Глава 10. Ставицкий

— Что, простите? — брови Олега удивлённо взлетели вверх.

— Я спросил, изучали ли вы когда-нибудь свою родословную? — искреннее и ничем неприкрытое изумление Мельникова позабавило Ставицкого. Вероятно, тот ожидал чего угодно от их разговора, только не этого. — Предками своими интересовались, когда-нибудь? Родители ваши кем были?

— Отец был врачом, и его отец тоже, насколько я знаю, — Мельников справился с первым удивлением, и на его лице снова появилось скучающее, чуть замкнутое выражение.

— А матушка ваша?

— Её я плохо помню, она умерла, когда я бы ещё ребёнком. Простите, Сергей Анатольевич, но я не понимаю, какое отношение мои родители имеют ко всему происходящему. Причём тут они?

— Не торопитесь, Олег Станиславович. Сейчас всё поймете. Ваши предки имеют очень большое значение. Вы же у нас руководите сектором здравоохранения?

Мельников промолчал. Ставицкий, не дождавшись ответа, впрочем, совершенно не нужного — вопрос был риторическим — продолжил:

— И вы, как врач, должны понимать значение генетики. Насколько я знаю, у вас имеется целый отдел, занимающийся научными изысканиями в данной области. Ведь так?

— Разумеется, — Мельников сухо кивнул. — Некоторые болезни передаются по наследству, и…

— Разве только болезни? — перебил его Ставицкий и снова мягко улыбнулся. — По наследству передаются не только болезни.

— Я не понимаю…

— Терпение, Олег Станиславович, терпение. Сейчас вы всё поймете, — он поднялся с кресла, прошёлся по комнате.

Заседание, которое собрал Величко, и которое Сергей прервал, ворвавшись с военными Рябинина, проходило в большом круглом зале. Сергею всегда здесь нравилось. Нравился массивный тёмный и гладко отполированный стол, сделанный из цельного массива дуба. Нравились мягкие удобные кресла, обтянутые прохладной на ощупь кожей, тёмно-бордовой, чуть блестящей, с полированными подлокотниками в тон столешнице. Нравились обитые деревом стены, создающие эффект камерности и избранности. Нравился огромный, круглый светильник, нависший над столом, яркий, похожий на кольца Сатурна.

В последнее время заседания здесь проводились нечасто — Савельев этот зал не любил и, прибравши к рукам власть, старался все встречи проводить у себя наверху, в своей вотчине — «Орлином гнезде», так называли кабинет Савельева, расположенный под самым куполом Башни. Он был настолько огромен, что светлая и лишённая тяжеловесности мебель терялась на фоне этого открытого, звенящего и залитого солнцем пространства.

Сергею там было неуютно. Небо, режущее глаза своей синевой, безжалостно обрушивалось сверху, сминало, и возникало ощущение, что он стоит голым перед всеми. Внешняя оболочка взрослого мужчины спадала, и на свет божий снова являлся мальчик — маленький, беззащитный мальчик в больших неудобных очках.

Он зябко повёл плечом, прогоняя наваждение, торопливо подошёл к столу, положил руку на гладкую поверхность, ощущая всей ладонью тепло столетнего дерева, заземляясь и привычно успокаиваясь. Мысли постепенно возвращались к прерванному разговору, интересному разговору, к которому он долго готовился, перебирал в уме аргументы, складывая их в стройные цепочки и создавая нерушимые звенья. Человек, который сейчас сидел напротив Ставицкого, был достойным собеседником, и от этого в душе Сергея волной прокатилось наслаждение.

— Знаете, Олег Станиславович, ведь мы с вами, сами того не ведая, стали участниками прелюбопытнейшего эксперимента. Наверно, до создания Башни человечество не знало ничего подобного — чтобы ограниченная популяция оказалась на долгие годы в замкнутом пространстве. В полнейшей изоляции. Вы так не считаете?

— Вряд ли те люди, которые почти сто лет назад спасались в Башне от стихии, думали про научный эксперимент, — заметил Олег.

— Как знать. Большинство, конечно, не думало. Но некоторые, те, которые стояли у руля, те, кто замыслили этот проект… — Сергей пододвинул кресло и сел в него. С удовольствием посмотрел на красивое и невозмутимое лицо Мельникова и продолжил, плавно перескочив на другую мысль, которая являлась в сущности прямым продолжением предыдущей. — А забавно вышло, если подумать. Крайне забавно. С тех пор как люди изобрели пенициллин, такой важный элемент эволюции, как естественный отбор, практически был упразднён. Выживали не здоровые и сильные, а все подряд. Если раньше из десяти детей в семье до зрелого возраста доживало в лучшем случае только трое, но зато эти трое были самыми удачными в генетическом плане, то в последние сто пятьдесят лет, рожать десятерых уже стало без надобности. Один или двое практически гарантированно оставались живы. А к чему такой подход привёл с точки зрения генетики? Правильно, к вырождению. И если бы не катастрофа, уничтожившаяся земную цивилизацию, я думаю, люди столкнулись бы с тем, что эволюция зашла в тупик. Природа, знаете ли, не слишком любит такие вмешательства в свои дела. Но забавно не это. Забавно то, что мой небезызвестный вам родственник, Савельев, четырнадцать лет назад, вряд ли отдавая себе в этом отчёт, взял и повернул эволюцию в другую сторону. Практически снова запустил естественный отбор, уничтожив слабых и больных.

Ставицкий довольно взглянул на Мельникова. Тот молчал. Слушал.

— Вряд ли Павел Григорьевич понимал, что он делает. В таких вещах он не силён. Он технарь, у него графики, цифры, схемы. Как там это называлось, «естественная убыль населения»? Очень удачное название. Именно так, естественная. Как и задумывалось матушкой природой. Времени, конечно, с принятия того закона прошло всего ничего, рано делать выводы, но мне кажется, что человечество только выиграло в конечном итоге. Не удивлюсь, если следующее поколение будет намного здоровее нас вами, как, впрочем, и положено. В этом и заключается смысл эволюции — выживать и размножаться должны лучшие — самые здоровые, самые сильные, самые умные, самые талантливые.

— Ну, с точки зрения здоровья, — Мельников поморщился. Он, конечно, старался сдерживаться, скрывать свои эмоции, но что-то всё равно сквозило в его взгляде, выдавало его растерянность. — Но ум, талант…

— Ум и талант тоже передаются по наследству, — заявил Ставицкий. — В большинстве случаев передаются.

— Ну, это, положим, не доказано, насколько я знаю. Я читал труды некоторых учёных прошлого под данной проблематике. Были, разумеется, попытки доказать и такое, но все эти изыскания не слишком убедительны.

— То есть, вы интересовались данным вопросом? — Сергей довольно хмыкнул.

— Не слишком. Вскользь. Я хирург, а не генетик. Но даже моих скромных познаний в этой области хватает на то, чтобы понимать, что все эти направления в генетике, попытки связать её с социологией, психологией, чёрт знает, с чем ещё, исследования в области улучшения человеческой породы, так называемой, евгенике, всё это — крайне спорно и мало обосновано.

— А, знаете, Олег Станиславович, я рад. Рад, что это аспект не ускользнул от вашего внимания. Приятно побеседовать с образованным человеком. Хотя мне кажется, что вы слишком критичны. Всерьёз этими исследованиями занимались мало, были некоторые наработки в конце девятнадцатого века, потом, кажется, во времена Второй мировой войны, но, увы… После этого, если какие изыскания и велись, то делалось это тайно, завуалированно, и до нас с вами, к сожалению, результаты не дошли.

— И всё-таки, Сергей Анатольевич. К чему этот странный разговор?

Мельников явно начинал нервничать. Но Сергей проигнорировал его вопрос.

— Природа устроила всё очень умно. До человека она тренировалась на других тварях, оттачивала свои инструменты. Выживали лучшие. И не просто самые здоровые, а те, кто оказывался умнее и хитрее. И только они по большей части получали право на размножение. В природе за это право надо было ох как бороться. А когда некоторые виды животных стали объединятся в некие группы, стаи, прообраз нашего с вами общества, тут и вовсе стало интересно. Во многих таких стаях размножалась только доминантная пара. Альфа-самец и альфа-самка. Остальные, омеги, право на продолжение рода не имели и занимались исключительно тем, что помогали альфам растить их потомство. Очень удачная схема, вы так не считаете?

Мельников молчал. Он уже не пытался задавать вопросы, чтобы понять, к чему весь этот странный разговор, просто сидел и слушал.

— Люди мало чем отличаются от стайных животных. Разделение в обществе было всегда. Существовали и альфы, которых в разные времена называли по-разному — аристократы, патриции, дворяне. И омеги, которые если и размножались, то только для того, чтобы нарожать таких же омег, необходимых для того, чтобы обеспечить существование и выживание верхушки, лучших представителей популяции. Веками проводился естественный отбор. Аристократы, носители генов доминантных особей, смешивались только с такими же аристократами, их генофонд улучшался, потому что возможностей подпортить его было немного.

Мельников сделал какое-то движение, открыл рот, но Сергей его прервал.

— Я вижу, Олег Станиславович, что вы хотите мне возразить. Вы же собираетесь привести тот самый аргумент, который много раз использовали те самые омеги, плебеи, пытающиеся пролезть в альфы. Аргумент про то, что генофонд, лишённый притока извне, свежей крови, замкнутый в самом себе, в результате начинает вырождаться. И в этом, разумеется, есть смысл. В какой-то мере некоторый приток свежей крови необходим. Но это то самое исключение, которое подтверждает правило. В среде омег крайне редко рождается особь, достойная стать альфой. Но когда такое происходит, она ей и становится. Но не руша установившийся порядок, не меняя местами альф и омег. Она просто сама пролезает в их круг, берёт лучших самок. И омега при этом просто неизбежно становится альфой. Но такое случается крайне редко. Ровно настолько, чтобы не дать альфам закиснуть в себе и обеспечить приток свежей крови. Но эта свежая кровь ложится на базис — на избранные гены. В этом — смысл эволюции. В этом — ключ к пониманию всего, всей нашей жизни, как биологического вида, если хотите.

Он довольно уставился на Мельникова. Тот пожал плечами.

— И к чему этот экскурс в биологию?

— Просто мне показалось, что вам, как врачу, с этого ракурса будет проще понять. Впрочем, не хотите биологию, давайте обратимся к истории. Которая тоже прекрасно иллюстрирует и подтверждает всё то, о чём я говорю. Весь путь человечества — это путь деления на классы. Да девятнадцатого века эта теория ни у кого не вызывала сомнений. Всегда была элита, верхушка общества, и обеспечивающее её процветание и благосостояние толпа, стадо. Умело управляемое этой элитой. И только когда стадо взбунтовалось и снесло эти границы, начав играть в социализм, коммунизм, демократию, помните, чем всё это закончилось? Кошмаром, войнами, убийствами. Но в результате общество всё равно стало возвращаться к исходному устройству. Снова появилась элита, неизбежно появилась. Люди не равны — кто-то умнее, кто-то сильнее. И тот, кто умнее и сильнее, всё равно когда-нибудь займёт положенное ему место. Вот только новая элита, увы, не имела того, что имела старая, сметённая ими вниз. А именно — отобранного столетиями генофонда. Когда лучшие выбирали себе для размножения лучших. И потому проигрывала. По всем статьям проигрывала. Впрочем, не взбунтуйся тогда природа, не ввергни она человечество в глобальную катастрофу, со временем всё встало бы на круги своя. Подобные тянутся к подобным. Новая элита, аристократия, создала бы свой генофонд. Но на это ушли бы долгие годы, может быть тысячи лет. А зачем терять столько времени? Глупо.

Ставицкий замолчал. Снова поднялся и прошёлся по залу.

— Наши с вами предки, Олег Станиславович, и были представителями той самой элиты, новой элиты. Они заложили фундамент для её построения. Именно им мы обязаны всем, что сейчас имеем. Спираль развития сделала очередной виток, заперло остатки людей, лучших — ведь и среди альф, и среди омег отобрали именно лучших. Башня вместила в себя всех, но именно нашим предкам, альфам, элите, аристократам, предстояло создать новый генофонд. Для этого были все условия. И снова досадный скачок назад. Идиот Ровшиц, который вместо того, чтобы просто обеспечить своё место в элите — а у него были для этого возможности, — взял и снёс всю систему, пустив в расход лучших представителей. А, знаете, к чему это привело? Да всё к тому же. Генетика опять взяла своё. Альфы всё равно остаются альфами, даже если их называют по-другому. И лучшие снова оказались наверху, не прошло и семидесяти лет — ничтожный период времени с точки зрения истории, да и биологии. И наша в вами задача, Олег Станиславович, восстановить естественный ход развития человечества. Взять его под контроль. Мы не можем допустить, чтобы попирались законы природы. Мы должны помочь ей.

— Мы? — переспросил Олег. — Почему мы?

— Если бы вы интересовались своими предками, то у вас сейчас не возник бы такой вопрос. А ведь ваша бабушка по материнской линии была урождённая Платова. Родная сестра министра финансов, который занимал этот пост в Правительстве, свергнутом при Мятеже. Понятно, что это родство не афишировали, скрывали, а потому многие из потомков просто не знают о своём высоком происхождении. К счастью, мне удалось поработать с архивами, в моей семье сохранились кое-какие документы, записи, воспоминания. И я могу вам с гордостью сказать, что знаю почти о всех потомках той, прежней элиты. И почти все они сейчас занимают достаточно высокое положение. Потому что гены, Олег Станиславович. Гены не спрячешь, они всё равно возьмут своё. Да вы и сами — прекрасный пример, подтверждающий мою правоту.

— И что же вы собираетесь сделать, Сергей Анатольевич? — наконец Мельников ожил, заговорил и даже взял слегка ироничный тон. — Создадите кастовую систему? Вознесёте всех выживших потомков на вершину и станете снова возрождать генофонд? Заставите их пережениться между собой, начнёте сводить их, как собак на случку?

— Зря вы иронизируете, Олег Станиславович. Я понимаю, вы ещё не до конца осознали, вам нужно время. Но я вас уверяю, что в том, что вы сейчас сказали, есть очень много здравого смысла. Просто вы его пока не видите. Чистота крови — это очень серьёзная вещь. Более того, определённые работы над этим уже ведутся. И, кстати, ведутся у вас в секторе, под вашим непосредственным руководством. Хотя, некоторые изыскания мы, разумеется, не афишируем.

Олег дёрнулся, потом на его лице проступило понимание.

— Некрасов? — выдохнул он, говоря, скорее, сам с собой. — Чёрт, а я-то думал, с чего это он с должности главврача одной из лучших больниц попросился перевести его в отдел по изучению проблем генетики. Чего его в науку-то потянуло? Я думал, что он просто опасается, что с моим назначением я сам его уберу, вот и заранее озаботился, ушёл на менее денежную и престижную должность. А оно вот как.

— Да, Некрасов, — подтвердил Ставицкий, с удовольствием отмечая замешательство Мельникова. — Александр Романович с большим энтузиазмом воспринял мою теорию и оказался очень полезен на этом месте. Я вам даже больше скажу, его отдел тайно получал специальное финансирование, которое, разумеется, шло мимо вас. Вы уж, простите, Олег Станиславович, но вы бы такое распределение средств не одобрили.

— Не одобрил. У нас не хватает лекарств, люди умирают от болезней, которые вполне можно излечить. Естественно, что задача спасения жизней пациентов — первостепенна для любого врача. Научные опыты могут и подождать.

— Не могут. Именно это сейчас важнее. Нам нужен контроль за рождаемостью. Нельзя в нашем положении всё пускать на самотёк. Простые люди, омеги, должны обеспечивать рост популяции, это не подлежит сомнению, но ровно в той мере, которая необходима для жизнедеятельности Башни. Я думаю, что необходимо ввести лицензии на право иметь детей и на необходимое количество детей, которые будут выдаваться на основании генетических исследований только здоровым людям. Но это пока. Потому что дальше у меня есть кое-какая интересная задумка, — В этом месте Мельников удивлённо вскинул бровь, подался вперёд, возможно, намереваясь возразить, но Ставицкий пресёк эту попытку. — Не всё сразу, Олег Станиславович, не всё сразу. Вы это обязательно узнаете — всему своё время. Ну а что касается элиты, то есть, нас с вами, то тут мы, напротив, вменим в обязанность иметь потомство. И да, для этого будут рекомендованы кандидатуры. Партнёры будут подбираться. Пока по рекомендации, но я не исключаю, что в некоторых случаях эти рекомендации будут носить обязательный характер. Принадлежность к элите налагает высокую ответственность. Положение обязывает. Я понимаю, это звучит несколько дико, но я уверен, что вы, как умный человек, подумав и изучив этот вопрос, согласитесь со мной.

Мельников потрясённо молчал. Только тонкие пальцы нервно скользили по столу, выдавая его волнение.

— И закон. Тот самый закон моего братца. Приостановленный сейчас. Я прекрасно знаю, как вы, Олег Станиславович, относились к этому закону. Но в свете открывшихся обстоятельств, я думаю, вы пересмотрите своё мнение. К тому же мы внесём в этот закон некоторые корректировки. Нас с вами он, разумеется, не коснётся. Мы слишком ценны, чтобы подчиняться общим правилам. Но, сами понимаете, жить и давать потомство должны только лучшие, самые здоровые и сильные. А от балласта придётся избавляться. Так задумано природой. И мы не будем ей мешать вершить свой естественный отбор. Только поможем.

— Бред какой-то, — пробормотал Мельников, нервно поправил галстук и уставился на Ставицкого. — Вы же это… не всерьёз? Вы же не можете не понимать, к чему всё это…

— Я понимаю. И вы поймёте. Обязательно поймёте. Я не требую от вас ответа прямо сейчас. Не буду скрывать, Некрасову я обещал должность министра здравоохранения.

— Министра?

— Разумеется, никакого Совета больше не будет. Вернём старые добрые министерства. Так вот, Некрасов, конечно же, рассчитывает стать министром, но я думаю, что он вполне удовлетворится должностью заместителя. Вашего заместителя, Олег Станиславович. Потому что я бы предпочел видеть на этом месте человека из своего круга, того, в ком течёт кровь Платовых, а не безродного Некрасова. Увы, у Александра Романовича с родословной совсем плохо. Но он вполне может быть нам полезен. Его разработки по искусственному оплодотворению…

— Чему? — переспросил Мельников. — К чему нам это? Насколько я понимаю, вопрос увеличения, как вы выразились, популяции, перед нами не стоит. Скорее уж наоборот.

— Безусловно, искусственное оплодотворение не будет носить массовый характер. Напротив, это будет удел избранных. Слишком мало нас осталось благодаря стараниям Ровшица. Вот возьмите, например, Олег Станиславович, ваш брак. Мало того, что это откровенный мезальянс, так вы ещё и продолжением рода не озаботились. Мальчик, которого вы воспитываете, он вам приёмный и не несёт ваших генов. А это совершенно недопустимо в нашем положении. Если бы у вас с вашей женой был общий ребенок, то тогда ваши отношения с этой женщиной имели бы хоть какое-то оправдание. Но, — тут Ставицкий сделал паузу и посмотрел на побледневшего Мельникова. — При определённых обстоятельствах, я смогу закрыть глаза на ваш мезальянс. Вы понимаете меня, Олег Станиславович? Для других, разумеется, таких поблажек не будет. Браки, подобные вашему, в которых нет общих детей, будут расторгнуты. К сожалению, это необходимо. Но, повторюсь, в вашем случае, — Сергей сделал здесь акцент, внимательно наблюдая за Мельниковым. — В вашем случае, я готов пойти на компромисс и не настаивать на разводе. Если вы, конечно, будете вести себя соответственно своему высокому происхождению и станете работать со мной.

Ставицкий помолчал, изучающе сверля Мельникова глазами. Тот оставался бледен, но невозмутим. Это было хорошо — Олег Станиславович всё понял правильно, а значит, непременно сделает единственно возможные выводы в его положении.

— Да, в вашем случае я готов пойти на уступки, — продолжил Ставицкий. — Но сдать свой материал, извините, вы должны. Это ваша обязанность. Это преступно, если хотите, не иметь потомков в вашем случае. Но детали мы обговорим позже. Некрасов объяснит вам всё более профессионально. Я не врач и не биолог. И я очень хорошо понимаю вашу растерянность и даже негодование. Это не просто — принять такое. Некоторые воспримут то, что мы делаем, как злодейство. Да что там, почти все это так воспримут. И ясно, что для большинства мы будем использовать другие формулировки, реформы будут вводиться постепенно, так, чтобы не вызвать сразу протесты, хотя, конечно же, без них мы не обойдёмся. И нам с вами придётся ещё и доказать, что мы имеем право. Что мы достойны своих предков. Будет непросто. И поэтому я не жду от вас немедленного согласия. У вас есть немного времени подумать. До утра. Уверен, что ночи на размышления вам хватит. Вы — умный человек, Олег Станиславович. Вы — элита. И я бы хотел, чтобы мы с вами были вместе.

— А Савельев? — спросил Мельников, нахмурившись.

— Полноте, только не делайте вид, что вы переживаете за судьбу Павла Григорьевича. Я прекрасно знаю, как вы к нему относились. Забудьте про Савельева. Его больше нет. Или почти нет. Вопрос времени. Не стоит о нём думать, у нас с вами есть задачи поважнее. И я очень надеюсь, что вы примите верное решение. И не станете делать глупости.

Ставицкий выпрямился.

— Можете идти, Олег Станиславович. Завтра с утра я вас жду. Не сомневаюсь, что вы сделаете правильный выбор.

Мельников хотел что-то сказать, потом раздумал. Поднялся с кресла, аккуратно застегнул пиджак, поправил слегка сбившийся галстук — машинально, не задумываясь. Сергей отметил, что даже испытав такое потрясение, Мельников не изменил своим привычкам, и это вызывало уважение.

Когда за ним закрылась дверь, Ставицкий тоже встал. У него ещё оставался ряд нерешённых вопросов. Необходимо навестить Рябинина, проконтролировать, чтобы тот не наломал дров, но перед этим надо сделать ещё одно дело. Сергей слишком долго ждал, чтобы сейчас отказать себе в удовольствии исполнить свою мечту, вернуть ещё кое-что, принадлежащее ему по праву.

Он вышел в приёмную. Военные при его появлении вытянулись в струнку.

— За мной, — небрежно бросил Ставицкий и, не оглядываясь, направился к себе в кабинет. Туда, где под охраной десятерых солдат его ждала дочка Савельева, маленькая, худенькая рыжая девочка — его ценный и увесистый аргумент.

— Как она? — спросил Ставицкий у старшего из отряда, охраняющего девочку.

Старший, тот самый молчаливый командир, который сопровождал его сегодня весь день — и на заброшенный производственный этаж, и на пятьдесят четвёртый в больницу, — коротко ответил:

— Так же.

«Что ж, может, так оно и лучше. — подумал Сергей. — Спокойнее. Пусть сидит и молчит. К чему лишние слёзы, истерики, объяснения. В конце концов, она милая девочка».

Никакой личной неприязни к Нике он не испытывал. Просто, так уж получилось.

Ставицкий опять посмотрел на старшего. Этот военный, майор, судя по погонам, ему нравился. Длинное, смуглое лицо, нос хищный, с ярко-выраженной горбинкой, тонкие, нервные ноздри и глаза… Да, наверно, самыми примечательными в этом человеке были глаза — узкие и острые, как ножи, настолько тёмные, что казались почти чёрными, и в этих глазах, лишённых ненужных эмоций и опасных человеческих рефлексий, была только чернота, густая и вязкая, обступающая со всех сторон.

— Вас как зовут? — Ставицкий, не отрываясь, смотрел на лицо-маску. Для этого приходилось задирать голову — майор был высок и худощав, хотя впечатления худого и слабого человека не производил. Напротив, от его гибкого, стройного тела веяло силой — древней силой воина, одинокого степного волка.

— Майор Караев.

— А имя?

— Тимур.

— Тимур, вы поступаете в моё распоряжение. Я бы хотел, чтобы вы лично возглавили мою охрану. Согласны?

— Я готов! — ничего не изменилось на жёстком лице. Вот такая охрана ему сейчас и нужна. Сергей оценил, как майор чётко и без лишних вопросов и сантиментов исполнял все его указания.

— Прекрасно. Пойдёмте со мной. Вся группа. И девочка тоже, разумеется. Обыщите её, у неё должен быть пропуск с ключом от квартиры.

Квартира Савельева была выше. Завтра Сергей распорядится, чтобы перевезли кое-какие его вещи. Маму, пожалуй, он оставит в своём прежнем доме, а сам… Интересно, а Павел знал, что ему вместе с должностью в Совете выдали те самые апартаменты, которые когда-то занимал дед Сергея, Кирилл Андреев. Или так и не поинтересовался? Сергей решил, что вряд ли. Павла никогда не интересовала история его семьи. Возможно, это его и подвело. Что ж, теперь справедливость восстановлена. Он забрал у Павла всё — должность, власть, даже дочь. Теперь он заберёт и его квартиру. А потом, очень скоро, и его жизнь. И тогда справедливость окончательно восторжествует.

Перед ним снова замелькала череда его предков. Величественный прадед Алексей. Надменный дед Кирилл. Их лица с одобрением и гордостью смотрели на своего потомка. Следом возникло бледное, красивое лицо его отца, Анатолия. Он улыбался.

— Я смог, папа, — пробормотал Сергей. — Я смог. Теперь ты можешь гордится мной. Я — Андреев.

Он снова почувствовал себя маленьким щуплым мальчиком, ребёнком в нелепых очках, который восхищался своим отцом и отчаянно пытался заслужить его одобрение. И вот, наконец, заслужил. И Сергей улыбнулся своему отцу — счастливо, по-детски, слегка смущённо. Теперь он получил это право, о котором так часто говорил его отец, право быть Андреевым.

Загрузка...