Башня. Новый Ковчег 4

Глава 14. Анна

— Ну и к чему этот пафос? Можно было и со всеми поесть, — Павел устало оглядел отдельную комнатку в столовой, куда их притащил Борис, уверенно проведя всю компанию мимо длинных столов общего зала.

— А чего тебе не нравится? Ну да, это тебе, конечно, не ресторан на надоблачном, и меню тут так себе, да и официанты не предусмотрены. Но всё ж таки… Считай, местный вип-зал. Должно же руководство как-то питаться соответственно своему статусу? И вообще, пойдём, Паша, поухаживаем за дамами. Усаживайтесь пока, девочки, мы всё принесём.

И Борис уволок Павла обратно, в общий зал, к окошку раздачи.

— Ну и балабол этот ваш Борис Литвинов, — хмыкнула Маруся, усаживаясь за стол.

Анна присела рядом. Из приоткрытой двери тянуло запахом горячей еды, и она почувствовала жуткий голод. Попыталась вспомнить, когда ела последний раз. Вроде бы, завтракала рано утром. Обед она со всеми этими событиями пропустила, даже мысли о еде не возникло.

— Я, честно говоря, Литвинова не так себе представляла, — продолжила Маруся. — Думала, этакий карьерист, политикан. Важный дядька. Плетущий интриги и строящий заговоры. Толстый почему-то… а он…

Анна улыбнулась. Борька, конечно, и политикан, и интриган, этого у него не отнять, но это никогда не было главным. А вот, что главное… чтобы объяснить это Марусе, пришлось бы рассказывать с самого начала, начиная с того дня, как Борька появился в их классе — независимый, ершистый, сжимающий руки в крепкие кулаки при малейшей насмешке. Пришлось бы поведать ту историю с дурацким разрисованным плакатом, и как Борька не сдал их с Пашкой Змее, хотя и мог, и как они с Пашкой долго потом спорили, принимать Борьку в команду или нет. Она колебалась, а Пашка её убедил.

— …а он… мальчишка, — закончила Маруся свою мысль.

— Мальчишка, — согласилась Анна, удивившись, как Маруся сходу подобрала Борьке характеристику, словно подсмотрела её мысли, в которых Борис, да и Павел, всегда были немного теми мальчишками, которых она знала ещё в школе.

— А как так вышло, что он живой? Да ещё и с Савельевым, против которого он заговор замышлял? Да ещё и общается так, будто они лучшие друзья? — поинтересовалась Маруся.

— А они и есть друзья. Лучшие, — ответила Анна. — А вообще, Марусь, это — долгая история.

Удивительно, но Анна, которая никогда не отличалась болтливостью, напротив, все считали её замкнутой и молчаливой, внезапно поняла, что готова рассказать Марусе эту долгую историю. Ощущение того, что Маруся — своя, да не просто своя, а чуть ли не родственница, усиливалось с каждой минутой. И если бы не появившиеся с подносами еды Павел с Борисом, Анна непременно начала бы рассказывать ей всё. И про их детскую дружбу, и про забавные озорные проделки, и даже — что было уж совсем невероятным — про её странные отношения с Павлом.

— Не скучали? — Борис продолжал веселиться от души. Он поставил перед Марусей поднос, изобразив шутливый поклон. — Вы уж, извините, Мария Григорьевна, ассортимент тут простой, без изысков, чем богаты, тем и рады. Эх, если бы месяца три назад я бы встретил такую девушку, как вы, непременно потащил бы в лучший ресторан. У нас, в надоблачном ярусе. Был там один, Паш, помнишь? Отбивные такие там подавались, душу можно было продать…

Павел молча поставил поднос перед Анной, сел напротив и тут же уткнулся в тарелку, пропуская Борькины слова мимо ушей.

— Ничего, Борис Андреевич, я — девушка простая, в надоблачных ресторанах сроду не бывала, не по карману они мне, — подхватила Борькин тон Маруся. — Это вам, наверное, наша пролетарская еда кажется простой, а мне не привыкать.

— Да ну, какой я Борис Андреевич. Называйте меня просто Борисом, а то я стариком каким-то себя чувствую…

Анна спрятала улыбку. Борька был кем угодно, только не стариком — красивый, с тёмными густыми волосами, в которых даже седина не пробивалась, с наглыми зелёными глазами, чей блеск и задор мало кого оставляли равнодушными, и ровным, чётко очерченным ртом, с которого не сходила полунасмешка, полуулыбка. Он даже умудрился сбросить пару килограмм, пока скрывался у неё в больнице, и теперь похудевший и подтянутый, с гибкой грацией хищника, казался моложе лет на пять.

«А ведь он флиртует», — подумала Анна и сама удивилась этой внезапно пришедшей мысли. Какой к чёрту сейчас флирт? В Башне произошёл мятеж, наверху только что был бой, они тут заперты непонятно насколько и понятия не имеют, чем всё это закончится, и тем не менее… Тем не менее, Борис действительно флиртовал, нёс всякую чепуху, распустив хвост перед Марусей и включив своё фирменное обаяние. Даже про еду забыл, хотя ведь тоже ничего с утра не ел.

Сколько раз Анна наблюдала за такими Борькиными выкрутасами и не сосчитать. Литвинов никогда особо не заморачивался с ухаживаниями, действовал нагло, быстро, компенсируя свою наглость обаятельной улыбкой, от которой девичьи сердца таяли, как мороженое на жаре. Ему и не надо было никогда напрягаться, женщины сами падали в объятия Бориса, стоило ему только захотеть. В их классе почти все девчонки сохли по нему, а он принимал их обожание как должное, увлекался одной, быстро терял интерес, переключался на другую. Походя, играючи, разбивал девичьи сердца, вряд ли замечая, какие чувства вызывает в доверчивых душах, и мало обращая внимания на слёзы отвергнутых одноклассниц. А ведь некоторые переживали всерьёз — кажется, случилась какая-то история с Ликой, подружкой Пашкиной пассии Вики Мосиной. Впрочем, подробностей Анна не знала, да и эта парочка, Вика и Лика — две похожие друг на друга куклы с голубыми глазами и светлыми, одинаково уложенными волосами, со стандартными улыбками, наверняка, сотни раз отрепетированными у зеркала — не вызывала у Анны никаких симпатий. А Борька… Борька и сейчас оставался Борькой, любимцем дам, красавчиком, шутником и балагуром. И может быть, оттого что ему довольно легко всё доставалось, он так и не смог никого полюбить по-настоящему, найти своё счастье. И единственный раз, когда он не получил сходу желаемое, была та глупая история с его влюблённостью в неё саму. Хотя какая там влюблённость.

Анна никогда не считала чувства Бориса к себе настоящими. Это была лишь одна из граней вечного соперничества, которое не могло не возникнуть между двумя прирождёнными лидерами, какими были Литвинов и Савельев. Кроме того, Борис, по своей природе лучше разбиравшийся в людях, прекрасно видел её истинные чувства к Павлу — она могла обмануть других, Павла, Лизу, даже папу, но не Борьку. От зелёных и пристальных глаз Литвинова ничего не ускользало. И, скорее всего, именно этот взрывоопасный замес — невозможность получить желаемое, зависть к Пашке, пребывающем в полном неведении, её собственная холодность, на которую Борис натыкался всякий раз при попытке подкатить — и вылилось в ту некрасивую сцену, когда он бросился перед ней на колени.

К счастью, всё давно уже в прошлом, отболело и умерло, как говорится, и сейчас, глядя, как Борис заигрывает с Марусей, Анна испытывала что-то похожее на сестринскую нежность.

— Вы уж тогда тоже меня зовите просто — Марусей, — не осталась в долгу Маруся. — Всё равно тут некоторые никак отчество моё запомнить не могут.

Она стрельнула глазами в Павла. Тот никак не отреагировал, молча ел, погружённый в какие-то свои думы, и Анна вдруг поразилась произошедшей с ним метаморфозой.

Каких-то полчаса назад она видела железного, несгибаемого человека, который чётко и спокойно разговаривал с людьми, объяснял, отвечал на вопросы, и, глядя на которого, у каждого возникало непоколебимое чувство уверенности, что всё обязательно получится и что мы победим. А сейчас перед ней сидел просто мужчина, немолодой, уставший, с запавшими, потемневшими глазами, замотанный и осунувшийся. Анна смотрела на склонённую над тарелкой голову, на его волосы, ещё густые и мягкие (она помнила, как ерошила их, пропуская сквозь пальцы светлые прядки), видела, как он хмурит лоб, и морщинка между бровями становится всё глубже, и ей хотелось подойти к нему, встать сзади, обнять за плечи, поцеловать в светлую макушку, прошептать на ухо что-то глупое и утешительное. Чтобы он хоть на минуту расслабился, улыбнулся. Ей улыбнулся.

Как же она устала. Не от работы, хотя и от неё тоже, — она устала жить без него. Устала бороться с собой, с чувством вины, устала пытаться найти оправдания его поступкам (а может и не стоит уже их искать, ну их к чёрту), устала выстраивать стену между собой и им — всё равно она рушилась при одном его взгляде, она просто устала. Очень сильно устала.

— …ну и что там капитан Алёхин? Всех врагов одолел?

Анна очнулась от своих мыслей, повернулась к Марусе и Борису. Эти двое уже болтали так, словно были знакомы сто лет, и сейчас их разговор перенёсся от Павла, которого они оба пытались задеть, но безрезультатно — Павел их не слушал, — к боям, которые шли наверху.

— Как вам, Борис, вообще удалось склонить этого Алёхина на светлую сторону?

— Мне? — деланно удивился Борис. — Я тут вообще ни при чём, это все вы, Марусенька. И скажите-ка лучше, а что нужно такого делать, чтобы мужчина через два часа после знакомства с женщиной начал заикаться при одном её имени?

— На себе хотите испытать?

— Боже упаси!

— Послушай, Боря, — Анна прервала Бориса. Разговор о завязавшейся наверху перестрелке внезапно отрезвил её, прервал общее благодушное и почти домашнее настроение. — Этот бой, наверху… там же, наверно, есть раненые?

Литвинов смахнул с лица улыбку.

— Есть. Но ты не волнуйся, Ань. Сейчас там всё под контролем. Раненых всего двое. К счастью, лёгкие. Там этот врач местный, толстый такой, со смешной фамилией, Пятачков, Пяткин…

— Фельдшер Пятнашкин, — машинально поправила Анна.

— Точно, Пятнашкин. Суровый мужик. Но деятельный. Как только административный этаж разблокировали, как будто из-под земли вырос. Тут же организовал небольшой госпиталь. У такого не забалуешь. Мы с ним повздорили слегка, я ему приказал тебя сменить. Вы с ним сойдётесь, Аня. Он такой же как ты, хлебом не корми — дай кого-нибудь полечить. Ну а если серьёзно, там с этими двумя ничего такого страшного.

— Есть ещё двое убитых, — мрачно заметил Павел. Он наконец-то оторвался от своей тарелки, обвёл всех тяжёлым взглядом. — И с той стороны тоже, кажется.

По его тону Анна поняла, что Павел мучительно переживает эти жертвы. Гибель и своих, и чужих. Каждого. Записывает на свой личный счёт. Как он сказал Мельникову, ещё там, в больнице? За свои грехи отвечу. Полностью. По всему длинному списку. Так кажется.

— Паша, ну может хватит, а? — Борис поймал взгляд Павла, догадавшись, о чём тот думает. — Только вот это ещё на себя не надо навешивать. Это у твоего родственничка поехала крыша, не у тебя. Это твой кузен Серёжа, прикрываясь братской любовью, с детства вынашивал планы мести. Ты-то тут причём, Паша?

— Притом, — Павел снова уткнулся в тарелку. Потом резко поднял голову, уставился на Бориса злым взглядом. — Ты сам знаешь. Ничего бы этого сейчас, возможно, просто не было, если бы не та история. Если бы не мой отец…

— Э, нет, — глаза Бориса тоже стали колкими. — Не стоит оправдывать господина Ставицкого, это его сознательный выбор. Его выбор, а не совокупность обстоятельств. А насчёт твоего отца… Я тебе уже говорил и ещё раз повторю. Твой отец тогда мальчишкой в такой замес попал, что нам сейчас и представить страшно. Тогда взрослые люди столько всего творили, взрослые, а он — пацан желторотый.

— Погодите, — прервала их перепалку Анна. — О чём вы говорите? О ком? О Григории Ивановиче? Я чего-то не знаю?

— Да мы сами только недавно узнали. Помнишь тот дневник, что Ника принесла?

При имени дочери по лицу Павла пробежалась гримаса боли, но он справился. С трудом, но справился. И тут же опять остановил Бориса.

— Боря, давай не здесь. Тем более, Марии Георгиевне это наверняка неинтересно.

Павел опять безжалостно переврал отчество Маруси, но на этот раз она не зацепилась за это. Только сказала очень тихо:

— Нет, отчего же… очень интересно.

— Потом, Паша, у тебя ещё сто сорок причин найдётся, чтобы не рассказывать, — Борис повернулся к Анне и Марусе и, не давая Павлу опомниться, принялся быстро говорить.

История была невероятной, хотя… если учесть то время — мятеж, переворот — чему удивляться? Разве что тому, что слово «убийство» так не вязалось с обликом отца Павла.

Анна хорошо помнила Григория Ивановича, помнила, как Пашка гордился своим отцом, и как они с Борькой ему немного завидовали. Её собственный отец был другим, хорошим, но слабым, а у Борьки вообще отчим — человечишка мелкий и пустой. А вот Григорий Иванович… Те редкие вечера, когда он бывал дома, они все втроём зависали у Пашки, развесив уши, внимали рассказам Пашкиного отца, смеялись вместе с ним, примиряясь даже с присутствием Елены Арсеньевны, Пашкиной матери.

И вот теперь, слушая Бориса, Анна пыталась уложить всё в голове, но получалось плохо. Конечно, времена тогда были кровавые, но тут ведь не столько в этом дело, сколько в немыслимом повороте судьбы, которая словно в насмешку свела вместе родителей Павла. И теперь многое становилось на свои места: и злые синие глаза Елены Арсеньевны, и растерянность, которая нет-нет, да и прорывалась на лице Пашкиного отца, и та незнакомая женщина, с которой обнимался Григорий Иванович — Анна с Борькой однажды наткнулись на них случайно, и Борька взял с неё слово, что она ничего и никогда не скажет об этом Пашке. И она пообещала.

Анна посмотрела на Павла. Он сидел, крепко обхватив голову руками, ни на кого не глядя, а когда Борис закончил, поднял на Анну свои пасмурные глаза и сказал, только ей одной сказал, как будто не было рядом ни Бориса, ни Маруси:

— Поняла теперь, почему?

— Паша, — начала она, но её неожиданно перебила Маруся. Выкрикнула сердито и почти зло:

— Ну и что? Это ещё ничего не значит. Ему было всего лишь восемнадцать!

— Да вам-то откуда это знать? — тут же вскинулся Павел. — И почему вы, чёрт возьми, всё время суетесь!

— Да потому что…

— Тихо-тихо, — Борис примиряюще вскинул вверх руки. — Перестаньте уже. А ты, Паша, тоже не прав. Аня, скажи уже ему. Меня он не слушает.

Она не знала, что сказать. Никакие слова в голову не шли, а подойти и утешить его она тоже не могла.

Павел справился сам. Тряхнул головой, словно прогоняя морок, вымученно улыбнулся.

— Ладно. Не обращайте внимания. Что-то я расклеился. Устал, наверно.

— Ну так сейчас мы живо, Паша, тебе койко-место организуем, — тут же оживился Борис. Подмигнул им с Марусей, весело и как ни в чем не бывало, но Анна видела, что в зелёных Борькиных глазах промелькнуло облегчение. — Неужели ты, Паша, мог подумать, что я тебя, главу Совета и совесть нации, оставлю ночевать в коридорах. Нет, конечно. Я нам с тобой такую комнатку зарезервировал, закачаешься.

— Нам? — переспросил Павел, и Борис тут же картинно закатила глаза.

— Извини, Павел Григорьевич, но жить мы с тобой опять будем вместе. Отдельных апартаментов для тебя выбить так и не удалось — увы, мои чары оставили равнодушными коменданта общежития.

— Мужик, наверно, комендант общежития, да? — поинтересовался Павел. — Не клюнул на твои прелести.

Анна почувствовала, как напряжение, вызванное недавним разговором, спадает. Всё-таки Борька умел вырулить из любой ситуации, а у Павла хватало сил не сломаться.

— Придётся мне ещё немного тебя потерпеть, — продолжил Павел. — Но! Будешь и дальше называть меня совестью нации — выселю в коридор к чёртовой матери, не обессудь.

— Вот и старайся для тебя. Никакой благодарности. Выселит он меня! А я тогда к девчонкам нашим попрошусь на постой. Вы же меня приютите? Не позволите шататься по этой станции всю ночь, одинокому и неприкаянному? Найдётся в вашей девичей светёлке место для впавшего в немилость у начальства?

Маруся фыркнула, а Анна рассеянно спросила:

— В нашей светёлке?

— Ну да, я вас вместе решил поселить. Я заметил, что вы подружились, — сверкнул улыбкой Борька.

— Кстати, Ань, я и сама хотела предложить, — добавила Маруся. — У меня комната на двоих, а я там одна сейчас. Так что, с удовольствием возьму тебя на постой.

— А меня? Честное слово, обещаю вести себя прилично, — не унимался Литвинов.

— А вы, Борис, всегда так за женщинами ухаживаете? Сразу с разбега и в койку? — поинтересовалась Маруся.

— А что время-то терять? У нас война, можно сказать. Некогда всякие церемонии разводить. Может, нас вообще завтра, Пашиными стараниями, выдадут наверх на милость новому правительству, и полетят наши буйные головушки… Имеют будущие герои право на порцию женской ласки?

— Да уймись ты, Борь, — одёрнул его Павел. — Вот ты разошёлся, честное слово, слушать невозможно. И вообще, — Павел оглядел всех. — Перекусили? Все? А теперь спать. Давай, Дон Жуан, веди нас в те апартаменты, что ты нам приготовил.

— Вот так всегда, — Борис театрально вздохнул и развёл руками. — Ты подрезаешь мне крылья. А я ведь почти был у цели.

И Борька, подлец, нагло подмигнул Марусе, которая не осталась в долгу и тут же припечатала:

— Вам до цели как отсюда на четырёхсотый этаж пешком.

— Не дойдёт, — коротко резюмировал Павел.

— Ну это мы ещё посмотрим.

Анна не могла сдержать улыбки. Все эти дружеские подначивания, тычки, весёлые пикировки… как же, оказывается, она по ним соскучилась, как ей всего этого не хватало. Она чувствовала наваливающуюся на неё волнами усталость и при этом отчаянно хотела, чтобы вечер не заканчивался. Она была готова сидеть здесь, в этой столовой, хоть целую вечность. Слушать провокационные выпады Бориса, смотреть на Павла, на мягкую задумчивую улыбку, играющую у него на губах, смеяться над колкими остротами Маруси, которыми она ловко сбивала спесь с Литвинова. Да и Маруся… Анна с удивлением отметила, как органично Маруся вписывается в их, казалось бы, вечное и нерушимое трио.

— Ладно, пошутили и будет, — Павел поднялся первым. — Анна и Маруся устали.

Павел произнёс Марусино имя так легко и просто, как будто уловил то, о чём Анна только что думала. А может и ему самому это же пришло в голову.

На выходе из столовой к Павлу подошёл высокий худой мужчина с волосами грязно-жёлтого цвета, начал что-то быстро ему говорить.

— Это Селиванов, — пояснила Маруся Анне, заметив подошедшего. — Боюсь, это надолго. Пойдём, что ли? Не будем их ждать. Я, честно говоря, с ног валюсь от усталости. Денёк выдался, не приведи господь.

Анна кивнула и последовала за Марусей.

В комнате, совсем небольшой и просто обставленной — две узкие койки с тумбочками, встроенный стенной шкаф и небольшой столик со стульями — царил лёгкий раздрай.

— Извини, я тут почти не бываю, только переночевать прихожу, — сообщила Маруся, быстрыми ловкими движениями собирая со стульев разбросанную одежду. — Вот твоя кровать, располагайся. Ты не против, если я быстро в душ? Набегалась сегодня с твоим Павлом Григорьевичем, ног не чую…

— Конечно, иди, — кивнула Анна, почти не обращая внимания на насмешливо брошенное Марусей «твой Павел Григорьевич».

— Там посмотри в шкафу одежду, если тебе надо, выбирай, что понравится, — и Маруся скрылась за маленькой дверью, ведущей в ванную комнатку, оттуда почти сразу же послышался звук льющейся воды.

Анна подошла к кровати, чувствуя, как слипаются её глаза. Откинула покрывало, свернула и аккуратно повесила на спинку, подошла к шкафу.

Стук в дверь раздался неожиданно, она чуть не выронила выбранную футболку. Подумала почему-то — вдруг Борька? С него станется, нахала. Она отложила футболку в сторону, подошла к двери, решительно распахнула, намереваясь — если это, конечно, Литвинов — высказать тому всё, что она о нём думает.

Но на пороге стоял не Борис, а незнакомый молодой человек в очках, совсем ещё мальчишка. Увидев Анну, он явно растерялся и захлопал длинными пушистыми ресницами.

— Вы кто? — строго спросила она.

— Я — Гоша, — пролепетал он, потом немного пришёл в себя. — Я для Марии Григорьевны последние сводки принёс, она просила…

— Мария Григорьевна в душе. Хотите её подождать?

По щекам парня пошли красные пятна.

— Нет-нет, вы ей просто передайте это, пожалуйста… Она просила, чтобы сразу, как будут.

Он окончательно засмущался, сунул Анне в руку тонкую пластиковую прозрачную папку и поспешно ретировался. Анна закрыла за ним дверь и положила папку на стол, даже не взглянув на неё. И тут же в дверь снова постучали, наверно, этот милый мальчик что-то забыл.

Она распахнула дверь.

— Гоша, вы что-то…

И осеклась. Перед ней стоял Павел.

— Гоша? — переспросил он растерянно.

— Я думала, это вернулся тот мальчик, был тут только что, какие-то документы для Маруси передал…

Анна почувствовала, что глупо оправдывается и разозлилась на себя. Почему она вообще перед ним оправдывается.

— Ты что-то хотел? Тоже что-то передать Марусе? Она в душе. Ты проходи…

И она тут же отошла опять к шкафу, повернулась к Павлу спиной, принялась усердно рыться среди вещей. Футболка, где же та футболка, которую она выбрала? Почему-то было важно найти именно её. То, что она сама отложила футболку в сторону, про это Анна забыла. Руки быстро перебирали одну вещь за другой. Да где же она, чёрт возьми! Ну где? Эта? Нет, та была светло-серая…

Она почувствовала его руки на своих плечах.

— Аня… — он уткнулся лицом в её волосы. — Ань, я знаю, я виноват. Кругом виноват. В смерти Лизы, сына… во всём… Я… мне с этим жить… я и живу с этим, только…ты-то хоть меня не добивай.

Он резко развернул её к себе, и лицо Анны оказалось вровень с его лицом, глаза встретились с глазами.

— Я не мог тогда запустить эту чёртову АЭС, не мог, пойми, — Павел говорил быстро, как будто боялся, что она его перебьёт на полуслове, и он так и не успеет сказать всего, что должен. — Это сейчас кажется, всё просто, а тогда… тогда было непросто. И права у меня никакого не было ставить под возможный удар будущее человечества, чтобы только у меня… у моей семьи всё было хорошо. Аня… Аня, ты слышишь меня…

Она не слышит. Мир качается, отступает. Появляется другой Павел. Накладывается на Павла сегодняшнего. Лицо, измученное бессонницей, с сухими воспалёнными глазами, она видит тонкие красные прожилки, разбежавшиеся неровными трещинками по серой пасмурной радужке.

— Мы же справимся, Паша? — она накрывает своей ладонью его руку, большую, горячую, легонько сжимает. — Правда ведь, справимся?

Он не смотрит на неё. Просто кивает. Молча. Маленькая рыжая девочка, на ковре перед ними старательно строит башню, ставит кубик за кубиком. Неловко сооруженная конструкция шатается, и девочка испуганно вскидывает руки, пытаясь удержать последний поставленный кубик, башенка заваливается набок, но выдерживает. Стоит. Балансирует, но не падает. Девочка смеётся.

Он поворачивается, мучительно улыбается. Произносит одними губами:

— Мы справимся…

Она услышала. Она наконец-то его услышала. Всё, что он пытался и не пытался донести до неё все эти четырнадцать лет. Увидела всю его усталость, почувствовала тот груз, что он тащит на себе все эти годы, и сама едва не упала под тяжестью этого груза.

Он чуть наклонился к ней, нашёл губами её губы. Она больше не сопротивлялась…

— Ой, извините! Я…

Они отшатнулись друг от друга, оторопело уставились на внезапно появившуюся в комнате Марусю. Та вышла из ванной в коротком халате, накручивая на голове тюрбан из полотенца, и так и застыла в этой позе, увидев их с Павлом.

— Чёрт! — выругался Павел. — Вы… Мария Георгиевна… Мария Григорьевна… вы…

Он явно подыскивал слова, чтобы хоть что-то сказать, чтобы не молчать, и не мог найти ничего вразумительного.

— Паша пришёл посмотреть, как мы… как я тут устроилась, — Анна понимала, что говорит глупость, но она и чувствовала себя почему-то очень глупо. Как пятнадцатилетняя девчонка, которую застукали за первым поцелуем.

— Да… проведать, — Павел облегченно выдохнул, посмотрел на неё и пробормотал. — Я тогда пойду. Да, Ань?

— Да-да, иди. Иди, Паша.

Она закрыла за ним дверь и повернулась к Марусе.

— Марусь, ты извини… Это так по-детски всё… — глядеть на насмешливое Марусино лицо не хотелось, и Анна отвела взгляд в сторону, ища глазами хоть какую-то зацепку, чтобы переключиться. Наткнулась на папку, принесённую мальчиком Гошей, и ухватилась за неё, как за спасительный круг. — Да, кстати, пока ты была в душе, приходил мальчик, Гоша. Принёс тебе документы. Вот…

Анна замерла на полуслове. На приклеенном к папке листе размашистым почерком, крупными буквами было написано: «Для…

— …Савельевой Марии Григорьевны, — Анна прочитала вслух и наконец-то посмотрела на Марусю.

Господи, какой же слепой надо было быть, чтобы не видеть. Анна рассматривала Марусино круглое лицо, чуть вздёрнутый нос, светлые, редкие веснушки, пасмурные глаза… рассматривала так, словно видела всё это в первый раз, хотя на самом деле глядела в это лицо всё детство и всю юность, и всю жизнь.

— Ты…

— Его сестра. Да.