Башня. Новый Ковчег 4

Глава 19. Павел

— Вот это поворот, — прокомментировал Борис. — Поздравляю тебя, Паша. То-то я всё никак не мог понять, отчего мне её лицо таким знакомым кажется…

— Да погоди ты, — отмахнулся Павел, насмешливые слова Литвинова выдернули его из шквала воспоминаний, который только что обрушился на него — его отец, обнимающий какую-то незнакомую женщину, злые слова матери «иди к ней, к этой подзаборной…» — Мария Григорьевна, это…

— А что? — вскинулась Маруся. — Вам что-то не нравится, Павел Григорьевич? Ну, извините! Я тоже, в общем-то, от этой ситуации не в восторге, но меня, как и вас, не спросили, и родителей выбрать не дали! Да, я ваша сестра! И что это меняет?

— Ага, так я и поверил, что вы ничего не знали, — влез Селиванов. — Устроили тут… цирк! Дешёвая мелодрама, я уже готов прослезиться.

— Паш, время, — тихо напомнил Борис из-за его спины.

Чёрт, действительно. Ставицкий. Сейчас будет звонить Ставицкий. Там Ника, а тут… Павел не мог отвести глаз от Маруси. Сестра? У него есть сестра? Господи, да что ж всё так… Действительно, Селиванов прав. Дешёвая мелодрама.

Павел усилием воли выкинул из головы все эмоции. Потом, всё потом. Он сосредоточился на главном.

— Значит так! — он сунул распечатки в руки Маруси. — Работы должны быть немедленно продолжены. Нельзя терять время, у нас и так его в обрез. Вы сейчас же вернётесь туда и начнёте следующий этап. Я присоединюсь через полчаса. И да, Глеб Ростиславович, — Павел удивился, что в такой момент даже вспомнил имя Селиванова, хотя вчера так и не смог. — В моё отсутствие руководить всеми работами и принимать все решения будет… Савельева Мария Григорьевна. Она — мой официальный заместитель. А о кумовстве мы потом потолкуем. Это понятно?

Маруся гордо вскинула голову и быстро выскочила за дверь, до его слуха донёсся быстрый топот её каблучков. Селиванов медлил.

— Это понятно? — с нажимом повторил Павел, в упор глядя на Селиванова.

— Понятно, — буркнул он и тоже исчез за дверью.

Павел устало опустился на стул.

— Ну вы даёте, — Борис смотрел на Павла, едва сдерживая смех. — Ничего себе. Вот Григорий Иванович учудил. Чёрт, Паш, а она ведь похожа на него. И на тебя. Глаза эти. Я всё думал, где я видел её глаза? Сразу надо было… А ты тоже хорош, вторые сутки с ней носишься по всей станции и даже фамилию узнать не удосужился.

— Да уж, — Павел хотел было одернуть Бориса, прервать череду его острот, но на это уже не было сил. — Да уж…

Он выругался, провёл рукой по своим волосам, взъерошив их, снова попытался найти слова, но не смог.

— Ладно, Паш. Сейчас не время. После разберёмся в твоих запутанных семейных связях. Повезло же тебе с родственниками. Сестра вот сводная выискалась внезапно. Но сейчас у нас другой твой родственничек на повестке. Двоюродный братик, или кто он там тебе в связи с новыми обстоятельствами? Троюродный? Ты бы распорядился, чтобы тебе кто-нибудь твоё генеалогическое древо изобразил, а то совсем потеряемся. А если вдруг не ровен час объявится ещё какой-нибудь племянник или дядюшка. Вовек не разберёмся.

— Смешно тебе? — невесело усмехнулся Павел.

— Смешно, — признался Литвинов. — Ничего, сейчас Ставицкий с нас быстро всё веселье собьёт. Кстати, что это он медлит? Пора бы уже…

И словно в ответ на Борькины слова чёрный телефон на столе разразился длинной тревожной трелью.

Павел протянул руку к аппарату, отодвинув куда-то на потом все проблемы и ненужные сейчас эмоции. Бросил быстрый взгляд на Бориса — тот ободряюще кивнул, а потом вдруг подмигнул ему, совсем как в детстве. Легко усмехнулся одними губами, взгляд остался серьёзным, цепким, и от этого неуместного, казалось бы, подмигивания, Павел обрёл опору под ногами, в голове пронеслись недавно сказанные Борькой слова «А тут — ты и я. И мы его сделаем, Паша. Сделаем, точно тебе говорю», и он понял — сделают.

— Савельев, — коротко сказал он, нажав на кнопку громкой связи.

Там помолчали. Несколько секунд звенела напряжённая тишина, а потом он услышал голос кузена, такой же как всегда — тихий, мягкий, вкрадчивый, но вместе с тем какой-то другой. Теперь Павел знал, что за кажущейся мягкостью пряталась застарелая ненависть и обида, почти неразличимая.

— Ну, здравствуй, Паша.

— Здравствуй, Серёжа.

Павел зачем-то представил себе Ставицкого. Таким, каким видел его в последний раз, недели три назад, когда они подписывали новый бюджет. Стеснительная улыбка, неуверенные, чуть дёрганые движения, когда он протирал свои нелепые очки. И тут же вспомнилось другое — маленький мальчик, открывающий дверцу шкафа в прихожей квартиры их бабушки Киры, радостно хохочущий, так, что хочется рассмеяться в ответ — Я нашёл тебя, Паша! Нашёл! Выходи!

— Предлагаю перейти сразу к делу, Паша, — заговорил Ставицкий. — Тем более, насколько я понимаю, ты меня вычислил, но тебе чуть-чуть не хватило, чтобы меня обойти. Ты проиграл, Паша, и цепляться сейчас за власть, особенно вот так, глупо и недальновидно. Ну, просидите вы там внизу какое-то время, пока продукты и вода не кончатся. А дальше что? Признай, что я оказался умнее, и давай уже покончим с этим.

Я нашёл тебя, Паша! Выходи!

Савельев отогнал образ хохочущего мальчишки. Теперь там не мальчишка. Теперь там взрослый мужчина. Холодный, расчётливый. Убивший, пусть и не своими руками, и старого генерала Ледовского, и, судя по всему, бывшего главу финансового сектора Кашина. Организовавший покушение на него самого, в результате которого тоже погибли люди. Этот новый, почти незнакомый Ставицкий — шедший к власти по трупам, и тот маленький застенчивый Серёжа никак не желали соединяться в его голове, и Савельев не выдержал, спросил:

— Серёж, почему? Ты так хотел стать главой Совета? Или ты мстишь мне за то, что когда-то совершил мой отец?

Борис недовольно качнул головой, а из аппарата раздался тихий смех.

— А ты вряд ли это поймёшь, Паша. Вряд ли. А знаешь, почему? Потому что ты никогда не был настоящим Андреевым. Кровь нашего с тобой прадеда, её в тебе слишком мало, Паша. И она испорчена. Кровью твоего папаши-плебея, убийцы. Ты знаешь, что он чуть моего отца тогда не пристрелил? Почти пристрелил уже, если бы не бабушка наша. А ведь моему отцу лет тогда было — всего ничего, совсем малыш. И в тебе, Паша, течёт кровь человека, который чуть не убил невинного ребёнка. А может, и убил. Он же не только нашу семью в расход пускал. И поэтому, Паша, ты — никакой не Андреев. Ты выродок рода Андреевых. И хватит уже мутить народ, прикрываться людьми, станцией этой атомной. Имей мужество выйти и ответить за поступки своего отца. И за свои тоже.

Борис положил руку Павлу на плечо, и тот вздрогнул. Вынырнул из кошмара, в который его погрузил тихий голос кузена.

«Да он же сумасшедший! — промелькнула паническая мысль. — Как можно договариваться с сумасшедшим?»

— Выходи наверх, Паша. За мной вся армия, кроме той кучки предателей, которых ты успел перетянуть на свою сторону. Скольких ещё людей ты собрался положить, цепляясь за власть? Если ты выйдешь, то я отнесусь к тем, кто сейчас с тобой, цивилизованно. Возможно, обойдусь без наказаний, во всяком случае без суровых наказаний. А некоторых даже буду считать заложниками, а не мятежниками. Ну а если нет, то, извини… Сколько там у тебя людей на станции? Ты готов ими всеми пожертвовать, Паша?

При упоминании о станции Павел собрался. Откинул в сторону рефлексии.

— А теперь послушай меня, Серёжа. Внимательно послушай. И свои детские обиды и игры в мстителей засунь подальше. Сейчас речь идёт не о том, кто из нас сядет в кресло Главы Совета. Сейчас речь идёт о всей Башне, существование которой поставлено под удар. Ты себе хоть примерно представляешь, что тут за станция на нулевом, и чем мы тут занимаемся? Или ты окончательно поехал на той старой истории, все участники которой давно уже мертвы? Ты понимаешь, что если здесь что-то пойдёт не так, тебе просто не кем будет править? Потому что все просто подохнут. Кто-то быстро, а кто-то медленно. Ты отдаёшь себе отчёт в том, как это будет — когда миллион людей останутся посреди океана без энергии? Вообще без энергии? Без света, без тепла, без еды. Даже без воды, Серёжа. Опреснительные установки, они ведь тоже без электричества работать не будут. Южная станция вот-вот встанет. Потому что уровень океана падает. Быстро падает, очень быстро. И если я сейчас не запущу АЭС, ты понимаешь, что станет со всеми людьми? И с тобой, в том числе.

— Не держи меня за идиота, Паша. Я уже переговорил с людьми, с твоим бывшим замом из сектора жизнеобеспечения, с Шевченко. Он рассказал мне о некоторых технических деталях. Так что я, некоторым образом, в курсе, как важно запустить станцию. И я не собираюсь останавливать работы на АЭС. Работы продолжатся, Паша. Но без тебя.

— Они не продолжатся без меня, — твёрдо произнёс Павел. — Как бы тебе не было неприятно это слышать, но без меня, Серёжа, тут всё встанет. Руфимов ранен. У нас не хватает специалистов. Их вообще не хватает. И наверху их нет. Нет никого, кто бы даже близко разбирался в атомной энергетике. Все, кто хоть что-то в этом понимал — они уже здесь. И работы будут продолжаться под моим руководством. Иначе… иначе случится непоправимое, Серёжа…

— А я был о тебе лучшего мнения, Паша, — ответил Ставицкий, в голосе послышалось презрение. — Прикрываться этой станцией, так цепляться за жизнь и остатки власти. Всё-таки плебейская кровь, дурные гены… тут ничего не поделать. Значит, на тех людей, кто там с тобой, тебе плевать. Хорошо…

В аппарате послышался какой-то шорох, Павел расслышал «давай её сюда», и мир пошатнулся.

— Спокойно, Паша, — еле слышно прошептал рядом Борис, ещё крепче сжал его плечо.

— Её судьба тебе тоже безразлична, да, Паша? Ну, Ника, давай, поговори с отцом.

— Папа?

Господи, как давно он не слышал её голос. От мучительного желания всё бросить, рвануть наверх, вырвать из рук этого психопата свою девочку, своего рыжика, прижать её к себе — от всего этого у Павла свело скулы. Он вцепился в край стола, так, что пальцы побелели.

— Ника! Ника, с тобой всё в порядке? — его голос предательски дрогнул.

— Папа… — растерянность, облегчение, надежда, всё это услышал Павел в голосе дочери, таком родном и бесконечно любимом. Неужели Ставицкий может что-то с ней сделать? Неужели он пойдёт на такое…

И вдруг Ника закричала. Но не от боли, нет. Тут было другое.

— Папа! Не слушай их! Делай всё, что ты должен! Слышишь, папа? За меня не волнуйся! Я знаю, всё, что ты там делаешь — это важнее! Папа…!

Крик прервался, послышался шум, шипение Ставицкого «да убери ты её отсюда!», сдавленный возглас.

— Что ты с ней сделал, ублюдок! — выкрикнул Павел, поднимаясь со стула, но был остановлен Борисом. Тот вцепился в его плечо, с силой усадил обратно, покачал головой.

— Ну что, Паша? — раздался вкрадчивый голос Ставицкого. — Её ты тоже готов принести в жертву своим амбициям? Понял, что проиграл? Хватит. Выходи, Паша. Твоих людей мы не тронем. Ну, почти никого. Работы на станции продолжатся. И твоя дочь, Паша, будет жить. Иначе…

— Здравствуй, Серёжа, — раздался спокойный, чуть насмешливый голос Бориса, и Павел, внутри которого всё клокотало и рвалось от ярости, бессилия и страха за дочь, почувствовал, что напряжение немного ослабевает. Не совсем, конечно, но ровно настолько, чтобы взять себя в руки и перевести дух. Боря вступил очень вовремя, перехватил нить разговора, подался вперёд, словно ограждая друга от опасности. — Я — Борис Литвинов. Помнишь такого?

— Литвинов? — Борьке удалось выбить почву из-под ног Ставицкого, в его голосе отчетливо слышалась растерянность. Он даже начал заикаться. — К-какой Литвинов?

— Тот самый Литвинов, Серёжа. Тот самый. Мы, кажется, с тобой с детства знакомы. Ты был таким… трогательным мальчиком, Серёжа…

— Откуда… как…?

— А это сейчас неважно, как. Важно другое. Ты, возможно, думаешь, что ты на коне и всех победил. Так? За тобой армия, Совет ты уже весь под себя подмял, а кого не подмял, того изолировал. Дочь Пашкину в заложники взял. Считаешь, что все козыри на руках? Я прав?

— А что, не так? — Ставицкий пришёл в себя и снова заговорил уверенно. — Или вы думаете, что я испугаюсь какого-то внезапно вернувшегося с того света приговорённого преступника? Не знаю, как у вас там так вышло… а, впрочем, мне всё равно. Борис… Андреевич, так, кажется? Вы-то на что рассчитываете? Вашим именем тут наверху детей маленьких пугают. Вы-то точно труп, даже если по какой-то причине всё ещё дышите. Хотя… а хотите, Борис Андреевич, я вам помогу? По старой памяти, так сказать? Убедите Савельева сдаться, и я подумаю, как мы можем вас спасти. Места в Совете я вам не гарантирую, да и нет больше Совета. Но жизнь, пожалуй, я смогу вам оставить. Подберём вам непыльную работёнку, дадим квартирку, не очень высоко, но и не совсем внизу. Будете жить спокойно…

— Послушай меня, Серёжа. Внимательно послушай, — Борис усмехнулся. — Нам с Павлом ты не веришь, это понятно. Считаешь, что мы за шкуру свою бьёмся, да власть перетягиваем. Вот только всё это совсем не так. С кем ты там говорил? С Шевченко, Пашкиным замом? Помню его, толковый мужик. И инженер неплохой, насколько я могу судить. Вызови его ещё раз и поговори. Обрисуй всю ситуацию. Привлеки специалистов из энергетического сектора. Они-то должны понимать, что мы тут не в бирюльки играем. Тут, Серёжа, атомная электростанция, сложнейшее оборудование. Тут нужны знания и опыт. Который есть у единиц. И обучать никого у тебя времени нет. Потому что процесс запуска пошёл. И от одного неверного движения, от любой ошибки, вызванной чьей-то некомпетентностью, тут всё может или взлететь, или встать, что немногим лучше. А потому, Серёжа, сейчас победителей и проигравших нет. Мы тут все в патовой ситуации. Без Савельева АЭС не запустится — нагони ты сюда хоть всех инженеров с Башни, толку не будет. А если АЭС не запустим, то помрём все. Без исключения. И никакая армия тебя не спасёт. Миллион голодных, замёрзших и перепуганных людей тебя просто сметут со всей твоей армией. И я тебя не пугаю. Так оно и есть. Не веришь нам — собери знающих людей. С ними посоветуйся.

Ставицкий молчал. Борис тоже замолк, напряжённо уставившись на чёрный полированный аппарат. Секунды текли ужасающе медленно. Наконец, Сергей заговорил.

— Хорошо, я поговорю с Шевченко и с другими специалистами. Но не думайте, что вам удалось меня напугать или обмануть. В конце концов несколько дней ничего не решат. Деваться вам некуда, вы заперты. Я думаю, что вы понимаете, что снимать блокаду со станции я не стану?

— А мы и не просим, — ответил Борис, и Павел уловил облегчение в его голосе. И сам перевёл дух. — Пока не просим. Дай нам время, Серёжа. Просто не мешай. Это не в твоих интересах. Поверь мне. Если ты не совсем идиот, ты не станешь сейчас устраивать бойню и ставить под вопрос существование всей Башни.

— Сколько вам нужно времени? — быстро спросил Ставицкий. — Недели хватит? Или две? Больше не могу…

Боря вопросительно посмотрел на Павла. Тот пожал плечами, качнул головой.

— Две недели, Серёжа. Для начала. Потом поговорим… и ещё… — Борис покосился на Павла, привстал, подвинулся поближе к телефону. — Если ты причинишь девочке боль, если с ней, с Никой, хоть что-то случится… Ты понял меня, Серёжа? Ника — твоя гарантия, гарантия того, что Савельев в твоих руках. Так что береги её. Понял? А чтобы мы понимали, что с Никой всё в порядке, предлагаю установить время для ежедневной связи. Девять часов утра.

На той стороне провода повисло молчание, и Павел опять ощутил, как кружится голова и земля уходит из-под ног.

— Хорошо, — выдохнул наконец Ставицкий. — Хорошо. Девять часов утра меня вполне устроит. Но помните, Ника — действительно моя гарантия, тут вы правы. У вас есть две недели. Блокаду я не сниму. Запускайте АЭС, дальше посмотрим…

Связь прервалась. Борис расслабился, откинулся на спинку стула, потянулся, как после хорошо выполненной работы.

— Ну что, Паш, скажу я тебе. Твой кузен — псих, конечно. Что он там нёс про чистоту крови и испорченные гены? Это ж надо такое… Но, к счастью, остатки разума и здравого смысла у него ещё остались, и кое-что нам всё же удалось у него выторговать. И не дёргайся, не тронет он Нику, это не в его интересах.

— Спасибо, Борь, — у Павла не осталось сил, чтобы сказать что-то ещё. В ушах звенел голос дочери «Не слушай их! Делай всё, что ты должен! Слышишь, папа? За меня не волнуйся!».

Борис словно прочитал его мысли.

— А молодец, девочка. Хорошую дочь, Пашка, ты вырастил. Вся в тебя пошла, в дурака героя. Тоже вот на подвиг рвётся! Ей бы от страха трястись, да тебя на помощь звать, а она… Твой характер, савельевский.

— Не напоминай, — Павел тряхнул головой. — Чёрт, Борь, если я доберусь до этого сукиного сына, я его лично, своими руками…

— Непременно доберёмся, даже не сомневайся. И непременно своими руками его придушишь, а я тебе помогу. А пока, Паш, давай, дуй к своим агрегатам и запусти нам эту АЭС, а то и правда, неровен час, что-то пойдёт не так. А вообще, Паш, — Борис поднялся. — Не пообедать ли нам? Я, к примеру, чертовски голоден. Пойдём в столовую, а? А потом побежишь геройствовать, мир спасать, руководить своими инженерами, ну и с сестрёнкой своей новой разбираться. Или ты уже забыл про неё? Сестра у тебя, кстати, Пашка, что надо. Огонь девка! Я теперь, правда, не знаю, как мне-то быть. Я-то признаться, приударить за ней хотел, а теперь что? Мне у тебя разрешения спрашивать надо, как у старшего брата?

Павел недоумённо взглянул на Бориса, заметил в глазах пляшущих и кривляющихся чёртиков и сам не смог сдержать улыбки.

— Пошёл ты, Боря, знаешь куда?

— Куда?

— В столовую. Чёрт с тобой, пошли действительно поедим, потом неизвестно, будет ли у меня ещё время.

— Так как насчёт сестрички? Даёшь свое братское благословение?

— Как бы не так, пусти козла в огород. Знаю я тебя, казанова недоделанный.

— Я, может, исправился.

— Давно ли?

— А после казни. Сидел вот там, в больнице, думал. Всё осознал. Посмотрел на вас с Анькой, завидно стало. Я, может, тоже хочу, большой и чистой…

— Да ну тебя, Борь, — от этих идиотских шуточек, Павел чувствовал, как напряжение спадает, отползает куда-то вглубь. — Ты серьёзным хоть сейчас можешь побыть?

— А зачем, Паша? Умирать, так с музыкой! Ну, ладно-ладно, не заводись…

— Врежу я тебе, Боря, дождёшься.

Павел поднялся, с удивлением ощущая поднимающийся изнутри детский задор. Борька с его дурацкими подколками, хоть и нёс какую-то ахинею, всё же помог ему, помог как никто другой. В конце концов, Ника жива, и у них есть время. А там… там будет видно.