая и подслеповатая — об одном окошке, — но удобная своим расположением.

Когда Зиновий вошел в «дальнюю» комнату, там уже находились худощавый мужчина лет тридцати в очках и высокая молодая женщина с пышной прической. С мужчиной Зиновий определенно где-то встречался, но где и когда сразу припомнить не смог.

— Вот Зиновий Литвин, о котором я вам говорил, — сказал Яков Свердлов, — а это, — он обернулся к Зиновию, — товарищи Невзорова и Владимирский.

— Давно ли вы в социал-демократической организации? — спросил Владимирский.

И тогда, услышав голос, Зиновий вспомнил: да это же тот самый «студент», который когда-то в Сыромятниках поручал ему разносить листовки.

— В московском «Рабочем союзе» с лета девяносто шестого года, — ответил Зиновий.

Услышав о «Рабочем союзе», Владимирский поправил очки в тонкой металлической оправе и пристальнее вгляделся в Зиновия.

«Нет, не узнал… — подумал Зиновий, — не седой тогда был…»

— Какие поручения выполняли в «Рабочем союзе»? — спросил Владимирский.

— В типографии помогал, ну а больше-то листовки разносил по фабрикам и заводам.

Потом, отвечая на вопросы, Зиновий рассказал, как попал в охранку, как потом оказался в Таганской тюрьме, как довелось встретиться с Зубатовым…

— Ну что ж, будем считать, что познакомились, — сказал Владимирский. — И последний вопрос; сколько вам лет?

— Двадцать четвертый пошел. Невзорова и Владимирский переглянулись.

— Тюрьма не красит, — как бы отвечая на вопрос, сказал Владимирский. Потом обернулся к Зиновию: — Какая вам больше по сердцу работа?

— Какую доверите, ту и стану делать, — ответил Зиновий.

— Что, если подключить товарища Литвина к типографии? — спросил Владимирский, обращаясь к Невзоровой и Свердлову. — Как полагаете? Сперва будет помогать печатникам, а когда освоится в городе, поручим ему и распространение листовок.

— Резонно, — согласился Яков Свердлов. — Московский опыт здесь очень пригодится.

— А сами вы что думаете по этому поводу? — обратилась к Литвину Невзорова.

— Я готов, — ответил Зиновий.

4

В подпольной типографии Нижегородского комитета дело было поставлено на широкую ногу. Зиновий убедился в этом сразу, как только появился в ней. Листовки печатались огромными тиражами. Типография, как ему рассказали, изготовила почти шесть тысяч экземпляров листовки «Что такое политическая свобода», четыре тысячи экземпляров листовки «Еврейские погромы», десять тысяч экземпляров «Письмо к крестьянам от рабочих». Большими тиражами вышли листовки: «О царской казне» и «К крестьянам Ельнинской волости».

Вскоре в типографии приступили к набору очередной листовки. «Что такое рабочая партия». А через несколько дней после того, как газеты оповестили о начале русско-японской войны, нижегородские большевики выпустили четырехтысячным тиражом политическую листовку «Война с Японией», в которой понятно и убедительно разъяснялось, кто и с какой целью развязал эту войну.

Первое время Литвин безотлучно трудился в типографии, осваивая постепенно профессии печатника и наборщика. Работал старательно и с каждым днем все более сноровисто, но все с нетерпением ждал, когда доверят более ответственное дело.

Когда терпение иссякло окончательно, поделился со Свердловым своими печалями.

— Не торопись, — остудил его Яков. — Все в свое время. Надо, чтобы к тебе присмотрелись.

— Как же ко мне присмотрятся, если я безвылазно сижу в этом погребе, — возразил Зиновий. — Нет, я так понимаю: мне не решаются доверить опасного дела.

— Хватит опасной работы и на твою долю, — успокоил его Свердлов.

И действительно, не прошло и недели, как послали Зиновия сопровождать парня, который пришел за листовками для Сормовского завода. От сормовских рабочих не было связного уже несколько дней, и печатной продукции для них скопилось много, одному неподъемно.

— Ночью не возвращайся, — сказал Зиновию наборщик, он был за старшего в типографии. — Накормите его у себя и спать уложите, — попросил он сормовского посланца.

— Небось сообразим, — улыбнувшись, уверил тот.

Как вскоре выяснилось, сообразил он неплохо. Ночевать привел Зиновия на квартиру, где в тот вечер боевая группа сормовцев собралась на очередное занятие. Такие боевые группы для защиты рабочих митингов и демонстраций совсем недавно начали создаваться на заводах но призыву партийного комитета. Сормовцы и в этом шли впереди других.

На сегодняшнем занятии определено было заниматься изучением винтовки-трехлинейки образца 1891 года, основного вида оружия армии российской. По не известной никому причине руководитель занятия не явился. И вот тут оказавшийся по случаю Зиновий пришелся куда как кстати.

Засиделись далеко за полночь. Основательно разобрались с устройством трехлинейки. Но не только о ней шла речь. В боевой группе большей частью ребята молодые: лет по семнадцати-восемнадцати. Когда узнали, что Зиновий москвич и тоже рабочий-металлист и к тому же и в армии отслужил, и в тюрьмах московских и питерских отсиживал за революционную работу, — забросали вопросами.

Очень понравились Литвину сормовские ребята, и он им, видно, пришелся по душе. Прощаясь после занятия, попросили в один голос: приходи к нам в Сормово почаще.

— Это уж когда пошлют, — ответил Зиновий.

— А если мы постараемся?

И постарались.

Так в Нижегородском комитете узнали, что новоприбывший товарищ годится не только листовки разносить.

5

На этот раз заседание комитета проводилось с особыми предосторожностями и в узком составе (кроме членов комитета приглашен был только Яков Свердлов). Собрались на окраине города в запасной, ни разу еще не пользованной нелегальной квартире; на ближних подступах по всем улицам и переулкам как бы прогуливались молодые ребята из сормовской боевой группы.

Владимирский открыл заседание и представил только что прибывшую в Нижний делегата Второго съезда партии товарища Землячку.

— Розалия Самойловна приехала к нам по поручению Ленина.

Хрупкая молодая женщина с крупными, но правильными чертами лица и гладкими, зачесанными назад волосами, сидевшая в углу комнаты, встала и пошла к столу, за которым сидел Владимирский.

Спокойно окинула взглядом собравшихся и сразу, без вступления и вводных фраз заговорила о главном:

— Владимир Ильич поручил мне ознакомить вас с тревожным положением дел, сложившимся в нашей партии после Второго съезда.

У Розалии Самойловны был врожденный дар пропагандиста. Ее речь была спокойной, казалось, бесстрастной и в то же время неотразимо убеждала своей безупречной логикой.

— …Противоречия между последовательными пролетарскими революционерами и выразителями оппортунистических тенденций, которые проявились уже на Втором съезде, сейчас обострились до предела…

Землячка рассказала, как Плеханов, на съезде по всем вопросам поддерживавший Ленина, вскоре после съезда пошел на уступки меньшевикам и как благодаря этому меньшевики в конце концов захватили редакцию «Искры». Рассказала, как примиренчески настроенные члены ЦК — Гальперин, Красин, Носков, — числящие себя большевиками, приняли позорную «июльскую декларацию», которая признавала законным захват меньшевиками редакции «Искры» и запрещала агитацию за Третий съезд, — словом, полностью капитулировали перед меньшевиками.

— Иными словами, — продолжала Розалия Самойловна, — все центральные партийные учреждения — и ЦО, и ЦК, и Совет партии — оказались в руках меньшевиков, и, казалось бы, они могут торжествовать победу. Но только казалось бы. Меньшевики завоевали учреждения, но не партию. Партия, большая часть ее местных организаций по всей России, твердо стоит за большевиков…

И дальше Розалия Самойловна рассказала о состоявшемся близ Женевы совещании 22 ближайших соратников Ленина и о написанном им обращении «К партии».

— …Владимир Ильич от имени совещания обращается прямо к членам партии, через головы заблудившихся руководителей: «Товарищи! Тяжелый кризис партийной жизни все затягивается, ему не видно конца. Смута растет, создавая все новые и новые конфликты, положительная работа партии по всей линии стеснена ею до крайности. Силы партии, молодой еще и не успевшей окрепнуть, бесплодно тратятся в угрожающих размерах… Практический выход из кризиса мы видим в немедленном созыве Третьего партийного съезда. Он один может выяснить положение, разрешить конфликты, ввести в рамки борьбу. — Без него можно ожидать только прогрессивного разложения партии». Организации Екатеринославская, Кавказская, Тверская, Николаевская, Рижская, Петербургская, Севастопольская, Московская, Тульская, Казанская, — сообщила Розалия Самойловна, — уже потребовали созвать Третий съезд. Владимир Ильич просил меня передать вам, что он надеется и на нижегородцев.

Члены Нижегородского комитета горячо поддержали решение 22-х, решительно осудили «июльскую декларацию» и приняли специальное постановление:

«1. Нижегородский комитет… высказывается за немедленный созыв III съезда;

2. протестует против того, что ЦК до сих пор не уведомил Нижегородский комитет о результатах производимой им, Центральным Комитетом, агитации против III съезда, и выражает свое недоверие Центральному Комитету за то, что он не попытался явиться политическим руководителем партии в настоящую историческую минуту;

3. приветствует появление новой литературной группы, руководимой Лениным, считая, что только отказ ЦК и Совета партии от политики партийного большинства заставил лучших партийных работников создать отдельную литературную группу».

О том, что рассказала членам комитета посланец Ленина товарищ Землячка, и о решении Нижегородского комитета Яков Свердлов в тот же вечер рассказал Зиновию, ставшему одним из самых пламенных пропагандистов решения комитета среди рабочих на фабриках и заводах.

По-видимому, Зиновий умело и успешно пропагандировал идеи Ленина. Иначе к чему бы представителю примиренческого ЦК, прибывшему в Нижний Новгород через некоторое время после отъезда Землячки, приглашать его к себе на беседу.

Когда Зиновию передали приглашение, он сперва было уперся:

— Не пойду.

— Надо сходить, — сказал Яков Свердлов, не то чтобы настаивая, а как бы советуя.

— Шибко он мне нужен. Не пойду.

— Уж не боишься ли ты, что он тебя переубедит?

— Ну уж нет! — вскинулся Зиновий. — Если такой разговор, тогда пойду.

— Конечно, надо пойти, — улыбнулся Свердлов. — Ни тому, ни другому из вас, я думаю, не удастся друг друга переубедить. Но очень уж хочется, чтобы члены этого ЦК знали, что в рабочем городе Нижнем не только комитет, но и рядовые члены партии твердо стоят на позициях Ленина.

Яков Свердлов оказался прав. Переубедить представителя ЦК Зиновию Литвину не удалось.

6

За несколько дней до Нового 1905 года Яков Свердлов пригласил Зиновия в Народный дом, где учителя городских школ устраивали литературный вечер для рабочих.

— Литературный вечер — это только легальная крыша, — пояснил Яков. — Разговор будет не только о литературе. Кстати, свою литературу мы — тоже прихватим, авось пригодится. — Он показал Зиновию свежий, еще пахнущий типографской краской очередной «Нижегородский рабочий листок».

Но Свердлову не пришлось пойти в Народный дом. Сообщили, что он срочно нужен Владимирскому. Зиновий отправился один.

Вместительный зал Народного дома был полон. В передних рядах не было ни единого свободного места, даже в проходе, разделившем надвое ряды стульев, теснились люди. Зиновий сел на одно из свободных мест в последних рядах зала, в конце концов, какая разница, с какого места держать речь. Голос у него достаточно громкий, так что услышат, где бы ни стоял.

В начальных номерах программы не было ничего предосудительного. Дородный полицейский пристав, сидевший у самой сцены, с видимым удовольствием прослушал «Сказку о рыбаке и рыбке» в исполнении миловидной молодой учительницы. Но благодушное выражение мигом исчезло с лица его, как только с подмостков вместо стихов зазвучала речь оратора, призывающего к единению рабочих и интеллигентов в борьбе против общего врага — самодержавия.

— Прекратить! — вскакивая со стула, крикнул пристав.

Но его начальственное приказание потонуло в гуле возмущенных голосов:

— Долой полицию!

— Долой царских стражников!

И перекрывая этот гул, из разных концов зала донеслось:

— Долой самодержавие! Да здравствует революция! Пристав уже вопил:

— Прекратить! Разойдись!.. Очистить помещение!.. Но голоса его не было слышно.

Тогда он сорвал с головы папаху и поднял высоко над головой. И тут же во всем здании погас свет, а в двери зрительного зала ворвались городовые. Плети, а затем и шашки обрушились на растерянную и испуганную толпу. Послышались яростные крики мужчин, истошные вопли женщин. В разных углах зажглись крохотные спичечные огоньки.

Зиновий вспомнил, что в кармане у него только что купленная газета. Зажег ее и, встав на стул, как факел, взметнул над головой. В ломком свете увидел возле себя трех девушек, отшатнувшихся в ужасе от городового, который замахнулся на них шашкой. По счастью, горящую газету Зиновий держал в левой руке. Успел перехватить руку полицейского и что есть силы пнул его жестким носком сапога. Городовой выронил шашку и упал.

Вспыхнул свет. Мужчины, вооружившись ножками стульев, вытеснили городовых из зала.

— Помогите, пожалуйста! — попросила одна из девушек, обращаясь к Зиновию.

Рука ее сестры была в крови. Зиновий подхватил раненую и двинулся с ней к выходу,

— Не надо туда, — сказала третья девушка, с темными, в кружок подстриженными волосами, — Идите за мной. Здесь есть запасной выход.

На улице огляделись. Девушка, которая обратилась к Зиновию за помощью — ее звали Антониной Романовой, — осторожно платком завязала раненую руку.

7

В городе еще не улеглось волнение, вызванное полицейским погромом в Народном доме, как пришли вести о расстреле рабочей демонстрации в Петербурге.

Первые сообщения были сбивчивы и даже противоречивы. Непреложным было одно: еще одна кровавая бойня учинена над мирными людьми. Ужасали масштабы злодеяния: тысячи людей — среди них старики, женщины и дети — были в этот день убиты или тяжело ранены.

По мере того как прояснились обстоятельства, праведный неудержимый гнев охватывал сердца людей. Царские опричники расстреливали не мятежную демонстрацию, а мирное верноподданное шествие. Рабочие и их семьи шли с иконами, царскими портретами и хоругвями. Шли к царю с покорнейшим прошением, подписанным десятками тысяч рабочих:

«Государь! Мы, рабочие и жители города Санкт-Петербурга разных сословий, наши жены, и дети, и беспомощные старцы родители, пришли к тебе, государь, искать правды и защиты…»

После изложения насущных просьб рабочих шли слова, которые должны бы, казалось, тронуть и каменное сердце:

«Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию и счастливой, и славной, а имя твое запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена, а не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу, мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу. Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России. Нам не жаль этой жертвы, мы охотно приносим ее».

Да, должны бы, казалось, растрогать и самое черствое сердце!.. Но только не сердце царя-батюшки. Он хладнокровно избрал для рабочих второй путь. В могилу.

Как только известие о Кровавом воскресенье достигло Нижнего Новгорода, комитет немедленно разослал своих агитаторов по заводам и фабрикам. Большевистские агитаторы — Зиновий Литвин в их числе — призывали рабочих организованно протестовать против жестокой расправы над их братьями в Питере.

Уже 10 января состоялся митинг на Сормовском заводе. Рабочие решили следующий день бастовать в знак протеста и бросили клич о сборе средств для семей рабочих, расстрелянных в Петербурге. 14 января прекратили работу на Молитовской фабрике, затем повторно забастовали сормовцы. Большевистская типография выпустила листовки: «К городским и сормовским рабочим», «В бой за свободу», «Ко всем рабочим и работницам».

С первых дней февраля в Нижнем развернулось массовое стачечное движение. Одни за другими прекращала работу рабочие Курбатовского судостроительного, механического завода Доброва, завода общества «Мазут», мельницы Башкирова, цинковального завода «Славянин», фабрики «Электрон», гильзовой фабрики «Аппак», затонов и судоремонтных заводов на Волге и Оке.

Наконец 18 февраля остановились одиннадцать городских типографий, десятки мелких кустарных мастерских и даже приказчики магазинов и лавок перестали работать, не вышли на работу служащие многих городских учреждений.

Рабочий город Нижний Новгород по призыву комитета большевиков решительно и грозно выразил свое отношение к царскому произволу.

8

Когда Литвину поручили работу среди служащих торговых заведений, никто из членов комитета не рассчитывал на особо успешные ее результаты. Все понимали: приказчики — не рабочие; вовсе другая стать. Однако же Зиновий добился, казалось, невозможного: приказчики присоединились к бастующим рабочим.

Купеческое сословие в Нижнем Новгороде, городе всероссийских ярмарок, пользовалось особым покровительством властей. И когда купеческие старшины обратились к губернатору, последовал строжайший приказ полицмейстеру: забастовку приказчиков немедленно прекратить.

Зиновий был уже на заметке у полиции, и полицмейстер первым делом распорядился арестовать именно его.

— Где найдете, там и берите!

В заключении Зиновий пробыл недолго. Арестовав агитатора Литвина-Седого, полицмейстер только подлил масла в огонь, и теперь бастовали уже все приказчики в городе. А когда купцы, терпевшие огромные убытки, повели разговор о прекращении забастовки, приказчика первым условием поставили освобождение из тюрьмы Седого. Пришлось купеческим старшинам самим ходатайствовать за него, а полицмейстеру — уважить их просьбу.

Литвина освободили из тюрьмы, но уж больше из виду пе выпускали. Круглые сутки, и днем и ночью, неусыпно следили за ним филеры. Комитету пришлось временно отлучить Седого от активной работы.

Зиновий тяжело переживал вынужденное безделье и оторванность от товарищей. Оберегая их от провалов, старательно избегал встреч. Идти к Свердловым уже нельзя было. Ночевал иногда в квартире Романовых, где его ласково встречали и Тоня, и ее сестра, и особенно мать, почитавшая Зиновия спасителем своих дочерей, — иногда в третьеразрядных гостиницах.

Выдержки едва хватило на пару недель. Однажды вечером Зиновий явился на квартиру к Владимирскому.

Михаил Федорович, вместо того чтобы отчитать ослушника за нарушение дисциплины, спросил только:

— Хвоста не привел?

— За кого меня принимаете? — обиделся Зиновий.

— Потерпи еще немного, — сказал Владимирский. — Скоро решим, как быть с тобой.

Посоветовались и решили: оставаться в Нижнем Седому нельзя. Он под особо бдительным надзором полиции, и поэтому в работе от него не помощь, а только помеха. Держать же без дела такого опытного агитатора — грешно. Поэтому самое правильное — переправить его в Москву. Там люди нужны. Зиновий Литвин в Москве следов за собой глубоких не оставил, а какие и были — за шесть лет быльем заросли.

Зиновий порывался ехать немедля. Но старый железнодорожник, которому поручено было переправить Зиновия, остудил его:

— Не на прогулку тебя посылают. А на работу. Велика радость, если ты сегодня заявишься, а завтра тебя сцапают… — окинул Литвина цепким взглядом глубоко запавших глаз и продолжал назидательно: — В нашем деле выдержка и оглядка нужны. Семь раз отмерь, один раз отрежь. Очертя голову только в омут бросаются. А нам с тобой еще долго жить надо.

— Сколько долго-то? — улыбнулся Зиновий. Но отвечено ему было серьезно:

— Сколь долго? Пока царя-ирода не скинем. Сказал и так стиснул зубы, что желваки проступили на скулах, потемневших от въевшегося металла.

— Когда скинем, тогда только и жить, — сказал Зиновий.

— Это вам, молодым, — возразил старый рабочий. — А нам дожить до этого, и… самый раз.

Зиновия снабдили надежным паспортом, в который была вклеена его фотография. По подписке среди рабочих собрали деньги. Пятьдесят рублей вручили Зиновию.

Он сперва заартачился было:

— Что я, на хлеб себе пе заработаю! Я человек мастерской. Специальность имею.

II опять его урезонили:

— Работу в Москве должен выбрать не для заработка, а для пользы дела. А пока такую сыщешь, есть-пить надо.