Башня. Новый Ковчег 4

Глава 9. Ставицкий

— Я — Андреев!

Произнеся это, Ставицкий почувствовал ни с чем не сравнимое удовлетворение. Как давно он носил это знание в себе, не имея возможности — вот так открыто предъявить на это имя свои права. Сколько раз, сидя дома, в кабинете и ловя своё отражение в стёклах стоящих по периметру шкафов, он искал в себе черты своего великого предка. Сколько раз, съёживаясь под насмешками одноклассников, Сергей мысленно повторял про себя эти волшебные слова. Сколько раз он слышал их от бабушки и каждый раз поражался сквозившей в её голосе гордости. И сейчас наконец-то громко и во всеуслышание заявив это тут, перед ошалевшими членами Совета, Сергей попытался скопировать бабушкины интонации.

Он смотрел на вытянутые физиономии присутствующих, но перед его глазами стояли другие лица. Лицо его отца, гордого и надменного красавца Анатолия, вынужденного до самой смерти прятаться за чужими фамилией и отчеством. Лицо Снежной Королевы — бабушки Киры, холодное и преисполненное чувства собственного достоинства. Лицо незнакомого деда Кирилла, похожее как две капли воды на лицо бабушки, его сестры-близнеца, того самого, что был убит, но не сломлен. И, конечно, лицо его великого прадеда. Алексея Андреева. Незаслуженно забытого и канувшего в небытие.

Алексей Андреев смотрел на Сергея сквозь дымку времен, и в его лице, чуть вытянутом, властном, с сильным и гордым подбородком, в глазах, где ярко-синим огнём пламенел лёд, Сергей отчётливо увидел надежду и одобрение. Маленький смешной Серёжа Ставицкий, последний отпрыск фамилии, вызывающий у всех снисходительную жалость, вырос, и стал тем, кем и положено ему было быть по праву рождения. Главой Совета. Первым человеком в Башне. Сергеем Андреевым. И теперь всё будет так, как и должно было быть. Сергей подготовился. В его столе, в заветной папке, лежала целая стопка проектов, разработанных им лично. Он учёл всё: и образование, и медицину, и общий план ведения хозяйства — каждый сектор теперь будет работать по-другому. Он отпечатает сотни портретов своего прадеда, и они будут висеть повсюду вместо хищной физиономии выскочки Ровшица. Он перепишет учебники. Он наведёт в Башне порядок. Тот порядок, который был при его предках. Сергей много думал, работал, он готовился. И впереди предстоит много разных дел. И он справится и сможет по праву занять место на гордом генеалогическом древе Андреевых. А первый шаг — вернуть себе свою славную фамилию — он уже сделал.

— Я — Андреев!

Члены Совета потрясённо молчали. И правильно делали. Теперь им надо привыкать молчать. Это при его братце тут стоял вечный гвалт, Савельев поощрял демократию, выслушивал мнение каждого, позволял даже спорить с собой. Ничего, эти времена уже позади. Пусть привыкают к подчинению. Их мнение его, Сергея, не особенно интересует. Ну, разве что, по каким-то техническим моментам. Отныне и впредь заседания Совета будут проходить по-другому. Впрочем, самого Совета тоже не будет. Он сделает по старому образцу. Сформирует правительство, вернёт министерства с министрами во главе, которых будет назначать сам. И, конечно же, далеко не все главы секторов станут министрами. Это Сергей уже продумал. Кого-то, конечно, он оставит. Или пока оставит. Но не всех.

Сергей медлил. Пауза затягивалась, но он наслаждался каждой секундой. Все, как один, продемонстрировали покорность, признали его власть. И это оказалось чертовски приятно. Видеть их страх, их смирение. Понимать, что одним движением он может любого отправить в тюрьму, а то и вовсе пустить в расход — а кто ему запретит? За ним Рябинин и вся армия, несколько тысяч вооружённых натренированных бойцов, крепких ребят, слепо исполняющих приказы, действующих спокойно и уверенно. И уже сейчас — и Сергей это знал — по всем этажам Башни рассредоточиваются отряды, занимают КПП и другие важные пункты, делают то, что когда-то уже делалось, но делалось отрядами Ровшица, а теперь он, Сергей, повернул время вспять и, найдя точку опоры, оттолкнулся и принялся перекраивать ход истории.

Осталось разобраться с Савельевым, но это не составит труда: его братец сам загнал себя в ловушку. Вместо того, чтобы бежать сюда и брать власть в свои руки, попёрся зачем-то вниз. Папашина кровь что ли взыграла. Того тоже вечно тянуло на нижние производственные ярусы, к работягам и громоздким механизмам. К грязи и поту. Вот пусть и остаётся там. Вытащить Савельева оттуда — вопрос времени. А может, и не надо вытаскивать — порешить там, и дело с концом…

— Ну, что ж, — наконец нарушил Ставицкий затянувшееся молчание. Как ни приятно было сидеть тут и чувствовать свою власть, но медлить не стоило. — Раз никто не возражает, то… — он широко улыбнулся. — Не смею вас больше задерживать. Время позднее, все устали, и полученная информация требует осмысления. Завтра утром, в девять часов, жду вас всех здесь. Каждый должен быть готов ответить на интересующие меня вопросы и при необходимости передать дела. Вся основная информация будет подробно и наглядно представлена завтра. Да, и пока, на неопределённый срок, в Башне вводится военное положение, поэтому придётся потерпеть — временно передвижения всех ограничены. Думаю, такие меры не вызовут встречного непонимания. Ну а теперь всем спасибо, господа. Вы можете быть свободны, я вас не задерживаю.

Члены Совета стали переглядываться, не решаясь подняться.

— Я вас не задерживаю, — с нажимом повторил Сергей.

Первым поднялся Звягинцев. Сухое, словно выточенное из камня лицо, изрезанное глубокими морщинами, ничего не выражало — по Николаю Петровичу, немногословному и замкнутому, всегда было трудно понять, что он думает. По большому счёту его нужно было бы заменить, но пока не на кого, поэтому придётся терпеть, а вот Богданова (Дмитрий Владимирович вскочил следом за Звягинцевым), этого, пожалуй, надо будет убрать. Управлять административными делами Башни, это не клубнику на плантациях выращивать. Тут нужен кто-то поумнее. Но это терпит. Как терпит почти всё остальное. Кроме, пожалуй…

— Олег Станиславович, задержитесь, пожалуйста.

Мельников, который встал одним из последних, застыл, снова расстегнул пуговицу пиджака, смахнул с ткани несуществующую пылинку и опустился обратно в своё кресло, ни словом, ни жестом не выдав своего удивления.

Остальные потянулись к выходу. Последним зал покинул Соловейчик, он всё оглядывался на Мельникова, суетливо теребя свою папочку с документами, словно никак не мог поверить в то, что сейчас произошло.

«Этого тоже убрать», — машинально и равнодушно отметил про себя Сергей, словно делая очередную зарубку. Соловейчик всегда интересовал его постольку-поскольку, не как самостоятельная личность, а скорее, как представитель странного народа, обособленного, держащегося отдельно, даже здесь в Башне: евреи умудрились сохранить свою пусть и маленькую, но диаспору, предпочитая родниться только со своими. Это как раз то, чему у этого народа не мешало бы поучиться. Если бы и те, кто остался от старых аристократических родов, поступали так же, не было бы сейчас этой ошибки природы — полукровки Савельева, разбазарившего свой уникальный генофонд — бесценный дар, полученный от матери, чистейшую и благороднейшую кровь Андреевых.

Сергей задумчиво проводил взглядом Соловейчика, дверь за ним закрылась и тут же снова приоткрылась, в зал заглянул Рябинин.

— Одну минутку, Олег Станиславович, — Ставицкий мягко улыбнулся Мельникову, тот равнодушно пожал плечами. — Я только дам несколько указаний.

Обогнув стол, он приблизился к застывшему у дверей Рябинину. Красное оплывшее лицо, сальное, потное, и запах перегара, неизменный атрибут его родственника, к которому Сергей вроде и должен был уже привыкнуть, а всё равно не мог.

— Величко под конвоем отправлен на военный ярус, — доложил Рябинин. — Помощника его, правда, пока не нашли, но ищут. Указания я дал.

Отрапортовал Юра бодро, даже попытался щёлкнуть каблуком о каблук, с офицерским кадровым шиком, который производит неизгладимое впечатление на женщин. Ставицкий женщиной не был, да и у Юры ничего не получилось — всё же он был изрядно пьян — Рябинин покачнулся и тут же ухватился за косяк, чтобы не упасть. Впрочем, оплошность эта Юру ничуть не смутила, его багровое лицо лучилось самодовольством, и до Сергея только сейчас дошло почему. Генерал. Он сам не далее, как минут десять назад при всех повысил Рябинина в звании.

— Хорошо, Юра, — Сергей брезгливо отодвинулся от Рябинина и понизил голос, покосившись на Мельникова. Тот сидел достаточно далеко и вряд ли мог что-то услышать, но осторожность никогда не помешает. — Ты мне лучше скажи, что там внизу? Надо связаться с твоими.

— Так я уже, связался, — самодовольно сообщил Юра. Ума Рябинину, слава богу, хватило, чтобы начать говорить тише.

— И?

— Так нормально всё. Он там.

— Там? Что значит, там? Твои люди его взяли?

Рябинин оторопело уставился на Ставицкого. Голубые глаза с красными прожилками смотрели почти в упор, а короткие светлые и редкие ресницы едва заметно подрагивали. Юра чуть наклонился вперёд — так близко, что Сергей мог рассмотреть расширенные поры неровной кожи, неряшливую белую щетину, — шумно выдохнул и снова застыл. Круглое лицо его блестело, а на большом мясистом носе застыли мутные капельки пота.

— Дежурный на командном пункте сказал, что он на станции, — выдал наконец Рябинин.

— И что он там делает? Получается, твои люди его туда пропустили, вместо того, чтобы задержать?

Рябинин качнулся и ничего не ответил. Сергей только сейчас понял, насколько Юра пьян. Даже то, что он не только что-то делал, но и вообще держался на ногах, уже было чудом. Спрашивать его о чём-то было бесполезно, а вопросов, которые лезли в голову, было много. Савельев на станции? Один? Что он там делает? Зачем он там? Ответов не было.

— Послушай меня, Юра, — Ставицкий усилием воли пересилил охватившее его отвращение. — Ты сейчас позвонишь своим людям, кто там у тебя?

— Капитан Алёхин…

— Позвонишь этому капитану. Насколько он надёжен?

— Ну… надёжен, наверно… — Юра неопределенно пожал плечами.

«Спокойно, — приказал себе Сергей. — Спокойно. Сейчас главное — не паниковать». Он взял себя в руки, заставил свой голос звучать мягко, ровно, как обычно.

— Так вот, сейчас ты… — он осёкся.

Что-то ему не нравилось, выбивало из колеи. Мешал какой-то мужчина, оказавшийся рядом с Савельевым, о котором рассказала та медсестричка из больницы. Откуда он взялся? Кто это вообще? Охранник Савельева был убит в ту ночь. Значит, не охранник. Тогда кто? И ещё. Почему Павел рванул вниз, хотя по всему должен был немедленно отправиться сюда, вместе с Величко, и, если бы он так сделал, всё могло бы пойти совсем по-другому. Что делал Савельев на этой чёртовой станции, откуда-то взявшейся на нулевом уровне? Неужели это важнее заседания Совета?

Всё это пронеслось в голове, и Сергей мгновенно прокрутил ситуацию назад.

— Нет, Юра. Никому звонить не надо. Собери штурмовой отряд. Побольше. Всех, кого сможешь быстро организовать. И немедленно оправляй их вниз. Пусть берут станцию в кольцо.

— Зачем? Там же капитан.

— Предал тебя, скорее всего, твой капитан, — Ставицкий стащил очки, стал нервно протирать их. Привычные движения успокаивали, и Сергей почувствовал, как к нему возвращается уверенность. — В общем, да. Штурмовой отряд. Отправляй его на нулевой, пусть закупоривают всех там внутри, вместе с Савельевым. Включая твоих людей. Потом разберёмся. Поставь толкового командира. Кстати, где Долинин? Его уже взяли под стражу?

— Я не знаю… выясню… я отправил за ним.

— Выясни! И ещё. Найди Соколова. Пусть вырубает им связь. Полностью отключает от сети весь нулевой ярус. Ты понял, Юра?

— Понял, — кивнул Рябинин.

— Тогда иди и исполняй. Быстро.

Рябинин снова кивнул и вышел.

Ставицкий смотрел ему в спину, ещё раз прокручивая в уме всё, что знал. Ничего, ситуация под контролем. Если их там закупорить — деваться Савельеву некуда. Без связи, без возможности выйти наружу Павлу не останется ничего другого, как подчиниться. Не останется же он там жить, в этом подземелье среди своих любимых машин? А если заупрямится, то у него припасён ещё один аргумент. И этот аргумент — любимая дочь Савельева, которая благодаря покойному Кравцу теперь у него в руках и заперта сейчас под надёжной охраной в его кабинете — пересилит всё остальное.

Эти мысли его успокоили. Он почувствовал, как плечи сами собой расправляются в сильном, уверенном жесте, и повернулся к Мельникову.

Тот по-прежнему сидел в кресле, уставившись непроницаемым взглядом в поверхность стола, словно изучал узоры на тёмном полированном дереве, и, кажется, за всё время разговора Сергея с Рябининым, даже не сменил позы. Он выглядел расслабленно, элегантно и несколько скучающе — Мельников всегда умел держать себя в руках так, что оставалось только позавидовать. Что ж, это было понятно и вполне укладывалось в теорию Ставицкого. Гены — великая вещь. Сергей тщательно изучил все родословные, стремясь отыскать потомков тех, старых родов. Их осталось так мало, что каждый уцелевший и не попавший под колесо истории, был наперечёт. Результат изысканий полностью подтвердил гипотезу Сергея о том, что по наследству передаются не только физиологические признаки, вроде цвета глаз, формы носа и подбородка, но и характер, темперамент, способности, волевые качества — то есть то, что было более значимым и важным. Недаром, в Совете, набранном без учёта принадлежности к правильному роду, таких потомков, не считая его и Павла, ну и с натяжкой Рябинина, оказалось целых двое. То есть, пятеро из двенадцати. Больше сорока процентов, и это при том, что их общее соотношение в Башне вряд ли превышало два-три процента. И один из этих потомков, осколков старого, почти вымершего рода Платовых, даже утративших свою фамилию, потому что уцелела только женская линия, и сидел сейчас перед ним.

— Извините, Олег Станиславович, что заставил вас ждать, — произнёс Сергей, возвращаясь на своё место. — К сожалению, есть дела, не терпящие отлагательств.

— Ничего, — сухо ответил Мельников, оторвав свой взгляд от столешницы и уставившись на Ставицкого. — Слушаю вас, Сергей Анатольевич.

Ставицкий внимательно посмотрел на своего собеседника, выдержал паузу и только потом спросил, медленно, чеканя каждое слово, и с удовольствием отмечая, как вытягивается в недоумении холёное, породистое лицо Мельникова:

— Скажите, Олег Станиславович, а вы когда-нибудь изучали свою родословную?