Башня. Новый Ковчег 4

Глава 8. Борис

— Да что ж ты так упёрся, капитан, хуже барана! — Борис обрабатывал Алёхина уже битых полчаса, но парень оказался на редкость упрям, хотя какие-то сдвиги уже были налицо. — Что ты твердишь, как попугай — устав, приказ, субординация. Ты человек или машина бездушная?

— Я-то человек…

— Вот и давай по-человечески. Послушай меня, Максим, — Борис незаметно перешёл с капитаном на «ты» и обращался к нему по имени, которым называл его Долинин.

Они сидели в небольшой, просто обставленной комнатке. Стол, пара стульев, невысокий потолок — при желании можно рукой достать, — в который намертво вмонтированы светильники, тоже очень простые, безо всяких изысков. Чем-то эта комнатушка напоминала Борису одну из следственных камер, где его допрашивали каких-то пару месяцев назад. Что это? Причудливая насмешка судьбы, которая и так в последнее время вдоволь нахохоталась над Борисом, или всё гораздо проще? И военные ярусы просто изначально проектировались одинаково? Что тот, который отделял поднебесный уровень от всего остального мира, что этот, который, получается, тоже отделял, но теперь уже весь остальной мир от преисподней.

Да, в целом военные этажи были похожи между собой, но этот был организован посерьёзнее. Один хорошо охраняемый и укрепленный центр этажа чего стоил, чем-то он был похож на небольшую крепость, с подобием вышек у каждого входа и узкими оконцами-бойницами наверху — высота самого военного уровня позволяла это устроить. Кроме того, — Борис и на это обратил внимание — четыре грузовых лифта ниже этого этажа не шли, здесь у них была последняя остановка, а вот спуски на саму АЭС, две лестницы и лифт, располагались уже в охраняемой зоне. Умно, ничего не скажешь.

— Послушай меня, Максим, — повторил Борис и улыбнулся. — Просто скажи мне, положа руку на сердце, ну и так, между нами. Полковник Рябинин — он что? Так прямо и достоин своей должности, а?

Борис понимал, что вступает на очень скользкую почву, но прощупать парня было надо. Алёхин, пригласив Литвинова и Долинина для переговоров на командный пункт, привёл их в совершенно другое место, потому что эта комнатушка была чем угодно, но только не командным пунктом. В ней даже телефона не было, никакого, ни внутреннего, ни внешнего. И пока Борис так и не решил для себя, как это расценивать: то ли как жест открытости со стороны капитана, который желал им показать, что не свяжется с верхними этажами во время переговоров, то ли как хитрый и обманный манёвр, призванный усыпить их бдительность.

— Он — мой командир, — вопрос Бориса явно пришёлся Алёхину не по вкусу, и он насупился. — Командиров не выбирают. И обсуждать его достоинства или недостатки я права не имею.

— Я не про это, — Борис чуть сдал назад. — Я про другое. Вот, допустим, твой командир прикажет тебе пойти младенцев душить голыми руками? Пойдёшь?

— Он не прикажет.

— А почём ты знаешь, капитан? Савельев ведь не просто так сюда прибежал. А до этого в него не просто так стреляли. Ты немного в сторону от устава отойди. Подумай, у нас в Башне огнестрельное оружие у кого? Что, каждый пятый с автоматом ходит и шмаляет из него в главу Совета? Нет, всё не так просто, и наверху, парень, сейчас зреет такое, что может и младенцев душить придётся. Скажи, Максим, ты готов на такое?

— Вот не надо тут демагогию разводить, Борис Андреевич! — взвился Алёхин. — Пока мне никто душить младенцев не приказывал. Пока мне просто доверили станцию охранять! И не моего ума дело…

— Хорошо, Максим, станцию. Я не спорю, и ты не горячись. Только, извини меня, старого зануду, но станцию ты не охраняешь. Ты её заблокировал. Полностью. Работы остановил. Раненых не даешь эвакуировать. Которых, заметь, твои бойцы же и постреляли. Обычных мирных людей, инженеров, техников.

Щёки Алёхина зарделись. Кем там был в обычной жизни этот парень — примерным семьянином, героем-любовником, любящим сыном — да, кем угодно, только не бездушным убийцей. И вот это Борис видел сейчас отчётливо. Капитан Алёхин остро переживал, и хоть и старался скрыть свои настоящие эмоции под мальчишеским гонором и бравадой, удавалось ему это слабо — врать и хитрить капитан не умел.

— Я же пропустил врачей, — Алёхин поднял на Бориса глаза, тёплые, карие, с золотыми крапинами. — Я и вас пропустил, хотя никакого права не имел. Можете оказывать раненым первую помощь, я же не возражаю.

— А эвакуировать?

— А эвакуировать не могу.

— А административный этаж разблокировать?

Алёхин опустил вихрастую голову — всё-таки не по уставу острижен капитан, мягкие каштановые волосы упали на высокий чистый лоб, — уткнулся глазами в пол. Произнёс тихо:

— У меня приказ закрыть административный этаж. А работы они там внизу могут продолжать, сверху же разрешили. Мои солдаты им не мешают, я оттуда всех вывел. Пусть работают себе.

— Да как им работать-то, Максим, если ты заблокировал их сменщиков на административном этаже? — Борис старался говорить негромко, без нажима. — Те, кто остались, они что — сутками должны вкалывать, без сна и отдыха? И без еды? Столовая-то тоже на административном этаже.

— Почему сутками? Это же временная мера. Сейчас там наверху разберутся, что к чему, и всё решится.

Они опять пошли по второму кругу. Алёхин упорно не слышал или делал вид, что не слышит, когда Борис заводил разговор о возможном перевороте, и как только они касались этого, мальчишечье лицо капитана замыкалось, и он твердил, как заведённый: ничего не знаю, пусть Савельев сам звонит наверх, разбирается, телефон есть, связь есть, а у него приказ. Тут на капитана даже отеческие увещевания полковника Долинина не действовали, который время от времени перехватывал у Бориса инициативу и пытался осторожно продавить капитана.

— Не решится там ничего наверху, Максим, в том-то и дело, что не решится. Там сейчас головы у людей другим заняты. Ты думаешь, я почему здесь? Почему с Савельевым пришёл, а не с Рябининым сейчас наверху. Потому что политические игры, они такие, капитан.

— Да не разбираюсь я в этой вашей политике, Владимир Иванович, — Алёхин поднял голову и жалобно посмотрел на Долинина. — Заговоры все эти ваши… Моё дело маленькое — сказали взять под контроль и охранять, я и охраняю. А в заговорах ваших разбираться, сам чёрт ногу сломит! У вас там, может, каждый месяц какие-то заговоры. Вот вы, Борис Андреевич, — капитан опять обратился к Борису. — Вы уж меня извините, конечно, но вы же сами не так давно в заговорщиках ходили. Теперь вот — здрасьте, приехали, и всё наоборот. Вы там ссоритесь, миритесь наверху, а Максим Алёхин виноватым окажется? Нет уж, вы там давайте, разберитесь со своей властью, а я буду действовать по уставу.

— Вот ты какой упёртый, капитан, — Борис не сдержал улыбки.

Этот молодой парень, честный и бесхитростный, ему нравился, и каким-то шестым чувством Литвинов уже понимал, что по сути он Алёхина убедил, и ерепенится тот так, из юношеского упрямства. Когда настанет решающий момент, капитан сделает правильный выбор, Борис в этом не сомневался.

— По уставу, говоришь? Станцию тебе поручили охранять? Так охранять-то тоже нужно с умом, а не наплевав на здравый смысл. Я ведь тебе не просто так про административный этаж говорю. Обеспечь нормальную работу этой самой станции, которую тебе поручили охранять. Люди-то в чём виноваты? Вот ты делаешь свою работу, так дай и им делать свою. Дай команду разблокировать административный этаж. Ты хоть понимаешь, что может случится, если там внизу сейчас что-то пойдёт не так? Если человек, которого вовремя не сменили, от усталости или голода совершит ошибку? Нажмёт не на ту кнопку, передвинет не тот рычаг? Там не просто всё остановится. Ты вообще в курсе, что за объект ты охраняешь?

— Не в курсе. То есть был не в курсе, пока эта мне все уши не прожужжала.

Борис опустил голову, чтобы не расхохотаться. Во время разговора капитан уже несколько раз поминал «эту», и каждый раз на его лице появлялось такое мученическое выражение, что не оставалось никаких сомнений, что последние два часа были едва ли не самыми трудными в жизни капитана Алёхина.

— Ну и как? Рассказала тебе эта про все возможные опасности? Просветила насчёт атомных электростанций? Освежила твои школьные знания по физике? И по истории заодно. Ну, капитан? Про Чернобыль, про Фукусиму слыхал? Нет?

Судя по тому, как наморщил лоб капитан Алёхин, история явно не относилась к числу его любимых предметов. Равно, как и физика. Но какие-то обрывки знаний у него всё же со времен школы остались.

— Да слышал я, Борис Андреевич. Про Фукусиму вашу. Но я всё равно не могу понять — почему вы мне всё это тут объясняете? Почему не Рябинину? Или ещё там кому-то, кто наверху? Они же должны понять, что с огнём играют. Почему я-то должен решать? Я-то тут причём?

— Потому что, Максим, иногда человеку приходится брать на себя ответственность и решать всё самому, а не прикрываться вышестоящим начальством. Потому что, Максим, так получилось, что сейчас, возможно, именно от тебя, от простого капитана, зависят жизни полутора миллионов людей. От тебя, от меня, от полковника Долинина, от Павла Григорьевича. И иногда надо думать не по уставу и не слепо выполнять всё, что тебе прикажут, а пользоваться головой, потому что я вижу, капитан, что у тебя с головой всё в порядке, и здравый смысл тебе не чужд. А ещё, капитан, я точно знаю, что у тебя есть совесть. Вот к ней ты сейчас и должен прислушаться. А не твердить мне тут про приказы и уставы.

Алёхин поглядел на Долинина. Вздохнул тяжело.

— Ну хорошо, Борис Андреевич. Если так уж сильно нужны эти сменщики…

— Товарищ капитан! — дверь комнатушки, где они сидели, распахнулась, и на пороге появился молоденький белобрысый лейтенант. — С административного этажа звонят. Там Савельев и с ним… — лейтенантик понизил голос. — Мария Григорьевна с ним. Они требуют пропустить их сюда.

— Ну так пусть пропустят, — Алёхин скривился, как от лимона. — Выполняй.

— Есть выполнять! — лейтенантик скрылся за дверью.

Алёхин поднялся со своего места, поправил рукой волосы, снова сел и устремил на Долинина глаза, полные тоски.

— Сейчас опять будет про свои фукусимы… Владимир Иванович, вы ей скажите. Выпущу я их сменщиков. Скажите только ей…

— Почему телефон не берёте? — Павел ворвался в комнатушку, злой, взъерошенный. Гаркнул на всех так, что даже Алёхин подскочил со своего места. Хотя ведь должен быть привычным к командному голосу.

— Ну, может быть, потому, Паша, что нет его у нас здесь, — Борис развёл вокруг себя руками. Павел проследил взглядом за его жестом, но выражения лица не сменил. Серые глаза по-прежнему смотрели холодно и зло, и Литвинов понял, что дело серьёзное.

— Так, какого чёрта вы сидите тут, без связи, — Павел выругался.

— Случилось что?

— Величко арестован.

Борис тихонько присвистнул.

— Дорохов звонил только что. Заседание было прервано. Появился Рябинин со своими. Твой отряд, Володя… — Павел бросил короткий взгляд на Долинина. Тот понял, сжал зубы. — В общем, Рябинин и Ставицкий взяли власть. Славе информацию передал Звягинцев. Ставицкий появился на Совете, уже зная, что я жив. И зная, где я.

— А Мельников? — Борис поднялся со своего места.

— Мельников после заседания остался со Ставицким в зале.

— Ты думаешь, Паша…

— Я почти уверен, Боря.

Информация ударила как обухом по голове. Она была невероятна, и в неё не хотелось верить, но иногда факты — это факты, и как ни крути, а по-другому трактовать их не получается. По бледному напряжённому лицу Павла Борис понял, что его друг думает то же самое. И было что-то ещё в глазах Савельева, и это что-то Борису совсем не нравилось. Упрямство, упёртость, дурацкая решимость, вот это «отходите, я прикрою» — слова, которыми человек ещё при жизни отделяет себя от мира живых, потому что шансов уцелеть уже нет или практически нет. То, что для Пашки всегда было понятно и легко, а для него Бориса — непостижимо и трудно. То, о чём они спорили постоянно, потому что Савельев, соглашаясь с Борисом в главном, в том, что человеческая жизнь ценна сама по себе, в определённые минуты готов был с лёгкостью бросить в топку истории эту самую великую ценность. И свою в том числе. И потому сейчас — Борис видел — Пашка с быстрой сосредоточенностью просчитывал в уме возможные варианты вывода из-под удара всех, кроме себя. Чёртов идеалист. Согласен даже сдаться, чтобы никто не пострадал, но именно сейчас сдаваться и нельзя. Совсем нельзя.

«Держись, Паша, держись. Не сдавайся. Ну же!» — Борис поймал взгляд Павла и постарался удержать его, но тот лишь упрямо мотнул головой, насильно разрывая эту связь. В такие минуты говорить что-то Савельеву было бесполезно, и от этого, чувствуя своё бессилье, Борису хотелось встряхнуть этого упрямца, пнуть, засветить между глаз, как в детстве, когда слов не хватало, и в ход шли кулаки, как единственный оставшийся и увесистый аргумент.

— Ну что ж, — первым от полученной информации пришёл в себя Долинин. — По всей видимости, люди Рябинина скоро появятся здесь. Капитан, — он обратился к Алёхину. — Настала пора принимать решение. На чьей вы стороне.

— Погоди, Володя, — перебил его Павел. — Не надо устраивать здесь бойню. Ставицкому нужен я. Так что…

— Так что, что? — Маруся, которая вошла в комнату вместе с Павлом, и которая всё это время молчала, внезапно подала голос, выскочила из-за спины Павла, сердито сверкнув серыми глазищами. — Сразу в кусты? Сдаваться побежите этому вашему Ставицкому?

— Послушайте, ну вы-то помолчите, — раздражённо бросил Павел. — Не суйтесь хотя бы сюда.

— Да с чего бы мне молчать? Вы, Павел Григорьевич, сдадитесь, а как мы АЭС запускать будем? Сами видели эти чёртовы графики. И Селиванов этот, индюк надутый, прав! Мы опаздываем и дальше будем опаздывать, если только… Да мне Марат Каримович сказал, чтобы я вам звонила… он сказал, вы всё знаете. Всё сможете. Только вы. Да если б он так не сказал про вас, стала бы я вам звонить. Как же. Уж точно не вам!

Злые слова выскакивали из уст этой маленькой женщины, как горох, и Борис видел, что Павел растерялся. Чуть отступил от неё, а она, напротив, сжав кулаки, наступала. И от того что эта Мария-Маруся вдруг оказалась на его, Бориса, стороне, то что она не позволяла Пашке отступить именно сейчас, и готова была сделать то, что иногда так хотелось Борису — врезать Савельеву со всей силы, чтобы привести в чувство и выбить всю его идеалистическую дурь, — Литвинову стало весело. Вот ведь маленькая язва, интересно, муж у неё есть? Наверняка, ходит в вечных подкаблучниках. В голове закрутились глупые, бестолковые мысли, и Борис с усилием отогнал их от себя. Сейчас не время.

— Вот, Паша. Послушай женщину, — он воспользовался паузой, образовавшейся в речи Маруси, и тут же встрял. — Она тебе дело говорит. Ты нужен здесь. И не только на станции, и нечего морщится, ты прекрасно понимаешь, о чём я. Нам надо сейчас свои действия продумать. Капитан, вы с нами? — он обернулся к бледному Алёхину.

Алёхин медлил. Он смотрел на полковника Долинина.

— Это твой выбор, Максим, — медленно проговорил полковник. — Я свой уже сделал.

— О, господи, чего вы его спрашиваете, — Маруся решительно отодвинула полковника. — Капитан уже принял решение. Не идиот же он? Правда, капитан?

Капитан нерешительно кивнул.

— Ну так давайте, действуйте. Решайте, как вы будете станцию оборонять. Не мне же тут с вами стрелять в конце концов.

— Откуда вы взялись на мою голову? — Павел ошарашенно смотрел на эту молодую, решительную женщину. — Вы хоть иногда можете помолчать?

— Ага, чтобы вы тут сидели и разговоры разговаривали! Сейчас дождёмся, что сюда ворвутся военные и вас, Павел Григорьевич, под белые рученьки! И ещё всю станцию опять расхерачат. Мало нам Алёхин делов натворил. Так что давайте уже, делайте что-то, мужики вы или кто?

Борис не выдержал и расхохотался. Это было совершенно немыслимо. Глава Совета, всесильный Павел Савельев, полковник Долинин, второй человек в армии, пользующий у солдат непререкаемым авторитетом, упрямый и честный капитан Алёхин, которого он тут уговаривал почти час, применяя все известные приемы дипломатии, да и сам он, Борис Литвинов, не последний человек в Башне, все они сейчас стояли перед этой девчонкой — молодая же совсем, чуть больше тридцати, с дерзкими серыми глазами и вздёрнутым аккуратным носом, слегка присыпанным бледными веснушками, и, чёрт побери, Борис был готов поклясться, что ещё чуть-чуть, и они все вытянутся по стойке смирно и наперегонки бросятся исполнять её распоряжения. Вот это характер.

Маруся, это имя подходило ей намного больше, чем официальное Мария Григорьевна, обернулась на его смех, недовольно нахмурилась. И Борис сам не понял, как это произошло, но подчинился, замолчал.

— Товарищ полковник… Владимир Иванович, — это подал голос капитан Алёхин, и все, как по команде повернулись к нему. — Я готов. Я с вами.

Алёхин прямо смотрел на Долинина. Тот поймал его взгляд, и Борису показалось, что он увидел, как с плеч полковника спадает тяжкий груз, который лежал на нём всё это время, придавливая к земле. Впрочем, этот груз, кажется, упал не только с плеч Долинина, но и с плеч всех остальных.

— Капитан, — Павел повернулся к Алёхину. — Административный этаж.

— Да сейчас, — понял капитан.

— И хоть, конечно, непонятно, сколько у нас времени, но надо вывести из-под удара женщин. Объявите по громкой связи, чтобы все женщины выходили со станции. Лучше это сделать через один вход, так, Володя? — он посмотрел на полковника. — Чтобы ваши люди прикрыли их отход. И если успеем, надо подготовить раненых к эвакуации…

Но они не успели.

Выстрелы раздались почти одновременно с Северного и Южного выходов. Долинин матерно выругался, и они с Алёхиным оба бросились к двери. Буквально минутой позже из коридоров уже доносился звонкий голос капитана и отрывистый, хриплый — Долинина. Крики, звуки стрельбы, неестественно громкие, множащиеся на открытом пространстве военного этажа, были хорошо слышны даже за укреплёнными стенами блокпоста. Борис инстинктивно дёрнулся, чтобы посмотреть, что там, но Павел его остановил:

— Боря, не надо. Не высовывайся. Мы там им сейчас не поможем. Только мешаться будем. Чёрт, — Савельев сжал кулаки. Злое чувство бессилья и беспомощности колыхнулось в серых Пашкиных глазах.

Минут десять спустя на пороге появился полковник Долинин с уже знакомым белобрысым лейтенантом.

— Павел Григорьевич, давайте вниз, — Долинин тяжело дышал, на широком, прорезанном двумя глубокими морщинами лбу виднелись крупные капельки пота.

— Погоди, Володя, — остановил его Павел. — Уведите сначала Марию Григорьевну, мы спустимся потом сами. Надо переговорить.

Долинин понял, быстро кивнул.

— Остапенко, сопроводи даму.

При слове «дама» Маруся вспыхнула.

— Чёрта с два я отсюда уйду… — начала она, но Павел быстро перехватил её за руку, притянул к себе и заговорил:

— А вот сейчас, Маруся, вы пойдёте и спуститесь вниз. Без выкрутасов. Поняла?

— Поняла, — она выдернула руку и зло зыркнула на Павла. Развернулась и, оттолкнув плечом несчастного лейтенантика, поспешила вперёд.

— Не женщина, а чума какая-то, — выругался Павел и посмотрел на Долинина. — Володя, что там у вас?

— Атаковали два выхода, где подход был удобней. От Южного наши отступили, Северный держится, ну там народу побольше. Трое Алёхиных и моих десять. С Западного и Восточного КПП докладывают, что там люди Рябинина в бой не вступают, расположились на лестницах пролётом выше, по всей видимости, просто выжидают, когда Алёхинцы отступят, чтобы взять эти КПП в кольцо. Будем оттуда отводить людей.

Павел нахмурился.

— По-другому никак. Это, конечно, осада, но у нас всего пятьдесят бойцов, даже уже меньше, за стенами продержимся, а так…

— Продержимся до чего?

Долинин отвернулся. Вопрос, который задал ему Павел, тревожил и его.

— Тебе, Володя, надо уходить отсюда. Алёхин справится?

— Справится. Максим — грамотный командир. Только…

— Нет никакого только, — Павел прошёлся широкими шагами по комнатке, обернулся. — Прорывайся наверх, Володя. Как хочешь. Там собирай своих. Кого сможешь собирай. Это война. Не мы её начали, но нам заканчивать. Задача Ставицкого понятна — взять станцию в кольцо. Он её уже по сути взял. Изнутри блокаду не прорвать, потому тебе и надо наверх. Но придётся трудно. Величко арестован. Мельников… Скорее всего, Мельников нас предал. А вот Славу Дорохова, помощника Константина Георгиевича найди. Он нам пригодится.

Павел быстро продиктовал адрес Славиной конспиративной квартиры.

— Всё понял, Павел Григорьевич.

Долинин быстро развернулся и направился к выходу, но не успел выйти, как на него налетел Алёхин.

— Нам связь перерезали!

— Всю? — Борис не сдержался, охнул.

— Внешнюю связь.

— Внутренняя здесь автономная, слава богу, — Павел был бледен, но держал себя в руках. — Володя…

— Уже пошёл. Капитан, прикройте меня, я к Северному выходу. Сможете?

— Прикроем!

Долинин с Алёхиным выбежали из комнаты.

— Ну что, Боря, — Павел посмотрел на Бориса. — А нам с тобой надо к людям. Сначала административный этаж. А дальше, как получится. Пошли.

Он двинулся к выходу. Ровная, прямая спина, твёрдый шаг. Только что-то было ещё, что-то, что Борис упускал. И вдруг до него дошло.

— Паша, — окликнул он. Савельев остановился, медленно повернулся. — Ника?

Павел понял, о чём он спрашивает, кивнул словно через силу.

— Да, Боря… Ника…