Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

1

В том же трактире на углу Садовой, возле Курского вокзала, Никита Голодный познакомил Зиновия со своим земляком, токарем с Газового завода Иваном Калужаниным, который постоянно здесь столовался. Иван Калужанин с первого взгляда понравился Зиновию. Рослый, плечистый, с веселым открытым лицом и такой же буйной, как у самого Зиновия, шапкой кудрявых волос, только не черно-смоляных, а светло-русых. И, самое главное, годами не так сильно обошел: старше Зиновия от силы лет на пять. И как-то получилось так, что Зиновий стал обедать постоянно за одним столиком с Иваном Калужаниным. И Никита, судя по всему, не только не обиделся на Зиновия, но, напротив, был доволен этим.

С Иваном Калужаниным вести беседу было столь же занимательно, как и с Никитой Голодным. Может быть, даже и интереснее. Иван успел прочесть много книг и любил рассказывать не только о прочитанных книгах, но и о писателях, написавших эти книги. Иван наизусть читал стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова и объяснял непонятное Зиновию. О политике вроде и разговору не было, но после каждой встречи Зиновий до краев переполнялся ненавистью к угнетателям…

Зиновий так увлеченно ловил каждое слово нового своего товарища, что не сразу заметил некоторую странность в его поведении. Время от времени тень какой-то внезапной озабоченности падала на его обычно оживленное лицо, он начинал говорить медленнее и тише, а то и вовсе смолкал, иногда даже на полуслове. Но вскоре морщинка между сдвинутыми к переносью соболиными бровями разглаживалась, тень исчезала с лица, и доверительный разговор продолжался, как будто ничего и не произошло и как будто ничто и не прерывало их беседы.

И еще приметил Зиновий, что Иван усаживается за столик (всегда один и тот же) так, чтобы стойка буфетная оставалась у него за спиной, а входная дверь была прямо перед глазами.

Приметил также Зиновий, что именно в те дни, когда речь Ивана так неожиданно прерывается, он частенько кидает взгляд в дальний угол, где поодаль от других, близ двери, ведущей на кухню, стоит у самого окна стол, несколько большего по сравнению с прочими размера, И заметил также, что все это происходит именно в те дни, когда за дальним столиком у окна появляется компания: несколько молодых людей и среди них одна девушка, далеко приметная своею толстой русой косой.

Столик этот дальний заинтересовал и Зиновия. И хотя ему не очень удобно было наблюдать (он сидел боком), при каждом удобном случае, то есть так, чтобы не бросалось в глаза, косил взглядом в ту сторону.

Иван Калужанин, конечно, очень быстро заметил его настороженные взгляды.

— Интересуешься? — спросил он Зиновия, поглаживая шелковистые усы.

Зиновий признался, что интересуется.

— Хорошо, — сказал Иван Калужанин. — Сегодня уже поздно, пора всем расходиться, а завтра я тебя с ними сведу.

Зиновий до того обрадовался, что и не заметил, как вырвалось у него:

— А кто это?

— Хорошие люди, — ответил Иван Калужанин. — Ты посиди, обожди меня здесь, а я схожу к ним, предупрежу.

Зиновий остался один и теперь уже не таясь смотрел вслед Ивану Калужанину. Тот подошел к обедающим, подсел к ним. Много бы дал Зиновий, чтобы услышать завязавшийся разговор.

А говорили как раз о нем.

— Завтра приведу к вам хорошего парня. К делу тянется, и, видать, не робкого десятка, — сказал Иван Калужанин.

— Этого красавчика кудряша, который с тобой сидит? — спросила девушка.

— Его самого.

— Очень любопытен, шею отвертел, на нас глядючи, — сказал сидевший в торце стола Константин Войе, высокий, хорошего сложения молодой мужчина, которого нимало но старили окладистая бородка и по-казацки свисающие шелковистые усы — так молодо и задорно сверкали его темные пытливые глаза.

— Это ему не в укор, — улыбнулся его сосед Андрей, широкоскулый крепыш в холщовой рабочей куртке. — Это он на твою сестренку загляделся.

— Если бы так, — серьезно ответил Константин.

— Товарищ его мне не нравится, — сказала Мария.

— Ты меня имеешь в виду? — самым невинным тоном спросил Иван Калужанин.

Мария не приняла шутки.

— Я имею в виду того весельчака, который его с тобой свел, — сердито ответила она.

— А вот это ты зря, — сказал Иван Калужанин. — Никита Голодный — отличный мужик. И к делу нашему привержен.

— К выпивке он привержен, — упорствовала Мария.

— Ты не права, Мария, — очень спокойно сказал Константин. — Тебе не приходило в голову, что он не столько пьет, сколько заботливо охраняет репутацию выпивохи.

— Для чего ему такая репутация?

— Самая надежная крыша, — пояснил Константин. — У властей предержащих, за политикой надзирающих, только две категории соотечественников вне подозрений: пьяные мужчины и, пардон, гулящие женщины. Но мы отвлеклись. — Он повернулся к Ивану Калужанину: — Ты говоришь, что ручаешься за паренька?

- Как за самого себя, — ответил Иван Калужанин.

- Хорошо. Приводи его завтра.

— А не поторопились мы? — усомнилась Мария после ухода Калужанина. — Все-таки надо бы приглядеться к нему, а мы как-то сразу: «Приводи завтра»…

Константин возразил ей:

— Мы должны быть осторожны, в этом ты права, Мария, но не пугливы. И прежде всего не должны сторониться рабочих, особенно молодых рабочих, которые тянутся к нам. К нему пригляделись и Иван Калужанин, и Никита Голодный, разве это не в счет?..

На это возразить было нечего.

2

Встретили Зиновия приветливо, только девушка с золотистой косой оглядела его как-то уж очень испытующе.

Он знал уже от Ивана Калужанина, что зовут этого человека Константином, а тех, кто рядом с ним, — Андреем и Семеном. Девушку звали Марией.

— А сколько тебе годков? — спросил Андрей.

— Восемнадцать, — ответил Зиновий, покривив душой.

— Счастливый возраст! — воскликнул Семен. Зиновий посмотрел на него и подумал, что имей он (не дай бог!) волосы такого ржавого цвета, стригся бы покороче.

— Можно подумать, Семен, что твоя жизнь уже клонится к закату, — сказала Мария.

Зиновий заметил, что, хотя все называют друг друга только полными именами — никаких уменьшительных или ласкательных, — отношения между ними самые короткие, что все это близкие друзья и верные товарищи по общему делу.

По-видимому, и Зиновий произвел на всех четверых хорошее впечатление. И когда Константин сказал: «Ну что ж, давайте знакомиться», — никто не возразил ему.

— Все мы друг друга очень хорошо знаем, — сказал Константин, обращаясь к Зиновию. — Теперь ты входишь в нашу семью. Расскажи нам все о себе, без утайки.

— Так нечего мне таить, — сказал Зиновий.

И рассказал все, как есть: и про отца, верой и правдой служившего царю и отечеству; и про мать, кухарившую в людях и приносившую домой сладкие объедки; и про подзатыльную выучку у «Двух Харитонов»; и про то, как мыкался в поисках работы и потом кочевал с завода на завод; и даже про то, как Никита Голодный развенчал в его глазах царя-батюшку.

Слушали его внимательно и сочувственно, а Мария так прямо впилась в него своими большими, глубокой синевы глазами.

— Вот и все… — закончил свой рассказ Зиновий и улыбнулся виновато.

— Ну молодец! Ну молодец! — закричал Андрей.

— Что ты так вскинулся? — удивился Семен.

— Ну просто молодец! — повторил Андрей. — Про царя уж больно хорошо рассказал!

— Принимаем в организацию? — спросил Константин и обвел глазами присутствующих.

— Принимаем! — первым ответил Андрей.

— Принимаем! — подтвердил Семен, а за ним самою последнею и Мария.

— Теперь ты член нашей рабочей организации, — сказал Константин Зиновию. — Такой же, как мы все. А теперь расходимся. Первым уходишь ты. Потом Семен с Андреем. Последними мы с Марией. А следующий раз соберемся здесь же ровно через неделю. Тогда и получишь первое свое задание.

— Все понял, — сказал Зиновий.

Он от радости и гордости ног под собой не чуял. Тогда ни ему, ни его новым друзьям и товарищам и в голову не пришло, что назначенная встреча не состоится и что видят они друг друга в первый и в последний раз.

Когда Зиновий, как и было условлено, ушел первым, Мария сказала:

— Я тоже свой голос подала, а все не могу отделаться от мысли, что мы поспешили…

— Запоздалое раскаяние! — хмыкнул Семен.

И еще хотел что-то сказать, но Константин остановил его.

— Ты не забыла собрание в нашей квартире, на котором объединялись в Центральный рабочий кружок? — спросил он Марию. — Если не забыла, должна помнить, что главной задачей тогда поставлено было сплотить рабочих вокруг нашей организации. Конечно, невозможно, да и не нужно вовлекать в нелегальную организацию всех рабочих Москвы, но самые смелые и активные из них должны быть в наших рядах. Мы готовимся к борьбе, к жестокой борьбе, где каждый боец в счету. А этот парень, я уверен, будет хорошим бойцом.

3

В этом году осень выдалась ранняя и крутая. Уже в августе ударили злые заморозки. Зиновий не успел припасти теплой одежды, жестоко простыл и свалился в сильном жару. Ходить за больным было некому — в хоромы под лестницей гостя не приведешь, поэтому никто у него не бывал и никто из товарищей и не знал, где он в точности проживает. Знали только, что где-то в Сыромятниках…

К счастью, Зиновия заметила девчонка, дочь дворника, когда он выполз из своей каморки в поисках хотя бы глотка воды. Напоила и, расспросив, побежала на Балканы. Часа через два появилась мать с Рейзой. Сменяясь безотлучно сидели возле больного и выходили его.

Поправившись, Зиновий сразу же направился в привокзальный трактир, но никого из своих там не встретил.

В грустных раздумьях вышел из трактира. Брел, понурив голову, не видя никого. Очнулся только, когда хлопнули по плечу, так что едва ноги не подломились. Иван Калужанин стоял перед ним — глазастый, веселый, как всегда. У Зиновия обеденный час кончился, договорились встретиться вечером здесь же, на старом месте.

— Не зря говорится, нет худа без добра, — сказал Иван Калужанин, узнав о болезни Зиновия. — Хворать не сладко, но все же своя койка лучше тюремных нар.

И рассказал, что почти всю группу Константина арестовали прямо здесь, в трактире. Кто-то дознался и сообщил в полицию, что в трактире всегда в одном и том же месте собираются подпольщики. Кто предал, так и не выяснилось. Скорее всего, кто-нибудь из половых, пробегая мимо, услышал что-то подозрительное»… Па счастливому случаю, Мария в тот день тоже занемогла и не пришла,

— Тем и спаслась, рыжая!

— Она не рыжая! — вырвалось у Зиновия, и тут же он густо покраснел.

Иван Калужанин хотел было сделать вид, что не заметил смущения собеседника, но передумал и, глядя прямо в глаза Зиновию, спросил:

— По сердцу тебе пришлась?

У Зиновия не хватило мужества ответить так же прямо и чистосердечно.

— Вижу… — сказал, помолчав, Иван Калужапии. — Ну, если такое дело, тогда ж вовсе нельзя от тебя утаивать…

И рассказал, что, когда разбирались в причинах провала, многие были взяты под подозрение…

Зиновий, бледный, вскинув голову, вперил в него горящий взгляд…

— Да… — кивнул Иван Калужанин. — И ты тоже…

Надо было говорить, кричать… но спазма перехватила горло, сдавила сердце, и он сидел неподвижно, будто оцепенев, только крупные капли пота бежали по серым щекам…

— Ты не убивайся… — произнес наконец Иван Калужанин. — Не все так подумали…

— А она? — вырвались первые слова у Зиновия.

И опять Иван Калужанин ответил не сразу.

— Мария? Она первая вспомнила Никиту Голодного.

— Его-то почему?

— Он уехал в то же время, как и тебя не стало. Вот она и вспомнила о Никите… и заодно и о тебе…

Зиновий сидел, уставясь куда-то вдаль ничего не видящими глазами… Даже в самые первые дни болезни, когда лежал один, мучимый жаждой и болью, легче было.

— Не убивайся, — снова произнес Иван Калужанин. — Не все так плохо про тебя подумали, а теперь уж, наверное, и никто не подумает.

— Почему? — почти равнодушно спросил Зиновий.

— Проверяли. Узнали, где ты был…

— Кто проверял?

— Я проверял.

Зиновий не шелохнулся, как будто и не слышал. После долгого молчания спросил:

— И как мне теперь жить, Иван?

— Как раньше жил. Ты ни в чем не виноват.

Не было еще такой ужасной ночи в жизни Зиновия… «Ты ни в чем не виноват…» Какую цену имеют эти слова? Я и без того знаю, что не виноват. Люди не знают. Люди, к которым я шел и пришел, чтобы бороться вместе с ними… Она не знает… Она первая заподозрила меня…

Так как же все-таки жить? Как и чем доказать, что не предатель? Самому вызываться на самые опасные дела? Не поможет. Если останусь жив, скажут: «Они своего берегут». Если погибну, скажут: «Он свое сделал, больше им не нужен…» — и еще добавят: «Собаке собачья смерть…» Что же мне делать?»

Не было еще такой ужасной ночи в жизни Зиновия…

4

Немало прошло времени, пока стерто было последнее пятнышко подозрения, и еще больше, пока сам Зиновий перестал чувствовать себя подозреваемым.

Он добился, что ему поручили самую опасную работу: получать в подпольной типографии листовки и разносить их по предприятиям.

Окончательно дело решилось после того, как с ним побеседовал Михаил Владимирский, один из руководителей московского «Рабочего союза». Как его звали, Зиновию осталось неизвестно. «С тобой будет говорить студент», — сказали Зиновию. Но был ли тот действительно студентом, или такая у него была подпольная кличка, Зиновий допытываться не стал.

Встретились они на квартире одного из товарищей Зиновия. Когда он пришел, «студент» уже дожидался его.

— Присаживайтесь, побеседуем, — сказал «студент», приглашая Зиновия рядом с собой на широкую дубовую скамью.

Чем-то, не то голосом, не то повадкой, напомнил оп Зиновию Константина, с которым ему так и не пришлось больше увидеться, хотя ни фигурой, ни лицом не был похож на брата Марии. Ростом был пониже, похудощавее и вместо окладистой бородки и шелковистых усов на бледном лице топорщились подстриженные рыжеватые усики. Только взгляд прикрытых очками глаз был такой же твердый и проницательный.

— Товарищи советуют поручить вам разноску листовок из типографии по предприятиям, — сказал «студент».

— Готов выполнять любое задание, — ответил Зиновий.

— Это хорошо… — как бы про себя произнес «студент» и спросил: — Вы отдаете себе отчет, насколько это опасное дело? Попадетесь в лапы охранки, не помилуют. Не только под суд, но и бить будут… жестоко…

Зиновий усмехнулся:

— Я в семье младший был, в приходском самый маленький в классе, потом в мастерской полтора года на побегушках да на подхвате… Битьем меня не удивишь.

— Да… — опять как бы сам себе сказал «студент», — видно, не с того конца я разговор начал. Дело, видите ли, в том, что с листовками никак нельзя попадаться. Типография — это наше оружие, может быть, самое сильное. Мы бережем ее как зеницу ока. Провал типографии — жестокий удар по нашему делу. И прошу вас всегда помнить: если провалитесь вы, следом провалится и типография. Какой вывод? — и тут же сам ответил себе: — Нельзя вам проваливаться…

Зиновий хорошо понял все сказанное ему «студентом»…

Есть мудрая пословица: береженого бог бережет. Для Зиновия стоило бы сложить другую: смелому все по плечу. После пережитых мук ему все стало нипочем. Молодая сила и молодой задор искали выхода и рвались па волю; и, самое главное, он понял: того, кто держится независимо и уверенно, меньше подозревают.

Зиновий занял денег у брата Липпы (тот много лет уже копил деньги, лелея мечту завести собственную переплетную мастерскую) и купил себе на Сухаревке подходящую одежду. На зиму — поношенную, но еще не потерявшую вида полудошку из собачьих шкур шерстью вверх; на весну и осень — стеганую фуфайку. И дошку, и фуфайку в размерах с запасом, как и положено для теплой одежды.

Под подкладкой приспособил вместительные карманы, расположив их равномерно с обоих боков. Загружал туда но пяти, по шести сотен листовок.

Выручала складная фигура: при хорошем росте был он широк в плечах, тонок в поясе. И, даже обложившись листовками, не выглядел тучным.

А более всего выручала смелость и находчивость. Завидев полицейского чина любого калибра, Зиновий не только не пытался уклониться от встречи, свернуть в переулок или заскочить в подъезд, но, напротив, шел прямо к нему и так вгрызался в него самыми пустяшными вопросами, что тот и не знал, как от него отделаться.

Старые опытные подпольщики дивились самообладанию Зиновия. Особенно после случая, когда он отвел угрозу от подпольной типографии.

Типография обосновалась в подвале одноэтажного камедного дома. «Крышей» служила «Фруктовая торговля», занимавшая весь первый этаж. Печатный станок и наборные кассы помещались прямо под торговым залом, а лаз в типографию открывался из кладовой магазина. Чтобы добраться к нему, надо было сдвинуть в сторону тяжелый ларь, отсеки которого всегда были заполнены яблоками, грушами, лимонами.

В тот день, как и было условлено, Зиновий появился в типографии сразу после полудня. «Торговля» была закрыта на обед. На условный стук Зиновия дверь открыл старший приказчик (он же наборщик, метранпаж и печатник подпольной типографии) Геворк Саркисович, высокий, представительный армянин со смуглым моложавым лицом и широкой лысиной, обрамленной курчавыми, черными как смоль волосами.

— Сегодня припасли тебе хороший товар, — сказал он Зиновию, — Листовка и еще брошюра.

Зиновий подошел к прилавку. Листовки и брошюры были разложены тоненькими пачками: на каждый из многих карманов Зиновиевой шубы — пачечка.

Он взял из пачечки верхнюю листовку и быстро пробежал ее. «Рабочий союз» призывал рабочих объединиться и стойко бороться за свои экономические и политические права, пока они не свергнут «ига капиталистов, пока вся земля, все фабрики и заводы не сделаются общественной собственностью».

— Ты прочитай вот эту книжечку, — сказал Геворк Саркисович Зиновию, указывая на брошюры. — Очень полезная книжечка. Называется «Откуда взялись капиталисты и рабочие». Обязательно прочитай.

Зиновий принялся укладывать листовки, но не успел еще упрятать в карманы и половины приготовленной ему литературы, как в запертую дверь магазина вдруг застучали.

На стук из заднего помещения проворно выскочил помощник приказчика, такой же смуглый и черноволосый, как и Геворк Саркисович.

— Обед! Магазин закрыт! — крикнул Геворк Саркисович,

И тут же в ответ раздался повторный, уже не такой громкий условный стук.

— Это свой, — сказал помощник приказчика и впустил запыхавшегося парня.

— Идут с обыском… — выдохнул парень.

— Откуда идут?

— От площади.

— Далеко? — спросил Зиновий.

— Квартала на два обогнал, — ответил все еще не отдышавшийся парень.

Зиновий рывком надел доху, схватил из пачки одну листовку, зажал ее в руке и кинулся к выходу. В дверях остановился.

— Задержу! Прячьте все, что осталось, как следует. Надежно, не спеша! — И выбежал на улицу.

Ему повезло. На улице было людно. Началось обеденное время. Рабочие с фабрик и заводов толпами шли по домам, а многие в трактир на площади.

Зиновий, неспешно шел в общем потоке, а как увидел мундиры городовых, рванулся к ним навстречу.

— Ваше благородие! — кинулся он к вахмистру, который с озабоченным видом торопливо вышагивал впереди двух стражников. — Ваше благородие! Эвон в переулке листовки разбрасывают. Вот, я одну подобрал!

Вахмистр остановился, будто в стену уперся.

— Кто разбрасывает?

— Двое. Один длинный такой, другой помене… Вахмистр здраво рассудил, что «Фруктовая торговля», в коей приказано произвести особо тщательный обыск, никуда не денется, а вот злоумышленники, раскидывающие среди бела дня листовки, могут скрыться. И приказал Зиновию:

— Веди!

В узком извилистом проулке никого не было. Только в дальнем его конце стояли два человека.

— Они! — закричал Зиновий.

— Сто-ой!.. — протяжно заорал вахмистр и скорым шагом двинулся по переулку. — Приказываю, стой! — и прибавил ходу, насколько позволяла сытая комплекция.

Стражники и Зиновий поспешили за вахмистром. Двое в конце проулка оглянулись, увидели полицейских, побежали от них и скрылись за углом.

— Бегом! Догнать! — захрипел вахмистр.

Теперь уже впереди бежали двое стражников, за ними вахмистр, и Зиновий замыкал погоню, с каждым шагом все больше отставая от полицейских.

Когда стражи порядка, преследуя убегающих, свернули за угол, Зиновий укрылся в подворотне, огляделся, вышел проходными дворами на соседнюю улицу и вскочил там в вагон проходившей мимо конки.

Неизвестно, удалось ли вахмистру со своими стражниками догнать двух убегавших «злоумышленников», но во «Фруктовую торговлю» он заявился только во втором часу дня, усталый, встрепанный и злой.

Геворк Саркисович, веселый и радушный, выставил «дорогим гостям» бутылку «господского» вина и просторный поднос с отборными яблоками и грушами.

— По казенному делу, — возразил было вахмистр. — Обыск!

— Я не убегу и магазин не убежит, — убедительно сказал старший приказчик. — Прошу дорогих гостей: выпейте, закусите, отдохните. Потом, с богом, за работу. «Дорогие гости» так и поступили. Выпили и закусили. Но отдыхать не стали. Обыск сделали исправно, во все уголки заглянули. И ларь потрогали, но с места не сдвинули: заполненный доверху, он словно пристыл к полу.

— Не обессудьте, служба, — сказал, как бы извиняясь, вахмистр перед уходом.

— Разве мы не понимаем, — успокоил его Геворк Саркисович. — Мы очень хорошо понимаем. Государственная служба. — Уважительно поклонился и добавил: — Заходите, гостями будете.

Распорядился помощнику, тот быстро сходил в кладовую и принес большую жестяную коробку, покрытую китайскими иероглифами. И перед тем как отпустить «дорогих гостей», старший приказчик презентовал каждому стражнику по четвертьфунтовой пачке китайского чая.

А вахмистру — две.

История о том, как Зиновий отвел беду от подпольной типографии, стала известна Марии и окончательно развеяла ее подозрения.

5

Зиновий не только разносил листовки, он, не теряя попусту ни одного дня и часу, упорно учился. Посещал воскресную школу для рабочих и, самое главное, кружок, который вел рабочий, металлист Лавров.

Собственно, Лавров был скорее старостой группы. Он выбирал помещение для занятий — как правило, больше двух-трех занятий подряд в одном месте не проводили, — » оповещал слушателей, обеспечивал прикрытие. То есть припасал самовар, чашки, блюдца, чай, сахар, нехитрую закуску, так как обычно занятия кружка проводились под видом праздничного чаепития.

Проводили занятия люди пришлые, большей частью рабочим незнакомые. Каждый раз, когда приходил новый «учитель» (так называли их слушатели в разговорах между собой), Лавров обстоятельно представлял его, подробно поясняя, кто такой, давно ли «пошел в революцию», каким преследованиям властей подвергался и так далее.

А если по какой-либо причине «учитель» не приходил, Лавров сам проводил занятие. Начинал он с того, что рассказывал обо всех наиболее примечательных событиях истекшей недели на окрестных фабриках и заводах.

На Генераторном заводе уволили восьмерых рабочих, которые вывезли из цеха на тачке мастера — матерщинника и рукосуя. На заводе Гужона сталевары пригрозили остудить мартен, начальство вызвало полицию, арестовали шесть человек. На заводе Бари в Симоновской слободке мастер приставал к молодым работницам, мастеру напялили на голову мешок и крепко побили, приезжала полиция, пока не дознались. На Газовом заводе рабочие-токари потребовали повысить расценки.

Заканчивал свое выступление Лавров всегда одним и тем же призывом: «Надо делать революцию».

Приходящие учителя не ограничивались одними призывами. Они старались объяснить слушателям, в чем корень всех бед народных, почему доля рабочего человека столь тяжела.

Занятия каждый строил по-своему. Один ограничивался лекцией с последующими ответами на вопросы. Другой перебивал свою лекцию вопросами к слушателям. Третий меньше говорил сам, а старался завязать живую беседу.

Зиновию, да и всем остальным слушателям, надолго и накрепко запомнилась одна такая беседа.

«Учитель» в первый раз пришел на занятия. Лавров представил его как Семена Семеныча. Конечно, все понимали, что это не имя, а подпольная кличка, но Зиновию почему-то показалось, кличка вполне подходит: был он маленький, тощенький, еще не старый, но с просторной уже лысинкой и добрыми близорукими глазами, почти все время прикрытыми дымчатыми стеклами очков в металлической оправе.

Занятие он начал с того, что задал своим слушателям вопрос: — Знаете ли вы, что такое собственность.

— Собственность — это кража! — безапелляционно заявил Зиновий.

— Всякая собственность? — уточнил Семен Cеменыч.

— Всякая… — ответил Зиновий, уже менее уверенно.

— Так ли уж всякая? — улыбнулся Семен Семеныч. Встал из-за стола и подошел к Зиновию.

— Вот я вижу на вас новый пиджак, — сказал он Зиновию. — Где вы его взяли?

__ Купил, — ответил Зиновий.

— А деньги где взяли на покупку? — продолжал допытываться Семен Семеныч.

— Заработал.

— В качестве кого работаете?

— По слесарному и токарному делу, — ответил Зиновий

— Вот видите, — сказал Семен Семеныч, — заработали честным трудом деньги и на эти честно заработанные деньги купили себе новый пиджак. Какая же это кража?

Теперь все смотрели на Зиновия: как он выкрутится?

— Так в книжке написано…

Семен Семеныч уселся на свое место за столом и сказал очень серьезно, почти строго:

— Нельзя принимать на веру все, что в книжках написано. Книжек много, и любое явление каждая книжка объясняет по-своему. Все то, что в книжках сказано, надо проверять жизнью.

— Как же, проверишь с нашей темнотой… — возразил пожилой кочегар с Газового завода.

— Попробуем, как говорится, осветить вопрос, — сказал Семен Семеныч. — В утверждении, что собственность — кража, есть свой резон. Надо только разобраться, какая собственность? Собственность собственности — рознь…

Семен Семеныч задумался и произнес как бы про себя;

— Попытаемся изложить это попроще… — И, окинув взглядом небольшую свою аудиторию, продолжал: — Есть такое понятие: средства и орудия производства. Это заводы и фабрики со всеми станками и машинами. Как, по-вашему, для какой надобности капиталист, а попросту сказать, хозяин, строит или покупает — одним словом, приобретает фабрику или завод? Зачем?

— Вестимо зачем, — отозвался тот же кочегар с Газового. — Барыш имеет с того.

— А вы говорите, темнота! — обрадованно воскликнул Семен Семеныч. — Вы вовсе не темный человек. Вы в корень смотрите и совершенно точно назвали причину. Именно для того, чтобы барыш получить.

Немного помолчав, Семен Семеныч повел беседу дальше:

— Теперь надо разобраться, каким образом барыш этот получается? Может быть, кто нам подскажет?..

На этот вопрос никто не решился ответить.

— Давайте вместе разберемся, — сказал Семен Семеныч. — Возьмем самый простой пример. Ткацкую фабрику, на которой из пряжи выделывается ткань, скажем, тот же ситец. И сделаем расчет. Следите внимательно: хозяин купил пряжи на сто рублей. Еще сто рублей уйдет на уголь, чтобы котлы топить, чтобы машина работала, которая станки крутит, на освещение цехов, на оплату служащим и мастерам. Сколько всего расходу?

— Двести рублей, — сказал внимательно следивший за ним Зиновий.

— Правильно, — подтвердил Семен Семеныч. — Запомним: двести рублей. А готовый ситец, который сработали из купленной пряжи, хозяин продал за триста рублей. Стало быть, приход триста рублей, расход двести. Велика ли разница?

— Сто рублей, — ответили сразу несколько человек.

— Тоже правильно. Откуда взялась эта разница? Опять все промолчали.

— По-научному это называется прибавочная стоимость, — пояснил Семен Семеныч. — Создали ее своим трудом рабочие, которые из пряжи изготовили ситец. Это понятно?

— Чего уж не понять! — отозвались сразу многие.

— Ну вот и отлично, — заметил Семен Семеныч. — А теперь скажите мне. Сколько выплатит рабочим хозяин? Всю разницу, все сто рублей?

— Держи карман шире! — выкрикнул чей-то молодой и задорный голос.

А кочегар с Газового сказал рассудительно:

— Хозяин располагает барыш иметь.

— В том все и дело, — сказал Семен Семеныч. — Рабочим он выплатит только часть. А остальную часть возьмет себе, хотя сам он и пальцем о палец не ударил. Почему возьмет? Потому, что ему принадлежит фабрика. Потому, что фабрика его частная собственность. Так вот, частная собственность на средства и орудия производства — это и есть кража. Понятно теперь?

Все ответили дружным хором, что очень понятно, а Зиновий спросил:

— А есть ли такие книги, где написано про все, о чем вы рассказывали?

— Есть, — ответил Семен Семеныч. — Много книг об этом написано. Первая и самая главная из них называется «Капитал».

— Это, стало быть, про богатых написано, — успел вставить кочегар с Газового.

— Про всех. И про богатых, и про бедных. Написал эту замечательную книгу немецкий ученый Карл Маркс.

— Где можно достать эту книгу? — спросил Зиновий.

Семен Семеныч развел было руками, потом, видимо, передумал, кинул цепкий взгляд на Зиновия и сказал:

— Разыщу и принесу вам на следующее занятие.

Однако следующее занятие пришлось проводить Лаврову. Семен Семеныч не пришел. И на следующее занятие тоже. И больше Зиновию его увидеть не привелось.

А с «Капиталом» удалось ему познакомиться только много лет спустя, на далекой чужбине.

6

Марию Зиновий увидел в воскресной школе. Она вела урок русского языка.

Больше полугода прошло с тех пор, как сидел он рядом с ней, в компании братьев, в трактире у Курского вокзала. Тогда за окном зеленели раскидистые липы, а сейчас повсюду на улицах лежал городской истоптанный Снег, и по утрам люто огрызались последние мартовские морозы.

Мария показалась ему еще красивее, нежели та, что жила в его воображении. И он на протяжении всего урока не спускал с нее глаз. А Мария, первый раз встретившись с ним глазами, опустила голову. Она за эти месяцы сумела убедить себя в том, что он никогда не простит ей смертельно обидного подозрения. Но, встретившись второй раз и устояв перед его взглядом, поняла и поверила, что он не только сейчас не осуждает ее, но и никогда не осуждал.

Еще в те предосенние дни Мария заметила, что Зиновий тянется к ней. Нельзя было не заметить. Наверно, не просто тянулся… И только юношеская робость помешала ему признаться в своих чувствах…

А ей-то самой нужно было это признание? И тогда, и сейчас ей трудно было ответить. И то, что надежного ответа не было, сбивало ее с мысли и мешало толково объяснить: в каких случаях надо и в каких не надо писать зловредную букву «ять». Надо было припомнить все исключения из правил, в голове мельтешило в школьные годы заученное: «седла, гнезда, звезды, цвел…», но конец незамысловатого стишка-присказки где-то затерялся, к недостающие, завершающие строку слова никак не хотели вставать на свое место.

Когда трудный для обоих урок закончился, Зиновий подошел к ней.

— Тебе в какую сторону? — коротким обращением подчеркивая товарищескую близость, спросил Зиновий.

Она ответила, что сейчас идет к Рогожской заставе.

— И мне туда же, — сказал Зиновий.

— Нельзя, — сказала Мария чуточку даже грустно.

— Можно! — возразил Зиновий.

— Нельзя, — повторила Мария.

И объяснила, что после ареста братьев ее разыскивает охранка. И все это время она на нелегальном положении. И если его задержат с ней, он сразу окажется под надзором полиции.

— Расскажи хоть, где ты, что с тобой, где тебя искать? — взмолился Зиновий.

— Сейчас у меня времени ни одной минуты, — сказала Мария. — Иду на незнакомую явку. Понимаешь, первый раз. Мне выйдут навстречу. Меня будут ждать.

— Но как же… — начал было Зиновий, но Мария перебила его.

— Мы еще встретимся, обязательно встретимся. Недолго нам осталось таиться! — сказала она ему на прощанье и крепко, по-мужски пожала руку.