Башня. Новый Ковчег 4

Эпилог

— Иди, Машенька, перекуси, я тут посижу. Ты же не обедала?

Машенька, медсестра, которая помогала ему при операции, всё ещё мялась на пороге и неодобрительно смотрела на Егора Саныча.

— Егор Саныч, вы же тоже не обедали. Давайте, я девчонок из сестринской позову.

— Не надо, у них и так полно работы. Не надо. Иди, Маша. Я сам.

Медсестра качнула головой, показывая всем своим видом, что ей всё это не нравится, но настаивать на своем не стала и вышла.

Егор Саныч проводил её усталым взглядом, потом повернул голову и уткнулся в прозрачную трубочку от капельницы, висящую прямо перед ним, машинально проследил как трубочка, наполненная прозрачной жидкостью, змейкой спускается вниз, впиваясь в худую мальчишечью руку. От этой безжизненной руки взгляд его проследовал выше, к острому плечу и упёрся в круглое, в кровоподтеках лицо. Он слегка нагнулся, поправил подушку — зачем, он и сам не знал, это уже не имело никакого значения, — стараясь, однако, не коснуться рукой красных оттопыренных ушей, выделяющихся на фоне белой больничной наволочки, и светлых, почти белых волос, воздушным нимбом взлетевших над непропорционально большой головой.

Когда парня доставили в больницу час назад (патруль нашёл его валяющимся без сознания на одном из полузаброшенных этажей), Егор Саныч почти сразу понял, что он — не жилец. Слишком много крови потерял, да к тому же кто-то его отделал так, что места живого не было, скорее всего внутренние органы отбиты напрочь — били мальчишку профессионально, по почкам, рёбрам, ударов не жалели, наверняка, в живых оставлять не планировали. Ну и рана, конечно. Огнестрельная рана.

Когда медсестра, его сердитая Машенька, передавала ему рентгеновские снимки, Егор Саныч, даже не заглядывая в них, уже знал, что он там увидит — задето правое лёгкое, если бы сразу привезли, ещё можно было бы побороться, а так…

— Егор Саныч? — Маша вопросительно приподняла тонкую тёмную бровь, безошибочно угадав его мысли.

— Готовь операционную, — махнул он рукой.

Он вполне мог не делать эту операцию — никто бы его не осудил. Но разве он мог её не делать? Пацана Егор Саныч узнал сразу, несмотря на то, что тот был сильно избит — это был Лёшка Веселов с шестьдесят третьего, одного из тех этажей, где он до недавнего времени был участковым врачом, — но дело было даже не в этом. Он бы всё равно стал спасать любого, потому что это была его война. И каждый бой со смертью, в который вступал Егор Саныч, был важен для него. Хотя, не каждый бой, конечно, можно было выиграть. Этот он проиграл…

Парень ещё дышал. Молодой организм отчаянно цеплялся за жизнь, медленно вздымалась грудная клетка, лёгкие с трудом и хрипом перекачивали воздух, но черты лица уже начали заостряться — верный признак, который он, Егор Саныч Ковальков, видел много раз за свою долгую практику. Старый доктор не знал, почему он всё ещё сидит у умирающего пациента, но уйти не мог. В такие минуты врач в Егор Саныче отступал, и на первый план выходил человек, обычный человек, сострадающий и переживающий, и этот человек не мог оставить другого человека, всё ещё борющегося со смертью, но уже проигравшего ей вчистую.

На тумбочке возле кровати лежала папка, забытая медсестрой. Надо бы передать её в регистратуру, но сначала заполнить документы и, — мальчишка дёрнулся, издал последний полузахлёбывающийся всхлип, вытянулся и затих, теперь уже навсегда, — и поставить отметку о смерти.

Он взял папку, свернул её в рулон, перед этим мельком кинув взгляд на документы внутри, засунул в карман халата. Заметил лежавший тут же пропуск — его надо тоже приложить к документам. Егор Саныч нагнулся за пропуском, собрался, не глядя, убрать и его в карман, но отчего-то задержался, словно хотел ещё раз напоследок взглянуть в лицо мальчишки, улыбающегося с маленького пластмассового прямоугольника.

Впрочем, разглядеть на пропуске Егор Санычу мало что удалось — пропуск был испорчен, залит кровью, видимо, лежал в нагрудном кармане, когда кто-то выстрелил в пацана. Тёмное пятно почти полностью закрыло фотографию, только имя и фамилию можно было прочитать. Веселов Алексей Валерьевич. Но имя Егор Саныч и так знал.

Он почти всех их знал, этих мальчишек и девчонок с нижних этажей, с его нижних этажей. Вся их суетная, бестолковая жизнь проходила перед его глазами. Бесконечные шалости, дурацкие и порой опасные игры, драки, потасовки, выяснения отношений, которые постоянно устраивали эти юные и задиристые петухи — сколько их у него побывало, не счесть, с пробитыми головами, сломанными руками, колотыми и резаными ранами, но вот чтобы огнестрел… огнестрел — это уже не пацанские разборки, тут дело серьёзное.

Егор Саныч подошёл к уже ненужной капельнице и принялся отсоединять трубку от катетера. Делал он это не торопясь, основательно, вернее, делали руки, а мозг мучительно перебирал в памяти подробности прошедшей операции — по минутам, по секундам. Никаких неправильных действий не было, ошибок тоже, рука нигде не дрогнула — сам Мельников не провёл бы эту операцию лучше, — но он всего лишь хирург, а не господь бог, и не всех, увы, можно спасти.

И, тем не менее, каждый раз, переживая очередную неудачу, Егор Саныча одолевали сомнения: а правильный ли шаг он сделал, когда внезапно решил вернуться в хирургию, после стольких-то лет перерыва. Может быть, стоило оставить всё как есть, он уже не мальчик, да и отсутствие практики сказывается. Но когда в Башне пару месяцев назад приостановили этот чертов Закон, мысли о возвращении в профессию стали приходить к нему всё чаще и чаще. Скорее всего, эти мысли так бы и остались просто мыслями, вялым, непонятным желанием, если бы не Савельев и не та безвыходная ситуация, которые заставили его снова взять в руки скальпель. Именно после того случая он вдруг осознал, что может — ещё может. А раз может, значит, должен. Хотя бы попробовать.

Как он трясся — как мальчишка, едва окончивший ординатуру, — когда пришёл к Мельникову. На поклон пришёл, понимая, что Олег вправе ему отказать: и по причине потери опыта, и по другой причине, которую оба они, и он сам, и Мельников, хорошо помнили, хотя и никогда не поминали вслух. Но Олег не отказал, направил в больницу на сто восьмой, не самую лучшую, но Егор Саныч и этому был рад. Люди везде одинаковые, всем помощь нужна, и он с готовностью и энтузиазмом неофита принялся за работу. Помогал. Когда удавалось — спасал. Сегодня вот — не смог…

Егор Саныч ещё раз взглянул в сторону неподвижно лежащего на больничной койке Веселова и не удержался от вздоха. Жалко. Ведь мальчишка совсем, девятнадцать лет. Балбес, конечно, как и большинство парней с нижних ярусов, да только что это меняет? Да и родителям каково — такое узнать. Мать, наверно, с ума сойдёт с горя, хотя… Память Егор Саныча выудила из дальних закоулков сознания всё, что он знал о Веселовых. Не сильно много, но, кажется, мать его умерла… да точно умерла, лет семь назад, рак груди, рядовая история для их мира, чёртова мира, в котором они все выживают. Скрывала до последнего из-за страха перед Законом, а потом уж, когда невмоготу стало терпеть, пришла к нему — они все к нему приходили, словно у него было чудо-лекарство, а он сердился, ругал их последними словами, а они: ты уж чего-нибудь сделай, Егор Саныч, родненький. А что он мог сделать, что? К Анне, на пятьдесят четвёртый, на дожитие отправлял — Анна всех принимала.

А отец у этого Веселова, кажется, потом опять женился. Точно, женился. Они даже родили кого-то. Девочку, кажется. Да девочку, такую же белобрысую и лопоухую, как Лёшка. А Лёшка им совсем стал не нужен, ни отцу, ни молодой мачехе, ну и, как водится, пошёл по наклонной — наркотики, драки и… закономерный финал…

— Егор Саныч, Егор Саныч, — в палату вбежала Машенька. — Слава богу, вы тут! Ещё одного привезли. А Сидоренко в терапию вызвали, там подозрение на аппендицит.

Ковальков поднялся, прогоняя ненужные мысли, сосредоточился.

«Прости, Лёша Веселов, прости», — промелькнуло в голове.

— Что там? — он направился к выходу, Машенька побежала впереди него, к приёмному покою.

— Военные доставили, парень молодой. И снова огнестрел.

«Да что ж такое, — мысленно простонал Егор Саныч. — Что они там, с ума все посходили! Что за день такой?»

Санитары в приёмном покое уже перегружали парня с носилок на каталку. Егор Саныч подошёл, уткнулся в рану — слава богу, предплечье, кажется, ничего важного не задето, хотя… на парне тоже живого места не было — отделали будь здоров, словно одни и те же орудовали, которые и Лёшку Веселова до этого…

— Маша, на рентген его и скажи, пусть готовят вторую операционную. Срочно!

Медсестра выскочила за дверь. Санитары отошли к стене, ждали.

Он стал развязывать повязку — кто-то перевязал рану какими-то тряпками, похожими на разодранную рубашку, и неплохо перевязал, спасибо ему. Кровь почти остановилась. Рана слепая, жизненные органы не задеты. Поборемся.

Егор Саныч перевёл взгляд на лицо парня и с трудом сдержал вскрик.

— Всё готово, на рентгене ждут, операционную готовят, — Машенька вбежала, уткнулась взглядом в побледневшего Ковалькова. — Егор Саныч, вам плохо? Давайте я вам…

— Всё в порядке, Маша, — прервал он её. — Всё хорошо. Везите его на рентген, я буду в операционной.

— Точно всё хорошо? — Маша тревожно посмотрела на пожилого врача.

— Точно.

Этот бой Егор Саныч выиграл. Отбил мальчишку у смерти. Сегодня — один-один. Ничья. Он зашёл в послеоперационную палату, снова сел у койки, на этот раз у другой. И пацан, который на ней лежал, везунчик, что и говорить, потому что будет жить. Несмотря на страшные побои, несмотря на две трещины в ребре… этот — будет.

— Во что же ты опять влип, парень, — пробормотал Егор Саныч, вглядываясь в знакомое лицо.

— Егор Саныч, — в палату опять заглянула Машенька. Она уже сняла халат, потому входить не стала. — Егор Саныч, я, кажется, там документы забыла, у этого, на тумбочке… Он жив ещё?

— Жив, — почему Егор Саныч соврал, он и сам не знал. Словно кто-то в спину толкнул. — Ты иди, Маша. У тебя смена же закончилась?

— Полчаса назад. Мне бы документы оформить ещё, и я пойду. А то у меня отпуск, вы же знаете, на две недели. А если я всё не оформлю, то меня наша старуха…

Егор Саныч улыбнулся. Нашей старухой тут уважительно звали старшую медсестру хирургического отделения, Ларису Викторовну. Та спуску девчонкам не давала. А Машенька — она уже всем уши прожужжала, что у неё отпуск, потому что она замуж выходит, и показывала всем фотографию своего жениха, каждый раз расплываясь в счастливой мечтательной улыбке.

— Иди, Маша, я сам всё оформлю, не волнуйся. И второго тоже. Его документы где?

— А у этого не было документов. Его как неопознанного привезли, — она обернулась, понизила голос. — Мне санитары сказали, что его с какого-то заброшенного этажа вытащили. Там ещё кроме него — целых три трупа. Может, он их и порешил. Вот ужас-то! Такой молоденький, а уже убийца.

«Три трупа!» — ужаснулся про себя Егор Саныч, чувствуя, как внутри всё холодеет.

— Ты не болтай особо, Маша. И беги уже к своему жениху, ждёт небось? А я уж тут сам, у меня сегодня всё равно дежурство, времени много будет. Оформлю обоих, мне по-любому ещё истории болезни заполнять. И военным надо сообщить про огнестрелы. Ты про первого уже информацию отправила?

Какая-то невнятная мысль билась у него в голове, он ещё до конца не понимал, что он хочет сделать, но что-то уже начало складываться, пусть пока и нечётко, начерно.

— Не успела еще, — Маша топталась, всё ещё не решаясь уйти. — Давайте я быстренько…

— Иди уже, Маша. Иди… Я сам всё сделаю…

Маша благодарно кивнула, пробормотала, что сейчас сюда придёт Лиля Панкратова, её сменщица, и убежала, звонко цокая каблучками.

Егор Саныч подошел к Веселову. Слава Богу, что Маша не заметила, что он уже отсоединил капельницу — от дверей не видно. Он приподнял простыню и аккуратно накрыл ею лицо покойного. Повернулся спиной, понимая, что тут уже всё — эта страница жизни дальше не перелистнётся, а вот второй… второму надо помочь.

Он вернулся к соседней койке, на ходу доставая документы, которые до этого положил в карман. Вытащил пропуск — хорошо, что фотография испорчена. Возраст у ребят одинаковый, кажется, они в одном классе учились и вроде бы как даже дружили. Маша уходит в отпуск на две недели. А потом, когда вернётся, вряд ли вспомнит. Тот или этот… Веселов ни отцу, ни мачехе особо не нужен, они им и при жизни не сильно-то интересовались. Кроме того, в больницу для посещения больных надо особый пропуск выправлять, у коменданта этажа подписывать, здесь у лечащего врача — вряд ли они будут заморачиваться. А военным можно отправить только один отчёт… Авось и прокатит. А потом он что-нибудь придумает. Время есть. Егор Саныч придвинул к себе стул и сел, вглядываясь в лицо лежащего на койке парня.

— Во что же ты вляпался, а? — задумчиво повторил он.

Сколько прошло времени, двадцать минут, полчаса, Егор Саныч не знал. Видимо, сказывалась усталость: всё-таки возраст, две операции подряд — это не шутки. К тому же ещё и это… За спиной послышались шаги.

— Здравствуйте, Егор Саныч!

Он обернулся на звук голоса. На пороге стояла молоденькая медсестричка, смешливая Лиля Панкратова.

— Мне Маша сказала, что у нас тут сегодня два огнестрела. И ещё, она попросила документы. Ой, а этот…

Она посмотрела на Веселова.

— Здравствуй, Лиля. Этот умер, к сожалению. Рана была серьёзной, мы не успели.

— Жаль, девчонки в регистратуре сказали, он молодой совсем, — вздохнула Лиля. — Я тогда вызову санитаров. А документы где? Маша что-то говорила, но она торопилась, я не поняла.

— А у него не было документов, — быстро сказал Егор Саныч. — Его доставили военные, там что-то криминальное, убийства какие-то на одном из заброшенных этажей. Так что оформляй его, Лиля, как неопознанного. А второй… второй выживет. Вот его документы. Алексей Веселов. Его чуть раньше доставили. А отчёты военным я сам отправлю, и в регистратуру потом сообщу, чтоб отметки поставили.

— Ага, поняла, Егор Саныч, всё сделаю, — Лиля забрала у Ковалькова папку. — Сейчас сбегаю за санитарами, пусть этого, неопознанного в морг. А я потом всё оформлю. Пока у нас тихо, слава богу. Вы бы отдохнули, мне Маша сказала — две операции подряд у вас было.

— Спасибо, Лиля. Отдохну…

Медсестра вышла за санитарами. Егор Саныч снова повернулся к пациенту.

— Не знаю, что там у тебя произошло, — тихо обратился он к парню, всё ещё находящемуся под наркозом. — Не знаю и знать не хочу. И то, что я сейчас делаю — это не ради тебя, охламона, а ради отца твоего. И ради твоей матери. Три трупа. Это ж надо… Ну что же ты за дурак какой. Редкий дурак, Кирилл Шорохов…

Больше книг на сайте — Knigoed.net