Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

1

Огромный обеденный зал «большой кухни» был переполнен. Успевшие войти первыми сидели за столами, словно пришли на обед, с тою лишь разницей, что были одеты и за столом, определенным на шесть человек, теперь разместились по семь, а то и по восемь, И все же все не уселись. Теснились в проходах между рядами столов, вдоль стен, перед раздевалкой, перед раздаточными окнами.

Став на скамью, возвышался над толпой седобородый депутат Василий Иванов, гравер с Прохоровки, выбранный председателем собрания. По одну сторону от него Седой, далеко приметный шапкою седых кудрей, по другую — плотный кряжистый Медведь, и тут же, на этой же скамье, депутаты Сергей Дмитриев и Иван Баулин.

Седой закончил свою короткую взволнованную речь боевым призывом:

— Товарищи рабочие Прохоровской мануфактуры! Только с оружием в руках отстоим мы свои права! Вступайте в боевую дружину! Превратим нашу фабрику, всю нашу Пресню в несокрушимый боевой лагерь! К оружию, товарищи!

Слова его потонули в аплодисментах, одобрительных возгласах, криках «ура». И резким диссонансом в общем боевом настроении прозвучал одинокий выкрик:

— Под пули загнать норовишь! Не надо нам оружия. Надо по-хорошему, миром да добром.

Кричал рослый мужик в нагольном полушубке, стоящий в проходе между столами.

— Провокатор! — взорвался зал.

— В шею его!..

Десятки рук потянулись к мужику.

— Тихо, товарищи! — во всю силу своего голоса крикнул Седой. — Это ведь свой, рабочий человек. И смелый к тому же. Не побоялся поперек всех сказать. Он нашу правду поймет и хорошим дружинником будет. — И уже обратился прямо к нему: — Слушай, ты, миротворец. И если кто согласен с ним, тоже слушайте. Когда в январе питерские рабочие пошли к царю с миром, семейно, с иконами и царскими портретами, царь приказал в рабочих стрелять. Одним махом три тысячи положил. А ведь это очень много — три тысячи. Вдвое больше, чем нас сейчас здесь собралось… Вот как ходить к царю с миром. А имеется и поближе пример. Вчера вечером собрались на митинг. Вот он был, — Седой указал на Сергея Дмитриева, — и он тоже, — указал на Ивана Баулина, — и еще многие из прохоровцев. Собрание самое мирное, а пришли жандармы и казаки и разогнали нас. Кто сумел, ушел, не сумел — в тюрьму попал. Да если бы знали в охранке, что мы тут сейчас собрались, так мигом бы прискакали казачьи сотни. Вот потому и нельзя миром, а надо с оружием.

В «малой кухне» Седого ждал связной из Московского комитета. Лицо его показалось Зиновию очень знакомым. Да и связной — паренек лет восемнадцати — тоже, по-видимому, узнал его.

— Павлуша!

— Он самый, товарищ Седой, — с достоинством ответил Павлуша.

Он сообщил, что сегодня вечером в училище Фидлера на Чистых прудах, а точнее если, то на углу переулков Лобковского и Мыльникова, состоится собрание представителей рабочих и студенческих дружин всех районов Москвы. И еще сказал, что ему — Седому — надо будет выступить на этом собрании.

— Передашь, что я не смогу быть, — сказал Седой. — Уже назначил сбор начальников дружин. А представители нашего района будут.

И поручил Володе Мазурину взять с собой шесть человек дружинников, по своему выбору, и представительствовать на собрании от Пресненского района!

2

Когда Володя Мазурин со своими дружинниками добрался до Чистых прудов, уже изрядно стемнело. Фонари на улицах не горели, и тротуары освещались лишь скудным светом, падающим из немногих освещенных окон. По счастью, Володя детство провел на Чистых прудах, и потому даже в темноте они быстро дошли до Лобковского переулка. Здесь вечерняя темень приметно разредилась. Окна четырехэтажного дома в конце квартала были освещены так ярко, что с успехом заменяли погасшие уличные фонари.

— Что за дом? — спросил самый молоденький из дружинников и потому самый любопытный.

— Это и есть училище Фидлера, — ответил ему Володя.

— А пошто светится?

— Ты, Пантелей, шибко любознательный, — усмехнулся Мазурин и пояснил: — Своя у них в училище электростанция, стало быть, и свет свой.

У входа в училище пресненских дружинников остановили часовые. Мазурин назвал пароль, и их тут же пропустили в вестибюль. Но на широкой — не меньше двух сажен — парадной лестнице их еще раз остановили, и пришлось повторить пароль.

Затем их провели на второй этаж, в зал, где уже шло не то собрание, не то занятие. Высокий человек в солдатской форме с унтер-офицерскими лычками на погонах, стоя на возвышении, показывал различные приемы рукопашного боя: как правильно делать выпад в штыковом бою, как укрываться винтовкой от сабельного удара конного противника и другие.

Актовый зал училища, в котором проходило занятие, был переполнен. Пресненцы с трудом отыскали свободные места в дальнем углу. Но едва они уселись, как раздался сигнал тревоги.

Унтер, руководивший занятиями, подал команду:

— Все, кто с оружием, немедленно вниз!

Пресненцы были вооружены револьверами и вместе со всеми выбежали в коридор. Снизу, из вестибюля, доносились глухие удары. В здание ломились, разбивая двери. Пресненцы протиснулись к парадной лестнице, на ступенях которой стояли уже вооруженные дружинники.

Расталкивая их, вниз по лестнице бежал владелец училища Иван Иванович Фидлер. Он спешил открыть двери, но опоздал. Ударами прикладов солдаты сбили запоры, и двери распахнулись. Солдаты с винтовками наперевес ворвались в вестибюль.

Унтер-офицер, руководивший занятиями в зале, крикнул громовым голосом, перекрывая шум:

— Товарищи! Без команды не стрелять!

А высокий студент, начальник боевой дружины Высшего технического училища, подошел вплотную к солдатам и стал убеждать их покинуть здание, не доводя до пролития братской крови.

Командовавший драгунами ротмистр Рахманинов приказал студенту:

— Немедленно отойдите. Иначе прикажу стрелять!

Студент не повиновался. Фидлер обнял его за плечи и уговорил отойти в сторону.

В вестибюле появился пристав 1-го участка Яузской части Гедеонов с отрядом полицейских. Гедеонов потребовал, чтобы все посторонние немедленно покинули здание. Фидлер ответил, что если полицейские и солдаты покинут вестибюль, то он обязуется проследить, чтобы ни один посторонний не остался в училище.

Гедеонов согласился беспрепятственно отпустить лишь не имеющих оружия. Фидлер настаивал на своем. Тогда полицейский пристав предложил: отпустить сейчас всех безоружных, относительно же лиц вооруженных он доложит начальству и поступит согласно полученному указанию. Фидлер посоветовался со студентом, начальником дружины, и сказал полицейскому приставу, что принимает его предложение. Безоружных стали выпускать из училища, причем полицейские на выходе тщательно их обыскивали.

Фидлер поднялся на второй этаж и пригласил к себе в кабинет всех начальников дружин. Передал условия полицейского пристава Гедеонова. Все с возмущением отвергли предложение о сдаче оружия.

Фидлер умолял принять условия полиции.

— Лучшее, наиболее ценное оружие: винтовки, карабины, маузеры, бомбы спрячем в подвале, в тайниках, где его никто не найдет, — убеждал он. — Сдадите маловажное оружие: револьверы, кинжалы. Клятвенно обещаю приобрести взамен новое, лучшее. Сейчас важнее всего сберечь людей.

Но начальники дружин твердо стояли на своем: «Всем должен быть обеспечен свободный выход из здания».

— Как мне убедить вас! — с отчаянием в голосе воскликнул Фидлер.

— Не надо убеждать, — ответил ему кто-то из начальников дружин. — Оружие мы не отдадим.

Тогда Фидлер послал пригласить в кабинет пристава Гедеонова. Пристав пришел вместе с ротмистром Рахманиновым.

— Дружинники не сдадут оружия. И требуют беспрепятственно отпустить их всех.

— Я должен доложить его высокопревосходительству, — ответил Гедеонов.

Фидлер указал ему на висящий на стене телефонный аппарат. Гедеонов вызвал резиденцию, попросил соединить его с генерал-губернатором. И доложил, что здание училища оцеплено, в нем находятся вооруженные лица, которые требуют освобождения с оружием.

Адмирал Дубасов ответил одним словом:

— Расстрелять!

И выкрикнул это так зычно, что его отчетливо услышали все, кто находился в кабинете.

Гедеонов трясущейся рукой с трудом повесил трубку на крюк аппарата и обернулся к начальникам дружин.

— Слышали?

— Слышали, — ответил за всех высокий студент, начальник дружины Высшего технического училища. — Мы не сдадимся.

Гедеонов предпринял новую попытку:

— Господа! Молодые люди… Не как представитель власти, а как многажды старше вас убеждаю прекратить бесполезное сопротивление… Силы не равны, сопротивляться бессмысленно… Вспомните о своих матерях, о всех своих ближних.

— Не тратьте понапрасну слов, господин полицейский пристав, — сказал студент. — Мы давно все решили.

— Я исчерпал все возможности, — сказал Гедеонов. — Передаю свои полномочия военным властям.

И, поклонившись Фидлеру, вышел из кабинета.

Ротмистр Рахманинов, до того с жесткой усмешкою на продолговатом холеном лице слушавший разговор, выдвинулся вперед и предъявил свой ультиматум. Обращался он как бы только к владельцу училища Фидлеру, но ясно было всем, что обращен его ультиматум прежде всего к руководителям боевых дружин.

— Если в течение четверти часа не последует сдача оружия, солдаты будут выведены на улицу и после троекратного предупреждения по зданию будет открыт огонь, — пригрозил ротмистр. И, немного помолчав, добавил: — Рукопашной не будет.

Ровно через пятнадцать минут ротмистр приказал драгунам покинуть здание.

Сразу же загрохотали парты, которые сбрасывались прямо по лестнице со второго этажа. Из парт быстро сложили баррикаду, наглухо закрывшую главный вход. В это время с улицы донесся резкий звук рожка. С полуминутными интервалами он был повторен трижды. И едва отзвучал последний сигнал, раздался пушечный выстрел, потрясший все здание.

— Из пушек бьют! — раздался громкий испуганный возглас.

Предупреждая панику, начальник студенческой дружины громко крикнул:

— Не пугайтесь. Это взорвалась наша бомба.

Вряд ли это могло кого-нибудь успокоить. Тем более что на глазах у всех первым же снарядом был убит один из учеников Фидлеровского училища и ранены несколько дружинников.

На первый снаряд нападавших осажденные ответили несколькими бомбами, брошенными из окон верхнего этажа, и беглыми, но довольно беспорядочными выстрелами. Разрывом бомбы были убиты молоденький прапорщик и три или четыре казака. Пушечные выстрелы следовали один за другим, с интервалами ровно в минуту. Каждый снаряд умножал число жертв. Одним из первых же снарядов была повреждена электростанция, и все здание погрузилось в темноту. Фидлер принес из своей квартиры несколько стеариновых свечей, и их зажгли по две на каждом этаже. Но после ярких электрических ламп трудно было что-либо разглядеть в тусклом и колеблющемся свете.

После двенадцатого выстрела бомбардировка училища приостановилась. Начальники дружин вновь, уже при свете свечей, собрались в кабинете Фидлера. На этот раз мнения разошлись.

— У моих дружинников кончаются патроны, — сказал один начальник дружины.

— У всех кончаются, — сказал другой.

Но большинство командиров дружин по-прежнему были против капитуляции.

Через пятнадцать минут обстрел возобновился. Теперь наводчики упорно били по одному и тому же месту, по простенкам между окон первого этажа. После четвертого выстрела обрушилась часть стены. При молчаливом согласии всех начальников дружин владелец училища статский советник Иван Иванович Фидлер приказал вывесить в окне белое полотнище.

Каждый дружинник в дверях должен был сдать оружие, после чего его еще и тщательно обыскивали. Обезоруженных отводили во двор соседнего дома под строгой и надежной охраной.

— Что же, повинимся и оружие отдадим? — спросил у Мазурина Пантелей Кривобоков.

— Держитесь за мной! — приказал своим дружинникам Володя и устремился в дальний конец коридора.

Черным ходом он вывел их во внутренний двор училища. Там по водосточной трубе взобрались они на крышу замыкающего двор сарая. Мазурин, поднявшийся первым, нетерпеливо понукал остальных, больше всего опасаясь, как бы кто в темноте не оборвался и не рухнул вниз. Но все сошло благополучно; ребята молодые, здоровые, осилили необычный подъем без особого труда. А то, что в глухом дворе было темно как в колодце, даже и хорошо: солдаты не заметили беглецов.

— Теперь ползком за мной! — скомандовал Мазурин и осторожно пополз вверх по заснеженной крыше.

Когда перевалили через гребень крыши, отлегло от сердца. Теперь не углядят. Передохнули минуту-другую, отдышались, оттерли снегом застывшие ладони.

— Как это ты сообразил, Владимир? — спросил кто-то из дружинников. — И как в такой темноте углядел трубу?

— Еще когда мальчишкой был, — ответил Мазурин, — мы с ребятами в школьный двор через эту самую крышу не один раз лазили. Там в столовке всегда поживиться можно было… Ну вот, как прижало, вспомнил…

Передохнув, перебрались на другую крышу, там спустились и проходными дворами выбрались на Большой Харитоньевский, а оттуда — на Садовую-Черногрязскую. Не менее часу добирались по Садовым улицам до Кудринской площади. И вот тут, на пороге Пресни, когда до «малой кухни» осталось рукой подать, тяжело ранили самого молодого и нетерпеливого — Пантелея Кривобокова.

3

Вокруг Седого за одним длинным столом расположились начальники прохоровских дружин: Медведь, Василий Честнов, представители боевых дружин Шмитовской и Мамонтовской фабрик, завода Грачева, сахарного завода, железнодорожных мастерских, а также почти все депутаты, избранные в Совет рабочими Прохоровки. Сбоку стола пристроилась Наташа со своими записями. У входа в «малую кухню» стояли на карауле двое дружинников, вооруженных револьверами.

Все, включая и караульных у входа, внимательно слушали Седого.

— Мы начали всеобщую политическую стачку, значит, бросили вызов царскому правительству, — говорил он. — Проще сказать, мы объявили правительству войну. Не надо обманывать себя пустой надеждой, что царизм уступит без боя. Вооруженная борьба неизбежна. Она начнется в ближайшие дни, может быть, часы. Надо срочно, минуты не теряя, готовиться к вооруженному восстанию!

Окинув всех взглядом, Седой продолжал:

— Чтобы вести бой, нужен боевой штаб. Создать его, и создать немедленно, нам рекомендуют Исполнительная комиссия Московского комитета партии и Московский Совет рабочих депутатов.

Согласно решили создать штаб пресненских боевых дружин. Так же единодушно определили начальником штаба Седого, в помощь ему — Медведя.

— Начнем первое заседание нашего боевого штаба, — произнес несколько даже торжественно Седой. — Обсудим клан подготовки боевых действий на Пресне. Мы уже посоветовались с товарищами Медведем, Николаевым, Мантулиным и выносим его на ваше обсуждение.

Он достал из кармана листы бумаги, исписанные крупным почерком, расправил их, положил на стол перед собой.

— Разберем по порядку. Первое: срочно вооружаться. Добывать оружие любым, каким только возможно способом. Отбирать оружие у полицейских. Реквизировать в оружейных мастерских и магазинах. Окружать, задерживать, обезоруживать малочисленные патрули и казачьи разъезды. Объявить сбор оружия у населения. На всех фабриках и заводах, где есть механические мастерские, наладить изготовление холодного оружия: пик, кинжалов, сабель. Какие имеются, товарищи, мнения но первому пункту? Давайте обсудим.

— Мнение одно, — как обычно не спеша и степенно, произнес кряжистый, сурового вида человек, начальник Шмитовской боевой дружины Михаил Николаев. — Добывать оружие любым путем. В нашей дружине, конечно, с оружием неплохо обстоит. Николай Павлович Шмит, хозяин наш, не поскупился, но и нам, если еще добудем, не лишнее будет. Удвоим, утроим число дружинников. Сейчас все дело за оружием.

— Надо на всех фабриках и заводах сбор сделать, как мы у себя на Прохоровке по копейке с рубля собирали, — предложил депутат Сергей Дмитриев.

— Сейчас главное не деньги собирать, — возразил Седой, — а узнать, где есть оружие. Узнаем, немедля реквизируем.

— Товарищ Седой, — обратился к нему самый молодой член штаба ткач Василий Честнов. — Имею предложение: городовых, конечно, надо разоружать, только ловить их по одному — дело канительное. Лучше бы участок окружить и всех сразу…

Седой с особым любопытством пригляделся к парню. Нет, не зря выбрали его в штаб. Видать, и умен, и смел.

— Годится, очень толково, — сказал он Честнову и увидел, как тот вспыхнул от похвалы. — Очень даже годится. Эту операцию беру на себя.

Подождал, не будет ли еще каких предложений, и спросил:

— По первому пункту есть еще суждения? Пойдем дальше. Второе. Надо значительно, в несколько раз, увеличить число бойцов. Пока в пример могу поставить только фабрику Шмита. У них, считай, каждый третий — дружинник…

— Не перехвали, Седой, — возразил Михаил Николаев. — Пока только каждый пятый.

— Пусть пятый, — согласился Седой, — Если бы у нас на Прохоровке каждый пятый, то, считая только по числу мужиков, должно бы в дружине состоять сот шесть или семь. А у нас едва сотня наберется. Ставим задачу добиваться, чтобы каждый пятый — в боевой дружине. Какие мнения будут?

Поднялся один из прохоровских рабочих.

— Ежели не идет в дружину, что же, силком его?

— Какой же из него боец, если его в дружинники силой загонять? — ответил вопросом Седой. — Тебя самого-то, товарищ Морозов, силой загоняли?

— По доброй воле.

— И что тебя заставило?

— Потому как понял, что милости от царя и хозяина ждать нечего, биться надо за свою долю.

— Очень правильно понял. Вот и объясни это самое другим рабочим, товарищам своим, из тех, которые пока что в спальнях отлеживаются. Надо ли еще обсуждать этот вопрос? Тогда так и решим: равняться на шмитовцев. А теперь главное. Обсудим план боевых действий…

И прервал свою речь на полуслове, отвлеченный шумом у входной двери.

— Куда ломишься! — строго окликнул дежурный дружинник. — Здесь штаб заседает!

— Что, память отшибло? — столь же строго возразили ему. — Не видишь, свои!

Это вернулись Володя Мазурин и с ним пятеро дружинников.

Обсуждение плана прервали, и Мазурин рассказал, как войска громили училище Фидлера…

— Из пушек били?..

— Из пушек… — подтвердил Володя Мазурин.

— Наши-то все целы остались? — спросил Сергей Дмитриев после довольно продолжительного общего молчания.

— Целы… — ответил Володя Мазурин и уточнил: — Там остались целы. А Пантелея Кривобокова уже на Кудринской ранили, возле Вдовьего дома. Можно сказать, по собственной вине… и по моей…

— Так по чьей же? — усмехнулся Седой.

— Судите сами, — ответил Володя Мазурин. — На Кудринской площади темно, тоже все фонари разбиты…

— Наша работа, — вставил Василий Осипов.

— …еще днем приметил: у ворот Вдовьего дома часовой стоит. Чтобы на него не наткнуться, я перешел на другую сторону и ребятам велел следом за мной вдоль стенок пробираться. Пантелей заметил часового у Вдовьего дома и шепчет мне на ухо: «Сейчас я у него шашку отберу и револьвер, если есть». Мне бы его за руку, а я только сказал: «Не надо». А он бегом через улицу…

— Ну, он бегом, а ты что? — спросил Сергей Дмитриев.

— Да, наверно, то же самое, что бы и ты сделал на моем месте. Подскочил к нему, завалил на спину, да и бежать под гору.

— Непонятно, — сказал Сергей Дмитриев.

— Все понятно, — уже слегка раздражаясь, возразил Володя Мазурин. — У городового, кроме шашки, и револьвер оказался. Хорошо хоть, что трусоватый попался. Как увидел, что второй бежит, сразу укрылся за воротами.

— Ну вот, все и прояснилось, — сказал Седой.

— Ты о чем это? — не понял Медведь.

— Милости не ждать.

— А ты милости ждал? — усмехнулся Медведь.

— Я не ждал. Я ихнюю милость не один раз на своей шкуре испробовал. Но многие, даже и среди нас, надеялись сладить дело миром, только бы не браться за оружие…

Седой помолчал, как бы ожидая, не пожелает ли кто возразить ему, и продолжал:

— Теперь всем ясно, только с оружием в руках можно отстоять свои права. Вооруженное восстание уже началось. Вы слышали, что сказал Мазурин? Уже есть убитые и с той, и с другой стороны. Предлагаю: первое. На Пресне объявляется военное положение. Второе. Вся полнота власти передается штабу боевых дружин. Возражения есть?

— Нет! — решительно произнес Медведь.

— Проголосуем. Кто за? Так… принимается единогласно… А теперь, — продолжил Седой, — определим, кто за что в ответе…

Порешили так: все распоряжения по боевой части — полная власть начальника штаба Седого и помощника его Медведя. А все, что по рабочей части: сооружение баррикад, охрану фабрики и внутренние караулы, поручить депутатам Сергею Дмитриеву, Василию Осипову, Ивану Куклеву. На Сергея Филиппова возложили обязанности артельного старосты, на Василия Иванова — обязанности казначея.

— Все запиши, товарищ Наташа, — распорядился Седой. — Только самым строгим шифром.

Затем вернулись к прерванному приходом Мазурина обсуждению плана, который теперь уже называли не планом подготовки, а планом боевых действий.

— Завтра утром, как уже решили, проводим массовую манифестацию пресненских рабочих, — напомнил Седой. — А как только она закончится, приступаем к сооружению баррикад. Прежде всего перекрыть мосты, Пресненский и Горбатый. И подступы к мостам. Стало быть, по Кудринской, по Конюшковской, по Большому Девятинскому. Затем прикрыть подступы с тыла. Значит, по Звенигородскому шоссе, по Воскресенской, по Ходынской и по Валам. А в каком месте сооружать, смотрите сами применительно к местности.

— Где, это мы сообразим, — заверил Михаил Николаев. — Из чего строить? На Тверской опрокинул пару трамвайных вагонов — и баррикада готова, а у нас?

— Хватит и у нас материалу, — успокоил его Седой. — В баррикаду все годится. Бревна, доски, бочки, сани, телеги. Все, что сыщется во дворах.

— Откуда в городе бревна? — усомнился кто-то.

— Срубить все столбы фонарные и телеграфные, вот и бревна, — ответил ему Медведь. — В первую очередь руби телеграфные, двойная выгода: еще и связь городскую порушишь. А проволокой так окутать баррикаду, чтобы не растащить было.

— Ворота, калитки поснимать и туда же, — поддержал Василий Осипов.

— Любой материал годится, — подтвердил Седой. — Даже снег. Когда сложится каркас баррикады, забить все дыры и щели снегом, да еще водой залить. За ночь морозом прихватит, пушкой не прошибешь. Так что дело только в рабочих руках. Поэтому в каждом участке подготовить рабочие отряды, разбить их на десятки, и чтобы каждый десятник знал свой десяток. Где кого найти, когда понадобится. А начальнику дружин знать, где искать десятников.

— Считаю, на главном участке сейчас же надо назначить ответственных за постройку баррикад, — сказал Медведь.

— Правильно, — поддержал Седой. — Какие будут соображения?

— Соображение одно, — сказал Василий Осипов, — наше это дело, депутатов то есть. Коли рабочие нас выбирали, значит, мы и должны сказать им, куда идти и что делать.

Затем решили, что перекрыть баррикадами Кудринскую улицу и Пресненский мост поручат Ивану Куклеву и Сергею Дмитриеву. Перекрыть Конюшковскую, Большой Девятинский и Горбатый мост — Василию Осипову и Сергею Филиппову, Воскресенскую, Пресненский вал и Малую Грузинскую — депутатам Ивану Баулину и Павлу Тюльпину. Это баррикады первой очереди, их построить обязательно завтра. Послезавтра может быть поздно.

— Переходим к основному вопросу — организации боевых действий, — продолжал Седой. — За каждой дружиной закрепляется участок. Предлагаем так поделить наш боевой район на отдельные боевые участки. Первый участок — берег Москвы-реки. Поручается дружине сахарного завода. Установить круглосуточное наблюдение. В случае появления городовых — задерживать и обезоруживать. В случае появления воинских частей — немедленно сообщать штабу. Задача ясна?

— Ясна! — отозвался Федор Мантулин, начальник дружины сахарного завода.

— Двинулись дальше. Второй участок — район Горбатого моста. Улицы Конюшковская, Нижняя Пресня, Большой Девятинский переулок. Очень ответственный участок, товарищи. Как и район Пресненского моста. Через эти мосты путь на Пресню. Этот участок поручаем боевой дружине Шмитовской фабрики.

— Спасибо за доверие, — сказал Михаил Николаев. — Шмитовцы не подведут.

— Третий участок — район Брестских мастерских. Улица Ходынская и вся полоса, прилегающая к железнодорожным путям. Поручается боевой дружине железнодорожников. Четвертый участок — Грузинский вал, переулок Курбатовский, до Сенной площади. Этот участок за боевой дружиной чугунолитейного завода Грачева. А теперь о последнем и главном участке — от Кудринской площади до Пресненской заставы. Здесь, скорее всего, поведут наступление царские войска. Этот участок поручается непосредственно штабу. Основная боевая сила — дружина Прохоровской мануфактуры. Здесь место решающих боев.

Сказав эти строгие слова, Зиновий внимательно оглядел слушающих его рабочих и подумал, что именно эти люди первыми прольют свою кровь, первыми отдадут свои жизни за рабочее дело. За короткое время, проведенное им на Пресне, он успел крепко сдружиться с этими людьми; мысль о том, что многим из них, а может быть и всем, суждено погибнуть в боях, наполнила его душу и печалью и горечью. Самые смелые, самые честные идут впереди, не щадя себя. Но иначе не может и быть. Кому же идти впереди, как не самым лучшим?

А ему, призывающему их к борьбе, а теперь и посылающему в бой, — труднее всего. От его мужества и разума тоже зависит, сколько прольется крови, пока придет победа… Он знает, твердо знает, что победа придет, но когда… и сколько потребуется жизней…

4

Люди шли и шли со всех концов Пресни, вливаясь в просторную площадь Пресненской заставы, как шумные реки вливаются в широкое озеро. Рабочие Прохоровки выходили из спален и собирались во дворе, возле «большой кухни».

Седой отправил к заставе двух членов штаба, поручил им передать начальникам дружин, чтобы выстраивали колонны по предприятиям по десять человек в ряд; и у каждой колонны обязательно боевое охранение. А сам попросил депутатов собрать народ кучнее, сказал, что должен выступить перед рабочими.

— Неуютно на морозе-то, — возразил Седому Сергей Дмитриев.

— Вся речь моя от силы на пять минут, — успокоил его Седой. — Надо, чтобы рабочие знали.

Из подвалов «малой кухни» выкатили две порожние сорокаведерные бочки, бросили поперек нескольких толстых плах. На изготовленную наспех трибуну поднялись Седой и депутаты Сергей Дмитриев и Василий Осипов.

— Товарищи прохоровцы! Дорогие товарищи рабочие! — обратился Седой к тысячам ткачей, красильщиков, металлистов. Вот когда пригодилась звонкая сила его далеко слышного голоса. — Дальше терпеть нельзя! Три дня назад Московский Совет рабочих депутатов принял воззвание к рабочим. В воззвании сказано: «Если бы собрать всю кровь и слезы, пролитые по вине правительства лишь в октябре, оно бы утонуло в них, товарищи…»

Прошло всего три дня. И за эти три дня пролиты новые реки рабочей крови! В пятницу по приказу генерал-губернатора из пушек стреляли по нашим товарищам, собравшимся в училище Фидлера, а потом шашками рубили безоружных людей. На Страстной площади, на Большой Садовой десятками расстреливали рабочих, наших товарищей, наших братьев! Доколе будем терпеть? Царские палачи хотят нас запугать казацкими нагайками и шашками, солдатскими штыками и пулями. Не выйдет! Пусть они теперь страшатся нашего пролетарского гнева! Все на манифестацию! Покажем царским прихвостням свою рабочую силу! Пусть знают, ни одна капля рабочей крови не останется без отмщения!

Дружно построились в колонны. С красными флагами на высоких древках, с несмолкающими боевыми песнями вышли на Трехгорный вал и двинулись к Заставе.

Мария Козырева поднялась задолго до часа, определенного для начала манифестации. Тимофей еще не вернулся из деревни, по-видимому, решил пересидеть там опасное время.

Так оно и лучше, подумалось Марии. Никто не будет над душой стоять, не станет выговаривать да совестить: куда? да зачем? да не бабье дело… А так, можно сказать, руки развязаны и сама себе голова.

Хотела было отправиться в Грузины за новой своей подругой. Да вспомнила, как Наташа говорила, что Седой строго-настрого запретил ей ходить на манифестацию и вообще без особой нужды на улице не показываться. Потому что она, как секретарь штаба, слишком много знает такого, за чем шпики охранки настырно охотятся день и ночь.

И Мария решила пойти к старой закадычной своей подруге — Александре (в цехе ее звали просто Сашуней) Быковой. Сашуня жила неподалеку, по пути к Заставе. Но заходить за нею не пришлось. Едва выйдя за ворота, Мария увидела, что Сашуня торопливо идет ей навстречу.

— Вот уж правда, на ловца и зверь бежит, — сказала Мария. — Я-то ведь к тебе собралась.

— Это кто же ловец, а кто зверь? — засмеялась Сашуня.

Она была тоже девка красивая, но на другой лад. Хоть и не такая яркая и броская, как Мария, но и на нее оборачивались на фабричном дворе и на людной улице. Была она стройная и подвижная, как белочка, в своей голубой жакетке, а на хорошем лице — большие серые глаза в пушистых ресницах. Кроме того, была веселая и смешливая. Словом, лучшей подруги Мария Козырева себе и не желала.

Колонна Прохоровской мануфактуры шла во главе манифестации. Мария и Сашуня успели занять место в первом ряду, всего на какой-то шаг позади знаменосца. Хотя шли по десять человек в ряд, так много явилось и а манифестацию, что, когда передняя колонна подошла к Малой Грузинской, последняя еще не оторвалась от Пресненской заставы.

В рядах манифестантов было шумно и весело. Песни прокатывались по колоннам одна за другой. Едва угасала песня в одном месте, как тут же разгоралась следующая. Вокруг Марии и Сашуни собрались голосистые ребята, и в голове прохоровской колонны песня не смолкала.

Миновали Малую Грузинскую, вышли на спуск к Пресненскому мосту. Связные передавали по колоннам, чтобы, переходя по узкому мосту, не сминали рядов и не теряли равнения.

Но до моста не дошли. Слева из-за угла Волкова переулка на рысях выехала полусотня казаков, развернулась «левое плечо вперед» и двинулась навстречу манифестантам.

— Разойдись! — высоким, срывающимся голосом скомандовал казачий офицер.

Колонны остановились. Но никто не покинул рядов, все остались на месте.

— Приказываю разойтись! — еще истошнее закричал офицер и приказал казакам изготовиться к стрельбе.

— В братов своих стрелять будете! — закричал из передних рядов высокий старик с длинной седой бородой. — Али креста на вас нету?

И, раздвигая ряды, вышел из колонны навстречу изготовившимся к стрельбе казакам. И хотя двигался он вперед, а не назад, все равно ряды смешались, и нашлись малодушные, кто попятился в глубь колонны.

— Женщины с нами и дети, — продолжал кричать старик. — Али у вас своих матерей и детишек нету!

А в это время две цепочки дружинников, двигаясь по обеим сторонам улицы, обошли полусотню и как бы взяли ее в кольцо. Огибая строй казаков, один из дружинников вынул из-за пазухи черный шар величиной с крупное яблоко и выразительно потряс им в воздухе. Ни офицер, за спиной которого это происходило, ни манифестанты, отгороженные строем казаков, этого не могли видеть. Зато казаки отлично поняли, что к чему, и шепоток: «Бомба!» — с неимоверной быстротой обежал всю полусотню.

— Заряжай! — скомандовал казачий офицер. Только несколько затворов клацнули, но звякающий звук этот стоящим в передних рядах показался громким и зловещим.

Высокий горбоносый мужик, державший в руках знамя, попятился, отступил и, падая, выпустил из рук древко.

Мария Козырева подхватила падающее знамя, вскинула его сколь могла выше и шепнула стоящей рядом Сашуне Быковой:

— Помогай! Не удержать одной на ветру!

И обе, держа высоко вскинутое знамя, сделали несколько шагов вперед, приближаясь к ошеломленным казакам.

— Стреляйте в нас! — закричала Мария Козырева. — А живыми мы знамя не дадим!

Казачий офицер одну за одной выкрикивал команды, но никто не исполнял его приказа. Сломавшиеся было ряды передней колонны выправились и распрямились.

А Мария Козырева и Сашуня Быкова шли прямо на казаков.

Ряды казаков дрогнули и смешались; всадники медленно повернули коней.

Седой зашел к Наташе. Он считал своей обязанностью рассказать ей, как проходила манифестация. Наташа вела дневник событий, и эпизоды нападения казаков и мужественного поступка двух молодых работниц должны найти там свое место.

— А кто эти девушки? — спросила Наташа,

— Фамилии не надо в дневник, — напомнил Седой.

— Я для себя, — сказала Наташа.

И когда узнала, что мужество и находчивость проявила Мария Козырева, сказала Седому:

— Очень она мне понравилась с первого взгляда. Почти неграмотная, а какое благородство и какое мужество! Ей бы учиться, она бы многого достигла.

— За это и боремся, Наташенька! — сказал Седой.

5

В конце дня, когда уже начало смеркаться, на «малую кухню» доставили постановление исполнительной комиссии МК и вновь воссозданного Федеративного Совета.

Большая часть членов штаба и депутатов, вместе с рабочими, трудились на сооружении баррикад. На «малой кухне» кроме Седого оставались только его помощник Медведь и дежурный депутат Иван Куклев.

Посыльный из МК вручил пакет Седому. Тот ознакомился с полученной бумагой, а вслед за тем прочел ее вслух.

Постановление состояло из трех пунктов:

«1) Ввиду трудности поддерживать связь между Исполнительным Комитетом и массами — непосредственное руководство борьбой масс должно принадлежать районным Советам рабочих депутатов; 2) устраивать баррикады; 3) устраивать демонстративные шествия к казармам с целью снимать солдат».

— Этим документом, — подытожил Седой, — вся власть на Пресне передана районному Совету рабочих депутатов. А наш Совет все военные дела поручил штабу боевых дружин. Баррикады мы уже начали строить, так что тут все правильно. А что касается солдат, то мы все опоздали. Остается только надеяться, что солдаты не станут стрелять в рабочих.

А на следующий день на Пресню доставили еще один пакет из МК.

Седой прочитал бумагу и приказал немедленно вызвать в штаб всех начальников дружин. В эти дни никто не отлучался со своих боевых постов, и потому все собрались очень быстро.

— Получен документ особой важности, — объявил Седой. — Боевая организация Московского комитета разработала и разослала по районам «Советы восставшим рабочим». В документе сказано: «Наша ближайшая задача… передать город в руки народа. Мы начнем с окраин, будем захватывать одну часть за другой. В захваченной части мы сейчас же установим свое выборное управление, введем свои порядки…» А дальше, товарищи, идут советы, как этого достичь. Я прочитаю их вам пункт за пунктом. «Первый: главное правило — не действуйте толпой. Действуйте небольшими отрядами… Пусть только этих отрядов будет возможно больше, и пусть каждый из них выучится быстро нападать и быстро исчезать… Полиция и войска будут бессильны, если вся Москва покроется этими маленькими отрядами. Пункт второй: кроме того, товарищи, не занимайте укрепленных мест. Войско их всегда сумеет взять или просто разрушить артиллерией. Пусть нашими крепостями будут проходные дворы и все места, из которых легко стрелять и легко уйти…»

С места поднялся молодой вихрастый парень, дружинник с завода Грачева, пришедший вместо раненного накануне начальника дружины.

— Непонятно!.. — заявил он гулким ломающимся басом. — Как это, не занимать укрепленных мест?.. Выходят, не надо было баррикады строить? А теперь что, без_; бою их отдать?..

— Объясню, — спокойно ответил Седой. — Баррикады уже построены. Это и есть наши укрепленные места. Нам советуют, и правильно советуют, не толпиться за баррикадами. Из толпы один пушечный снаряд или винтовочный залп вырвет сразу десятки бойцов. Оборонять баррикаду надо, но оборонять умеючи. Нечего торчать на гребне баррикады. Укройся в подворотне, на чердаке, в проходном дворе и поражай врага. Словом, будь бойцом, а не мишенью. Так нам советуют. Вот дальше в пункте третьем прямо сказано: кто будет призывать идти большой толпой — либо глупец, либо провокатор. Если это глупец — не слушайте, если провокатор — убивайте!

Седой перевел дух и продолжал читать:

— «Пункт четвертый: избегайте также ходить теперь на большие митинги. Мы увидим их скоро в свободном государстве, а сейчас нужно воевать и только воевать… Пятый: собирайтесь лучше небольшими кучками для боевых совещаний, каждый в своем участке, и при первом появлении войск рассыпайтесь по дворам… Шестой: строго отличайте ваших сознательных врагов от врагов бессознательных, случайных. Первых уничтожайте, вторых щадите. Пехоты по возможности не трогайте. Солдаты — дети народа и по своей воле против народа не пойдут… Каждый офицер, ведущий солдат на избиение рабочих, объявляется врагом народа и ставится вне закона. Его, безусловно, убивайте. Пункт седьмой: казаков не жалейте. На них много народной крови, они всегдашние враги рабочих… смотрите на них как на злейших врагов и уничтожайте их без пощады… Пункт восьмой: на драгун и патрули делайте нападения и уничтожайте».

— Все слышали? — спросил Седой, закончив чтение. И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Полагаю, все поняли смысл этих советов, которые дает нам партия большевиков. Царскому правительству объявляется партизанская война. Это значит держаться стойко и беречь свои силы. Сегодня же соберите свои дружины, разъясните им новую тактику борьбы.

6

Кроме караульных у входа только два человека засиделись далеко за полночь в «малой кухне». Начальник штаба боевых дружин Седой и его помощник Медведь сидели за планом Пресненского района, скопированным для них гравером Василием Ивановым.

Все помещения освещала одна высоко подвешенная керосиновая лампа, и приходилось пристально вглядываться в частую сетку улиц, переулков и проездов, чтобы представить себе, в какое место будет нанесен первый удар.

— Горбатый мост у нас обороняет шмитовская дружина, — сказал Медведь. — А кого на Малую Грузинскую? Если дружинников завода Грачева, так за нами Пресненский вал. Вовсе некого на Малую Грузинскую.

— Возьмем по взводу от тех и других, — сказал Седой.

— Ослабим и ту и другую дружину, — возразил Медведь. — Мало у нас бойцов…

— Бойцы найдутся, оружия мало.

— В том и дело. Без оружия боец не боец, а просто… сочувствующий гражданин, — усмехнулся Медведь.

— Отсюда вывод: добывать оружие всеми путями. Завтра навестим полицейский участок.

— Дельно. Давно тоскую по настоящему делу.

— Я сказал ребятам, сам с ними пойду, — возразил Седой.

— Разве двоим места не найдется?

— Нет, — сказал Седой. — В районе военное положение. Стало быть, в любой миг, и днем и ночью, кто-то из нас должен быть в штабе. На сей раз ты, в другой раз я.

И так как кустистые брови Медведя все еще оставались сдвинутыми, Седой добавил:

— Когда будем брать резиденцию адмирала Дубасова, ты будешь командовать штурмом, а я посижу здесь в штабе.

— Все шутишь…

На что Седой возразил уже совершенно серьезно:

— Не шучу… Именно со штурма генерал-губернаторского дворца собирался начинать восстание наш Марат… Не поддержали его… И я не поддержал… Теперь только понимаю, как он прав был. Мы-то сейчас чем занимаемся? Готовимся к обороне. А Энгельс сказал: оборона — смерть вооруженного восстания.

Медведь слушал со вниманием, но ссылка на Энгельса ему явно не понравилась.

— К чему же начинать, если все заведомо обречено на гибель?

Ему любопытно было, что на это ответит Седой.

— Теперь уже не от нас с тобой зависит, — сказал Седой весело. — Началось! Не удержишь! И не надо удерживать. Если во всех районах рабочие так подымутся, как на Пресне, вполне может дойти и до штурма дубасовской резиденции.

— Не рано ли замахнулся? — сказал Медведь. — Я и не знал, что у меня начальник тоже мечтатель.

— Лучше раньше, чем никогда, — ответил Седой. — А насчет мечты… что же, мечта в нашем деле не помеха. Вот и сейчас две мечты вынашиваю. И обе, заметь, могут сгодиться.

— Поделишься?

— Поделюсь. Когда отобьем первый натиск, установим связь со своими соседями и справа и слева. Твердо на это рассчитываю. И на такой случай обдумываю два плана.

— Какие же?

— Если раньше соединимся с Миусами, тогда общими силами взять Бутырскую тюрьму, освободить политических. Вот тебе сразу полк, да не просто полк, а, можно сказать, гвардия революции. Как находишь?

— Мечта хороша. А вторая?

— Вторая еще лучше, Если соединимся с Замоскворечьем, то опять же общими силами захватить Симоновские склады оружия и боеприпасов. А если склады возьмем, тогда уж не полки будем формировать, а новые дивизии.

И оба замолчали, хорошо понимая: ох как далеко еще до того, пока такое сбудется…

— Ну вот, помечтали, и ладно, — сказал Седой. — Пойдем посмотрим, как оно там на самом деле…

Караульным сказано было: вернутся через час, если будут связные от центрального штаба, пусть обождут их возвращения.

Переулками, увязая местами в сугробах, вышли па Среднюю Пресню. Было безлюдно и мрачно. Но извечной ночной тишины не было и в помине. Издали, и со стороны Заставы, и со стороны Зоологического сада, доносились частые, приглушенные расстоянием удары.

— «В лесу раздавался топор дровосека», — продекламировал Медведь.

— Дровосека? — не понял Седой.

— Учил же в школе: «Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел…»

— Не учил, — признался Седой.

— Как так не учил? — удивился Медведь.

— Я всего три зимы ходил в школу… наверно, не успел еще из лесу выйти.

— Три зимы, говоришь? Негусто…

По Средней Пресне спустились до Прудовой улицы.

— Если к Горбатому мосту, то направо, — сказал Медведь.

— Сперва пройдем на Кудринскую, — сказал Седой, — Там самое опасное место. Останется время, пройдем и па Горбатый.

Около Зоологического сада и на Кудринской возле Вдовьего дома горели костры, бросая багровые отсветы на высокие сугробы. Здесь сооружались первые баррикады. Все деревянные телеграфные столбы уже были спилены или срублены. Металлические фонарные столбы, припрягая к ним лошадей, выворачивали с корнем. Снимали с петель ворота и целыми полотнищами волокли и укладывали в баррикаду. В дело шли прихваченные на дворах сани и телеги. Взвалив какую-нибудь громоздкую вещь на гребень баррикады, ее тут же припутывали телеграфными или телефонными проводами. Расщелины забрасывали дровами, прикрывали досками.

Постройкой баррикады на Пресненском мосту руководил Сергей Дмитриев. Баррикада на Кудринской улице, примерно посередине между мостом и Вдовьим домом, возводилась под командой Ивана Куклева.

Иван Куклев стоял на гребне баррикады, словно стог вершил, и указывал, куда укладывать подносимое. Увидев Седого и Медведя, спустился к ним.

— Может быть, лучше было закончить баррикаду на мосту, потом общими силами приниматься за вторую, — сказал Седой.

— Без этой баррикады той долго не устоять, — возразил Иван Куклев. — Пока они здесь задержатся, можно их с моста обстреливать. А не будь этой, сразу к мосту подойдут.

— А не слишком близко одна от другой? — спросил

Медведь.

— Винтовок и карабинов у нас не так чтобы густо, — ответил Куклев. — Да что я вам, вы лучше меня знаете. Надо, чтобы и револьверная пуля достала.

— Видать, служивый? — спросил Седой.

— Запасной унтер-офицер Низовского пехотного полка.

— Ну, так тебя учить нечего, — обрадовался Седой. — Смотри только в оба. Завяжется дело, принимай команду над обеими баррикадами…

На Горбатый мост не пошли. Там Василий Осипов, мужик бывалый, и Михаил Николаев со своими шмитовцами. Там участок надежный. Да и ночь на исходе. Поспать хоть часок-другой. Завтрашний день, судя по всему, будет и крутой, и горячий.

7

— Не могу я всех взять, — объяснял Седой обступившим его дружинникам. — Если такой толпой пойдем, смеху не оберешься. Возьму Мазурина, Честнова и еще человек восемь. Отбери восемь человек, — сказал Володе Мазурину. И тут же коротко проинструктировал свой отряд: — Первое дело — спокойствие и дисциплина. Без команды ни шагу вперед, ни шагу назад. Я вхожу в участок первым, за мной Мазурин и Честнов, за ними остальные. До первого ихнего выстрела оружие не применять…

Будка у ворот полицейского участка оказалась пустой. Седой отворил калитку и прошел во двор. Остальные за ним.

На крыльце их тоже никто не встретил. Зато в коридоре наткнулись на самого пристава участка штабс-капитана Шестакова.

Седой приставил револьвер к тучной груди штабс-капитана и спокойно, но довольно твердо предупредил:

— Советую не сопротивляться. Иначе вы будете расстреляны, а участок взорван.

Штабс-капитан лишь пробормотал что-то в ответ.

— Поднимите руки! — приказал Седой. — Войдите первым и прикажите сдать оружие. Предупреждаю: первый выстрел — вам пуля в затылок. Вперед!

За рослой фигурой пристава сразу не разглядели стоящего за его спиной Седого. Но увидев еще двоих с револьверами в руках, все вскочили. Щеголеватый подпоручик с аккуратными бачками на розовых щеках схватился за кобуру.

— Не стрелять! — излишне зычно скомандовал пристав.

В дежурной комнате кроме двух офицеров находились еще трое околоточных надзирателей и несколько городовых. Но после строгого окрика штабс-капитана они словно остолбенели.

Дружинники вбежали в дежурку и уткнули револьверы в незадачливых блюстителей порядка. Седой сам обезоружил пристава, затем приказал ему сесть в углу.

— Где хранятся патроны? — спросил Седой у пристава.

— Не знаю, — прохрипел тот.

— Вы не исполняете условий, — строго сказал ему Седой.

— Егоров, — распорядился пристав. — Отопри кладовую.

Патронов винтовочных, а больше револьверных набралось около двух пудов.

— Теперь слушайте меня внимательно, — приказал Седой полицейским чинам. — Революция не мстит. Хотя вы виноваты перед ней. Все по домам, на улицах не показываться. Возьмем еще раз, арестуем. Возьмем с оружием в руках — расстреляем.

Все устремились к дверям. И пристав дернулся со стула.

— Вам задержаться! — приказал Седой.

— Вы же обещали…

— Не тревожьтесь, — сказал Седой, когда полицейские чипы вышли. — Мне нужны адреса офицеров и нижних чинов.

— Я не могу покупать свою жизнь ценою чужой крови, — запоздало сыграл в благородство штабс-капитан.

— Нам не нужна ваша кровь, — усмехнулся Седой, — нужно оружие, так что не терзайте свою совесть.

Пристав открыл несгораемый шкаф, достал клеенчатую папку и бросил па стол.

— Все равно найдете…

— Совершенно верно, господин пристав, — сказал Седой. — Теперь можете идти.

И пристав понурясь вышел из дежурки…

Сразу же, как группа Седого вернулась с трофеями на «малую кухню», по всем добытым адресам отправились дружинники.

Особенно повезло отряду, направленному на Звенигородское шоссе. Там в доме Суворова было что-то вроде общежития для несемейных городовых. Почти все они, не решаясь показываться на улицах, оказались дома и, не сопротивляясь, а скорее даже охотно, расстались со своим оружием.

8

11 декабря адмирал Дубасов вызвал к себе с докладом градоначальника генерала Медема и распорядился пригласить также начальника штаба Московского военного округа генерала Шейдемана. Точно к назначенному часу оба генерала явились в резиденцию генерал-губернатора на Скобелевской площади.

— Доложите обстановку по городу, — обратился Дубасов к Медему, после того как все трое уселись за большим круглым столом, стоящим посреди кабинета.

— За истекшие сутки она осложнилась. Полностью под нашим контролем осталась только центральная часть города в пределах Садового кольца. Окраины Москвы и большая часть пригородов в руках мятежников.

— Все окраины? — переспросил Дубасов.

— Разрешите доложить подробнее.

Генерал Медем встал из-за стола, подошел к висящему па стене крупномасштабному плану Москвы, на котором были четко обозначены не только улицы города, но и самые незначительные проезды и тупики, и, вооружившись указкой, продолжил:

— Я начну с севера и пойду по кругу, по часовой стрелке. На Каланчевской площади, вокзалах и прилегающих улицах нашим войскам противостоят дружины железнодорожников. Бои продолжаются. По счастию, нам удалось удержать Николаевский вокзал, чем обеспечивается железнодорожное сообщение с Петербургом…

— Это очень важно! — заметил генерал Шейдеман. — Николаевский вокзал нельзя терять ни в коем случае.

— Примите к исполнению! — подтвердил генерал-губернатор.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — почтительно отозвался Медем, — В Рогожском районе бои ведут дружинники завода Гужона и Курских железнодорожных мастерских. Они контролируют территорию между Покровской и Рогожской заставами, Владимиркой и кладбищем. Еще южнее, — продолжал он, сопровождая свои слова движением указки, — район, который мятежники самонадеянно именуют «Симоновской республикой». Далее — Замоскворечье. Здесь нашим силам противостоят дружинники типографии Сытина и завода братьев Бромлей. Хамовническо-Пресненский район полностью отрезан от центра города сплошной цепью баррикад, удерживаемых дружинами Прохоровской мануфактуры, фабрики Шмита, завода Мамонтова, сахарного завода. И наконец, в Бутырском районе бои ведут дружины Миусского трамвайного парка и табачной фабрики Габай. Они даже пытались взять приступом Бутырскую тюрьму, но все их атаки были отбиты.

— Бутырскую тюрьму! — вскричал Дубасов, и полное его лицо залилось краснотой.

— Так точно, ваше превосходительство, — подтвердил Медем. — Более того, наглость мятежников достигла того, что вчера толпа пыталась захватить мой дом на Тверском бульваре…

— Вы же сказали, что центральная часть города полностью под нашим контролем? — перебил барона Дубасов.

— В том смысле, ваше превосходительство, что здесь мы имеем явный перевес в силах и здесь любое сопротивление немедленно подавляется крутыми; мерами, вплоть до применения артиллерии.

Долгая минута прошла в молчании. Медем и Шейдеман сидели потупясь, Дубасов, вскинув голову, пристально рассматривал план города, по которому градоначальник только что прошелся указкой.

— Получается, господин барон, — произнес Дубасов с явным раздражением в голосе, — что мы в кольце… — голос его все гуще наливался яростью, — нас обложили… как на охоте!

Медем не нашелся с ответом, и Дубасов, недобро усмехнувшись, задал еще вопрос:

— Вы хоть выяснили, кто у них главный загонщик?

— Призыв к мятежу первоначально исходит от Московского комитета РСДРП. Повторен Московским Советом рабочих депутатов, в коем участвуют также меньшевики и эсеры. Три дня назад мы арестовали руководителей московских большевиков Шавцсра и Васильева-Южина.

— Почему же мятеж продолжается?

На этот вопрос барон Медем тоже не сумел ответить, и Дубасов обратился к Шейдеману:

— Каково же, генерал, положение в частях гарнизона?

— Положение неблагоприятное, ваше превосходительство, — ответил Шейдеман. — Все, что нам удалось сделать, это лишь запереть в казармах неблагонадежные части, с тем чтобы удержать их от выступления в поддержку мятежников. Но рассчитывать на войска Московского гарнизона как на боевую силу для подавления мятежа пока еще нельзя.

— Что же получается? — спросил Дубасов. — Все части гарнизона… неблагонадежны?

— Есть и благонадежные, — ответил Шейдеман. — Они несут охрану возле казарм неблагонадежных.

— Как же поступить? — спросил Дубасов.

— Надлежит просить помощи у Петербурга, — твердо ответил Шейдеман.

— Ваше мнение? — Дубасов перевел взгляд на градоначальника.

— Полностью согласен с его превосходительством, — ответил Медем. — У меня всего две тысячи полицейских и один дивизион жандармерии, а силы мятежников каждодневно множатся. Надо иметь в виду, что мятежников городских поддерживают рабочие подмосковных поселков. Неспокойно в Мытищах, Люберцах, Щелкове, Филях… Необходима срочная помощь из Петербурга.

Отпустив генералов. Дубасов отправил в Петербург срочную телеграмму, сразу в три адреса:

Председателю Совета министров

Военному министру

Управляющему Министерством внутренних дел

«Положение становится очень серьезным, кольцо баррикад охватывает город все теснее; войск для противодействия становится явно недостаточно. Совершенно необходимо прислать из Петербурга, хоть временно, бригаду пехоты».

Просить больше Дубасов не решился. Помнил суровую отповедь, полученную от великого князя Николая Николаевича всего три дня назад.