Башня. Новый Ковчег 5

Глава 16. Борис

По дороге в столовую, где Борис надеялся найти Павла, Егор Саныч, осторожно подбирая слова (старый доктор, судя по всему, мало кому доверял в этой жизни), рассказал ему о том, как так получилось, что он подменил документы Кириллу Шорохову и притащил парня сюда. Борис выслушал и в который раз поймал себя на мысли, что парень явно родился в рубашке. Он не просто не умер на том заброшенном этаже от побоев и потери крови — хотя такой финал был наиболее закономерным, — но был обнаружен, доставлен в больницу, попал в руки знакомому доктору, который вывел его из-под очередного удара, потому что случайно, часом раньше в этой же больнице скончался от огнестрела другой пацан, то ли одногодка Кирилла, то ли вообще его приятель — тут Борис особо не вникал. Но сам факт такого потрясающего везения Литвинова восхищал, и Кирилл Шорохов, несмотря на то, что его собственной заслуги во всём этом не было (наоборот, парень словно нарочно попадал в такие ситуации), нравился Борису всё больше и больше.

А вот Павел его симпатий к дружку своей дочери не разделял, кривился всякий раз, когда Борис вольно или невольно о нём упоминал. Так что Савельев вряд ли обрадуется появлению пацана на станции, скорее — наоборот. Литвинов усмехнулся, представив себе Пашкину реакцию на это неожиданное явление. Да, пожалуй, с этой информацией лучше повременить, тем более, что сейчас есть кое-что поважнее. Мельников.

…Егор Саныч свой короткий рассказ про Кирилла закончил и замолчал. Шёл рядом, недовольно хмурясь, изредка кидая по сторонам любопытные взгляды. Борис вспомнил, как тогда, в больнице у Анны, этот маленький щуплый доктор, которого Кирилл привёл к раненому Савельеву, отшатнулся от Бориса, бросил в лицо какие-то обидные слова, кажется, назвал негодяем и подлецом. Что ж, в чём-то он, разумеется, был прав, этот доктор. Ангелом Борис никогда не был, и по большому счёту, ему всегда было плевать на то, какие чувства он вызывает у окружающих. Впрочем, если он правильно помнил, то Савельев вызвал у доктора не менее негативную реакцию. Видимо, старый врач принадлежал к тем, кто не любит власть в принципе, считая всех, кто там находится, негодяями и подлецами по определению. Но это не помешало ему выполнить свой долг и вытащить Пашку с того света. И это — хорошо. Потому что сейчас их личные симпатии и антипатии — не главное. А главное другое. Главное — держаться вместе перед лицом общей опасности.

Борис скосил глаза на доктора. Интересно, что же такое просил передать Мельников? Какую такую информацию? И зачем? Вот это и был основной вопрос, над которым стоило поразмыслить.

Предательство Мельникова больно кольнуло Бориса по самолюбию — он воспринял это как свой личный просчёт. Ведь именно он, Борис, отстаивал его кандидатуру в их постоянных спорах с Савельевым, а сам Савельев, напротив, сомневался и Олегу не доверял. И то, что Пашка в очередной раз оказался прав, коробило Бориса, сидело занозой, рядом с другими такими же мелкими занозами. А теперь вдруг неожиданный поворот. Предатель Мельников или нет? Если предатель, то зачем ему приспичило посылать этого врача? Чтобы заманить их в ловушку? Что ж, возможно. А если нет? Если Мельников всё ещё на их стороне?

Борис задумался, стремительно прокручивая в голове то, что знал. Из беседы с Зуевым, старшим из бригады прибывших медиков, стало понятно, что Олег свою должность сохранил. А раз так — мог воспользоваться этой возможностью, передать кое-что. Даже не просто мог, а обязан был это сделать. И сделал. Но все эти умозаключения не давали ответа на главный вопрос: предатель Мельников или нет? На чьей стороне играет? Стоит ли ему доверять?

Интуиция подсказывала, что Мельников — союзник ситуативный. Особой любви ни к Савельеву, ни к самому Борису, Олег не испытывал и никогда этого не скрывал. Он всегда вёл свою игру, выбирая того, на чьей стороне меньшее зло. Значит, надо думать, что для Олега важно сейчас. Тот же Зуев коротко сообщил, что закон, приостановленный Павлом, снова вступает в силу. А Олег всю свою жизнь положил на борьбу с этим законом, он и Павла-то принял только тогда, когда тот отказался от него — до этого же ходил в непримиримых врагах. То есть, получается, что на стороне Ставицкого Мельников быть не должен. Но при этом министром-то его назначили, тогда как Величко не просто отстранили, а посадили. И тут было что-то ещё — то, чего Борис никак не мог нащупать.

В столовой было шумно. Почти все столики были заняты, смена закончилась, и народ валом повалил ужинать.

Борис обвёл взглядом общее помещение столовой — Савельева там не наблюдалось — и проследовал в их комнатку, вип-зал, который он называл так исключительно в насмешку. Ничего випового в этой комнатушке, обставленной дешёвой простенькой мебелью, конечно, не было, но всё же отдельное помещение давало иллюзию комфорта и лёгкое ощущение избранности, которого, чего греха таить, так не хватало Борису. Друзья, правда, его чувств не разделяли — и Павел, и Анна, если Борис только не загонял их обедать и ужинать в вип-зал пинками, норовили перекусить вместе со всеми, хотя и делали это не потому, что любили быть в толпе и с народом. Просто эти двое относились к еде, как к досадной необходимости, на которую жалко тратить драгоценное время. Впрочем, судя по тому, что Павла в общем зале не было, возможно, всё же Борису удалось приучить его пользоваться положенными привилегиями.

Увы, Савельев был неисправим, Борис это понял, как только пересёк порог вип-зала, и досадливо поморщился. Павел сидел за столом и быстро, не глядя в тарелку, орудовал ложкой. Взгляд его был прикован к распечаткам, веером разложенным перед ним. Время от времени Савельев отвлекался и делал какие-то пометки, подчёркивая что-то в веренице цифр.

Увидев, что Павел один, Борис испытал что-то похожее на облегчение: конечно, присутствие Анны при разговоре с Ковальковым не помешало бы, но вот Маруся… Меньше всего Борис хотел сейчас видеть бешеную Пашкину сестрицу. Хватило сегодняшнего утра. Он и так весь день ловил на себе насмешливые взгляды и слышал тихие смешки за спиной — слухи о том, как на него за завтраком вывернули тарелку каши, расползлись на удивление быстро. Да и с Павлом они с утра ещё не виделись, а то, что Савельев не преминет высказать ему всё, что он по этому поводу думает, в этом Борис даже не сомневался. Хотя сейчас Павел был слишком занят — на звук открываемой двери он лишь слегка приподнял голову, рассеянно посмотрел, скользнув равнодушным взглядом по Ковалькову, и сдержанно кивнул.

— А чего это ты, Паша, один тут? — Борис приблизился к столу. — Где наши дамы?

— Анна операционную готовит, — Павел отложил пустую тарелку, придвинул к себе стакан. — Говорит, времени мало осталось, хочет операцию Руфимову делать прямо сейчас, как только всё наладит. Мне тоже уже пора. Надо Бондаренко вводить в курс дела.

Савельев одним глотком выпил стакан с компотом, сгрёб распечатки, затолкал их в папку, что лежала с краю стола, и собрался было встать.

— Погоди, Паша, — Борис остановил его. — Я тебе тут человека привёл. Удели нам немного своего драгоценного времени. Бондаренко я разместил с максимальными удобствами, дай ему там пообвыкнуться, успеешь.

Павел неохотно подчинился, вопросительно взглянул на Бориса, потом перевёл непонимающий взгляд на старого доктора. По морщинке, перерезавшей его лоб, Борис понял, что Павел пытается сообразить, кто перед ним.

— Садитесь, Егор Александрович, не стойте. Ну, что вы, как неродной, — Борис сам опустился на стул напротив Савельева и жестом пригласил сесть Ковалькова. — Ну как вам результат вашего труда? Правда же, Павел Григорьевич сейчас выглядит лучше, чем во время вашей последней встречи?

— Мы знакомы? — удивился Павел.

— Ты даже себе не представляешь, насколько, — хмыкнул Борис. Время и место для театральных эффектов было неподходящим, но он всё же не удержался, потянул многозначительную паузу. — Правда, ты, Паша, во время вашего знакомства не совсем в форме был. Да что там, прямо скажем, совсем ты был не в форме, чуть богу душу не отдал. А вот Егор Александрович Ковальков твою душу у Бога отбил. За что ему огромное спасибо. От меня лично и от всего благодарного человечества.

Павел уставился на доктора.

— Егор Александрович? Значит, это вы — мой спаситель? — он привстал, протянул Ковалькову руку. — Спасибо вам, доктор. Спасибо.

— Я врач и сделал то, что должен был сделать, — сухо ответил Ковальков, но руку всё-таки пожал. — Я рад, что вы поправились.

— А сейчас Егор Александрович прибыл к нам с бригадой медиков, да не просто так, а с некоторой миссией. Я правильно говорю, Егор Александрович? — продолжил Борис.

— У меня есть информация лично для Павла Григорьевича.

— Информация? — видимо, от усталости Павел утратил способность быстро соображать. — Что за информация? От кого?

— От Олега Станиславовича Мельникова.

— От Мельникова? — Павел удивлённо вскинул бровь, посмотрел на Бориса. Литвинов чуть заметно пожал плечами. — Но… Хорошо, я слушаю вас, Егор Александрович.

— Олег Станиславович просил передать вам лично, — упрямо повторил Ковальков.

— Говорите при Борисе Андреевиче, — распорядился Савельев.

Егор Саныч недовольно покосился на Литвинова, но спорить не стал.

— Дело в том, что Олег Станиславович просил меня передать вам письмо. Сказал, что принесёт его перед самой отправкой.

— И? Где письмо?

— В том то и дело, что письмо Мельников не принёс. И сам почему-то не пришёл. Я не знаю, почему, возможно, его что-то задержало.

Борис поморщился. Всё это выглядело очень странным. И смахивало на ловушку.

Нет, сам доктор не врал — такие люди не умеют врать в принципе, — но Мельников мог использовать его в своих целях вслепую, поэтому старый доктор выглядел вполне убедительным, ни тени наигранности в его словах, совершенно искреннее недоумение, растерянность, сквозящая в выцветших, бледно-голубых глазах.

— Может быть, вы знаете, что именно хотел сообщить Мельников? — спросил Павел.

— В общих чертах, — Егор Саныч едва заметно качнул головой. — Он мне кое-что рассказал о планах Верховного Правителя.

— Кого? — хмыкнул Борис. — Верховного Правителя? Серёжа так себя называет? Паш, у твоего кузена явная мания величия.

— Борь, давай потом, — отмахнулся Павел, он не отводил взгляда от старого доктора. — Говорите, Егор Александрович. Мы вас внимательно слушаем.

Борис, развеселившийся при упоминании титула, который сам себе присвоил Ставицкий, по мере рассказа Ковалькова всё больше и больше терялся. Сначала то, что говорил доктор, звучало забавно — аристократия, старые фамилии, чистота рода. Всё это они уже слышали. Но дальше…

Программа «Оздоровление нации», которую пересказывал Ковальков, время от времени замолкая и потирая переносицу, старательно вспоминая детали и подбирая слова, это программа походила на фантастический роман. Был когда-то в литературе такой жанр, антиутопия, на излёте их затонувшей цивилизации достаточно популярный — писатели, словно предчувствуя скорую катастрофу, буквально соревновались между собой, придумывая всё новые и новые мерзости, до которых могло только дойти человеческое воображение. Борис в юности увлекался этим жанром — Замятин, Оруэлл, Хаксли… Да, пожалуй, больше всего эта программа походила на дивный новый мир Хаксли, видимо, Серёжа Ставицкий тоже был знаком с его творчеством. Искусственное размножение, принудительная кастрация, выращивание детей в соответствии с выбранными для них функциями. Читать про такое было увлекательно, хотя бы просто потому, что правдой это быть не могло. Или всё-таки могло?

У Савельева, по-видимому, тоже были похожие мысли.

— Вы всё это серьёзно, Егор Александрович? — спросил он, когда Ковальков замолчал. — Вы ничего не путаете? Или это… шутка такая?

— У меня всегда было не очень с чувством юмора, — вздохнул старый доктор. — Я пересказываю только то, что слышал от Мельникова. И, поверьте, я очень хорошо знаю Олега Станиславовича. Он не будет шутить подобными вещами.

— М-да, — протянул Павел и в некоторой растерянности посмотрел на Бориса.

— Я вот, признаться, поужинать хотел, — Борис криво усмехнулся. — Но боюсь, что аппетит у меня отбили напрочь. Тут, Паша, не мания величия. Точнее, не только она. Поторопился я с диагнозом. У Серёжи мозг серьёзно поврежден, крыша уехала основательно и надолго.

Павел прислонил пальцы к вискам и с силой потёр. Не выдержав, вполголоса выругался и снова посмотрел на доктора.

— Что-то ещё? Мельников говорил что-то ещё?

— Больше ничего. Он торопился. Обещал в письме всё изложить. Да, он сказал, что времени нет, Верховный спешит, и, кажется, через два дня начнутся первые эксперименты по химической кастрации и искусственному оплодотворению. Это всё, что я знаю. Как видите, немного.

Павел взъерошил себе волосы, повернулся к Борису, встретился с ним глазами.

— Если я вам больше не нужен, я, пожалуй, пойду, — проговорил Ковальков. — Меня просил подойти Зуев в медсанчасть. Борис Андреевич, вы не подскажете, куда мне идти? Я ещё не очень ориентируюсь тут.

— Да, конечно, — Борис стал машинально объяснять, как добраться из столовой до медиков, к счастью, это было совсем недалеко. Егор Саныч внимательно выслушал, поднялся и, сухо попрощавшись, вышел за дверь.

Павел всё ещё сидел в раздумьях, уставившись в пустой стакан и нервно отбивая пальцами дробь по пластиковой столешнице.

— Ну что скажешь? — проговорил он.

— Звучит бредово, — осторожно заметил Борис. — Паш, мы не знаем, на чьей стороне Мельников. Если это всё часть какой-то игры? Напугать нас, чтобы мы полезли на рожон. Спровоцировать на необдуманные действия. Я не знаю…

— Если это часть игры, то мне кажется, они там все наверху рехнулись. А если это правда — то тем более. Как вообще такое может в голову прийти, Боря? Как? — Павел поднял глаза, в которых Литвинов увидел растерянность. — Кастрация… девочки эти, которых будут искусственно оплодотворять. Они вообще, как себе это представляют? Нет, то, что Серёжа помешан на своём благородном происхождении — тут я могу понять, бабка наша, Кира Алексеевна Ставицкая, мир её праху, вполне могла ему по мозгам проехаться, я ведь тоже слышал всё это, когда бывал в их доме. Ах, Ставицкие, Андреевы, Зеленцовы… белая кость, голубая кровь. Но эксперименты на людях! Нет, Боря. Я отказываюсь верить, что Серёжа…

— Вот именно потому что ты отказываешься верить, я думаю, что всё это правда, Паша, — ответил Борис. — Потому что в это никто не поверит. Если бы они хотели устроить нам ловушку, спровоцировать на что-то, то придумали бы что-то правдоподобнее. И проще. Нет, Паша. На ловушку это не тянет.

— Ты хочешь сказать, что Мельников — не предатель? Тогда почему он всё ещё член Совета или, как там у них теперь… министр? Почему? Откуда они тогда узнали обо мне и успели так быстро среагировать, перехватить власть, арестовать Величко, заблокировать станцию? Кто ещё об этом знал? Только Мельников.

— Паш, не пори горячку. Я не утверждаю, что Мельников на нашей стороне. Просто, зная Олега… Эта программа, как её, чёрт… «Оздоровление нации», да не пойдёт он на такое. Он — моралист и чистоплюй! А ещё врач, для которого жизнь пациента превыше всего. У Анны поинтересуйся, она тебе много всего может рассказать про Олега. Ты на его аристократические замашки не смотри, как он из себя сноба корчит, пылинки с костюмчика сдувает, ты к нему под костюмчик загляни. Мельников закон-то твой и тот не принял, положением своим рисковал и костюмчиками своими, между прочим, тоже, а тут… Да по сравнению с тем, что мы сейчас с тобой услышали, твой закон, который в народе людоедским окрестили, так, невинные шалости. Забавы дошколят. И выдумать такое Олег не способен — воображения не хватит. А вот кузен твой сумасшедший…

— Если он действительно такое замыслил, то… Борь, остановить-то его как?

— Да чёрт его знает, как. Нас тут самих, как мышей банкой прихлопнули. Да погоди ты, Паша, — Борис заметил, как Павел вспыхнул и порывается что-то возразить. — Погоди шашкой махать. Подумать надо. Может, это и правда подстава, чтобы выманить нас наверх. Дай мне время, я пораскину мозгами, а завтра утром, во время переговоров, осторожно попробую прощупать почву. Аккуратненько так закину удочку, есть у меня одна идея.

— Хорошо, — Павел снова взъерошил волосы, потом махнул головой, отгоняя невесёлые мысли, поднялся из-за стола. — Подумай до завтра. Перед переговорами обсудим. А сейчас я должен идти к Бондаренко. Мне сказали, он в двести восьмой?

— В двести восьмой, — Борис тоже встал. — Пойдём, я тебя провожу, мне по дороге.

— Ты же поужинать хотел, — Савельев сунул под мышку папку с документами, крепко прижал, а затем взял поднос с грязной посудой.

— Спасибо, что-то расхотел, — Литвинов махнул рукой, аппетит и правда пропал. — Пойду к себе, полежу, подумаю. Не нравится мне всё это, Паша. И кузен твой сумасшедший, и Мельников, который почему-то письмо не смог передать. Покручу-поверчу в голове, как завтрашний разговор с Верховным Правителем нашим построить, чтобы и Олега не подставить, если вдруг он и правда на нашей стороне, и чтоб хоть какое-то подтверждение получить.

Они вышли из комнаты в общий зал столовой. Народу уже поубавилось, но всё равно, многие всё ещё сидели за столами, на раздаче даже была небольшая очередь.

— В общем, Паша, не волнуйся. Раскрутим мы эту цепочку. Сумасшедшие они, конечно, мыслят нестандартно, но…

Борис шёл впереди, продолжая разглагольствовать в немного шутливом тоне, чтобы хоть как-то сгладить напряжение и поднять Павлу настроение, как вдруг за его спиной раздался звук падающих предметов и звон разбитого стекла. Борис резко обернулся, наткнулся взглядом на упавший поднос, на разлетевшиеся бумаги из папки, которую Савельев сунул себе под мышку перед тем, как выйти из вип-зала.

— Паш, ты чего под ноги не смотришь, споткнулся что ли… — Борис не договорил.

Павел смотрел на что-то или на кого-то за его, Бориса, спиной с таким выражением, словно увидел собственную смерть. Литвинов повернул голову, проследил за взглядом друга и зашёлся в нервном кашле.

Чёрт, ну конечно! Как он мог забыть! Про эту знаменитую способность парня вечно оказываться не в том месте и не в то время. Феноменальную способность. Которая осечек пока ещё не давала, и по всем законам жанра именно это и должно было произойти.

У окошка раздачи стояли двое юношей. Они тоже обернулись на звук упавшего подноса и теперь с удивлением смотрели на них.

— Как, чёрт побери, он тут… — сдавленно проговорил Савельев, словно ему не хватало воздуха.

— Спокойно, Паша, — быстро проговорил Борис. — Спокойно. Сейчас я тебе всё объясню…

— Как он, чёрт побери, тут оказался, — повторил Павел, и Литвинов невольно подумал, что даже рассказ про ждущие Башню перемены из-за реформ Ставицкого не произвёл на Савельева такого впечатления, как появление этого мальчишки, внезапное и идиотское, совершенно в фирменном стиле, которым отличался этот Пашкин «любимчик» Кирилл Шорохов.

Борис, не снимая одежды, вытянулся на своей кушетке поверх покрывала, с досадой глянул на часы, висящие на стене — пластиковые и дешёвые, как и всё в этой стандартной комнате общежития. Он невольно вздохнул, вспомнив свою просторную спальню в апартаментах на надоблачном, широкую и роскошную кровать, к которой и слово кровать-то не подходило, так и тянуло назвать его забытым словом «ложе» и добавить эпитет «королевское», антикварные напольные часы из тёмного дерева, уже несколько столетий отсчитывающих время. Увы, теперь приходилось довольствоваться самым простым — одеждой, едой, мебелью.

Часы показывали половину одиннадцатого. Чёртов директор столовой. Вот же занудный мужик. Продержал его почти час. Этот директор, откуда-то прознав про то, что медикам организовали поставку, нашёл Бориса, сунул ему в руки список продуктов и долго и обстоятельно доказывал, что питание людей — это тоже важно, и раз уж медикам дали, то и ему положено, потому что меню у них однообразно, и не хватает то одного, то другого, и теперь он, Борис, просто обязан обеспечить всё, что требуется, и желательно прямо вот завтра. Борис какое-то время пытался объяснить ноющему мужику про то, что вообще-то у них военное положение, станция в блокаде и разнообразие меню вовсе не главная их проблема, но тот не слушал, нудил и нудил что-то про баланс жиров и углеводов, витамины, положенные каждому организму… Нудил, пока Борис не сорвался — не прикрикнул на него, вернул этот чёртов список, и даже, кажется посоветовал, куда он может этот список применить. Вышло грубо, но сегодня у Бориса вообще как не задалось с самого утра, так и катилось всё наперекосяк, какая нервная система такое вынесет.

Надо было продумать завтрашний разговор со Ставицким, построить его как-то по-хитрому, вынудить его проговориться, раскрыть планы. Борис был мастер на такие ловушки. Но как назло в голову лезло что угодно, только не план завтрашних переговоров.

Сначала он вспомнил лицо Павла, когда тот заметил Шорохова в столовой. Нет, Пашку понять можно — он и так непонятно на чём держался. Из-за Ники, из-за постоянных проблем с запуском, из-за сестры. А тут ещё и парень, который всегда его раздражал. Так что реакция Павла была объяснима и понятна. Но всё-таки его предложение: изолировать Шорохова в отдельном помещении до конца работ — это уже перебор. Парня, конечно, Борис отбил, с трудом, но объяснил Савельеву, что рук не хватает, а под присмотром отца Кирилл ещё и пользу принесёт. Павел недоверчиво хмыкнул «ну-ну, этот принесёт», видимо, вообще отрицая то, что парень способен приносить что-то, кроме неприятностей, и пообещал, что если что, то Борис будет отвечать лично, собственной головой, и так зыркнул на него, что Литвинов даже не сразу понял, шутит на сей раз Павел или серьёзен.

Нет, Пашка, хоть и лидер прирожденный, и инженер, вероятно, от бога, а всё же в людях разбирается из рук вон плохо. И чего, спрашивается, прицепился к этому Шорохову? Да если они когда-нибудь выберутся с этой чёртовой станции, и у пацана всё сложится с Никой (а Борис чувствовал, что там всё может сложиться), нелегко придётся им всем. Из-за знаменитого Пашкиного упрямства. Вот же характер, не приведи господь. Впрочем, Ника, похоже, тоже характер Савельева унаследовала, так что там ещё непонятно, чья возьмёт. Да и парнишка этот, Кирилл, хоть иногда такое отчебучивает, что не знаешь, плакать или смеяться, а всё равно не дурак — не зря же его Ника выбрала. В общем, получится забавно, и он, Борис, с удовольствием за всем этим понаблюдает, у него, можно сказать, места в партере: пьеса выйдет, что надо, Савельев тот ещё дундук, и заставить его изменить своё мнение — задачка не из лёгких.

От Савельева мысли как-то сами собой переметнулись на его сестру. Тоже — достойная представительница рода, и характер у неё — убиться и не встать. Утренний инцидент с пощёчиной и потом та дурацкая сцена в столовой встали перед глазами, заставив Бориса снова пережить неприятные минуты. Вот же чёртова баба! Может, действительно, оставить её в покое. Что, спрашивается, упёрся? Да и Пашка недоволен. Борис попытался отогнать возникший в голове образ Маруси — насмешливые глаза, вздёрнутый нос. И ему это почти удалось. Он даже заставил себя вернуться к предстоящим переговорам — что там говорил этот старый доктор про программу «Оздоровление нации»?

Его прервал стук в дверь. Борис рывком сел на кушетке.

«Чёрт, если это снова директор столовой, я, пожалуй, не просто объясню, куда ему надо засунуть свой идиотский список, но и покажу наглядно», — подумал он и недовольно крикнул:

— Открыто.

На пороге стояла Маруся. Точно такая же, какую он только что с трудом изгнал из своих мыслей — искрящиеся иронией глаза, вздёрнутый нос, рассыпанные по щекам золотистые веснушки. Точно такая же, вот разве только…

Все они здесь на станции бегали в форменных спецовках, комбезах или белых халатах, небрежно наброшенных поверх казённой одежды, одинаковой, пошитой из практичной, немнущейся синтетики. За неделю с небольшим Борис привык к этому, даже перестал замечать и раздражаться от того, что грубый воротник рубашки врезается в шею. Маруся не была исключением: белый халат днём, синяя рабочая куртка и штаны вечером, иногда на ужинах стандартная рубашка и брюки — у Бориса и самого в шкафу лежал точно такой же комплект, выданный комендантом общежития, стандартная форма-унисекс, артикул 18А.

Но сейчас перед его глазами стояла совершенно другая женщина — хотя какая, к чёрту, женщина, у Бориса язык не поворачивался назвать её так — девочка, лёгкая, хрупкая, почти невесомая, удивительно юная, в тоненькой светлой футболке и широких мягких брюках — домашняя Маруся, милая Маруся, другая Маруся, солнечные искорки в серых глазах, губы, чуть тронутые чем-то блестящим, светлые волосы, те самые, что обычно убирались в хвостик, а сейчас мягкими крупными кольцами скачущие по узким плечам.

— Маруся? — Борис поднялся с кушетки, не сдержав изумления. — Вы?

— А вы, Борис Андреевич, кого-то ещё пригласили сегодня вечером к себе? — «другая» Маруся тут же исчезла, вернулась уже привычная, колкая и язвительная.

— Я?

— Вы-вы. Или мне показалось? Кто-то утром обещал вино и мандарины.

«Господи, что у этих баб в голове. Никогда их до конца не пойму», — подумал Борис, с трудом справляясь с собой.

— Нет, если, конечно, вы успели наобещать это ещё кому-то и теперь, развалившись на своём ложе, ожидаете гостей, то я уйду. Не буду вам мешать.

«Да она издевается!» — дошло до Литвинова.

— Ну что вы, Маруся, я никого не жду, — Борис быстро оглядел свою комнату, точным и незаметным движением ноги отправил под кровать невесть как очутившийся на полу носок. — Просто… я как-то не ожидал…

— Да ну?

Она прошла вглубь комнаты, чуть отодвинула его плечом — в стандартном узком номере на двоих между кроватями проход был такой, что разойтись, не задев друг друга, представляло проблему. Но она всё равно сделала это нарочно, Борис видел. Развернулась к нему лицом, окатила насмешливым взглядом.

— Что ж вы, Борис Андреевич, у нашего коменданта обстановочку подходящую не выбили? Для встреч с дамами? Кровать, я гляжу, узковата. Неудобно, наверно?

— Не могу знать, Марусенька, — Борис сделал шаг ей навстречу. Опасный шаг. Она не отступила. Стояла, не сводя с него насмешливых глаз, с дурными, прыгающими чёртиками. — Пока ещё не пробовал.

Её лицо было совсем рядом. Она сама была рядом. Дразнила. Играла с ним. Провоцировала.

Борис обхватил её руками за талию и резко привлёк к себе. Она упёрлась кулачками ему в грудь, и Борису на миг показалось, что сейчас она вырвется — игра оборвётся, так и не дойдя до финала, — но она неожиданно расслабилась, ладони, маленькие и мягкие, заскользили по его груди, плечам, коснулись лица. Она прижалась к нему, и Борис сквозь тонкую ткань футболки ощутил её горячее, зовущее тело.

Борис подставил лицо упругим струям тёплой воды и вдруг поймал себя на мысли, что улыбается. Хотелось петь, орать что-то дурное во всё горло, что-нибудь бравурное, духоподъёмное, и от этой совсем уж подростковой выходки удерживало только то, что там, за тонкой стенкой, на узкой койке спала Маруся, уставшая после рабочего дня, уставшая после него, Бориса.

Она заснула почти сразу — уткнулась в подушку и засопела, совсем как ребёнок. А он какое-то время лежал рядом, разглядывал её лицо, светлый завиток, упавший на лоб, касался пальцами губ. Потом затекла рука — койка всё-таки был узкой, не рассчитанной на двоих, хотя кому и когда это мешало, — и Борис осторожно так, чтобы не разбудить Марусю, выскользнул из постели и направился в душ.

Думать ни о чём не хотелось, ни о предстоящих переговорах, ни о других насущных проблемах. На краю сознания промелькнула мысль о Пашке — теперь он его точно убьёт. «Ну и пусть убивает, оно того стоило, — решил Борис про себя. — Тоже мне поборник нравственности нашёлся. Сам-то небось тоже там с Анной не в шахматы играет. Моралист чёртов!»

При мысли о том, что они, по сути два главных заговорщика, запертые на этой станции в самом низу Башни, по ночам, словно ошалевшие от гормонов юнцы, крутят романы, Борис развеселился. Представил себе Савельева, который сейчас тоже наверняка… а кровать-то у него не в пример Борькиной, одноместной — Борис сам у коменданта выбивал. Надо будет завтра потрясти ещё этого старого лиса, наверняка в запасниках ещё найдётся, ему теперь тоже надо.

И от того, что ему — нет, им с Марусей — теперь тоже надо, Борис заулыбался ещё шире, чувствуя себя идиотом, но это чувство ему неожиданно даже понравилось.

Долго принимать водные процедуры Борис не стал, наскоро намылился моющим средством, тщательно смыл, выключил воду, насухо растёрся полотенцем и, всё ещё вытирая голову, вышел из закутка, играющего тут роль санузла, и тут же в недоумении остановился.

Маруся стояла у двери, одной рукой держась за ручку, а второй поправляя то ли съехавший носок, то ли неудобно надетый в спешке ботинок. Ещё чуть-чуть — Борис понял — и он бы опоздал, она бы выскочила за дверь, оставив его одного, а так… она просто не успела. Маруся повернула к нему лицо, в серых глазах Борис уловил что-то похожее на панику.

— Ты куда?

Он остановился как вкопанный, почему-то почувствовал неловкость от того, что стоит перед ней голый — хотя какая теперь-то уж неловкость, но всё же. Борис чертыхнулся и торопливо обвязал бёдра полотенцем.

— Я к себе пойду, — она опустила взгляд.

— К себе? Погоди, Маруся, ты что? Тебе неудобно? Это из-за кровати? Ну давай придвинем вторую, а завтра я добуду у коменданта нормальную. У него сто процентов есть. Ну ты что, Маруся?

Она молчала. Борис почувствовал, что начинает нервничать и раздражаться. Что опять-то?

— Марусь, ты меня слышишь?

— Слышу, — её рука всё ещё лежала на ручке двери. — Вы, Борис Андреевич, завтра собрались добывать у коменданта новую кровать.

— Мы опять на «вы»? — Борис стал припоминать, что он мог сделать не так. Что? Всё же было прекрасно, нет, чёрт возьми, всё было просто идеально. Борис руку бы дал на отсечение — в таких делах он никогда не ошибался. — Да что происходит-то? Я чем-то тебя обидел? Что-то не то сделал?

— Ну что вы, Борис Андреевич, вы были на высоте, — она наконец-то посмотрела на него. Взгляд серых глаз, в которых он тонул совсем недавно, каких-то минут двадцать назад — Маруся была не из тех женщин, которые закрывают глаза, отгораживаясь от партнера — сейчас был чужим и холодным. — Но если вы решили потрясти коменданта из-за меня, то не стоит утруждаться. Хотя… кровать у вас действительно так себе. Другим может не понравится, мало ли кого вы пригласите ещё.

Борис не верил своим ушам. Что она несёт?

— Марусь, я не знаю, что ты там себе придумала, но я не собираюсь приглашать сюда больше никого… — слова прозвучали глупо, как детское оправдание, и Борис осёкся.

— Это меня не касается. Вы, Борис Андреевич, можете делать всё, что вам захочется. И приглашать сюда, кого захотите.

— Вообще-то я планировал приглашать сюда тебя, — взвился Борис. — Но если я тебя разочаровал…

Маруся фыркнула.

— Ах, вы об этом? Ну что вы, Борис Андреевич, не переживайте. В этом смысле всё было хорошо. Можете расслабиться и поставить ещё одну галочку в вашем списке побед на сексуальном фронте.

— Тогда, может, ты мне объяснишь? Если в постели было всё хорошо, то в каком смысле всё было нехорошо?

— А что вас не устраивает, Борис Андрее…

— Прекрати называть меня Борисом Андреевичем, — рявкнул Борис. Он редко терял контроль над собой, почти никогда. Но сейчас сорвался — слишком уж велик был контраст между Марусей, той Марусей, что легко и просто шагнула к нему, не думая об условностях… вообще ни о чём не думая, и этой женщиной, с плавающими острыми льдинками в глазах, которая обращалась к нему на «вы» и старалась задеть побольнее.

— А с чего бы? — резкий тон Бориса Марусю не смутил. — Что поменялось? Что мы переспали? И? Как там было в одном старом фильме: вы — привлекательны, я — чертовски привлекателен, чего зря время терять? Вы ведь так и привыкли, правда? С разбега и в койку? И отступать не в ваших традициях. Ну и вот. Вы своего добились. По-моему, всё прошло прекрасно. Чем вы опять недовольны?

— А что я должен был сначала в любви признаваться или предложение тебе сделать?

— Упаси меня бог от ваших предложений! Послушайте, Борис Андреевич, вы что, действительно так уверены в своей неотразимости? Серьёзно? Вы и вправду считаете, что любая женщина только и мечтает, чтобы вы осчастливили её своим предложением?

— А чем я так плох? — Борис даже опешил от Марусиного напора. — Ты же ничего обо мне не знаешь…

— Это вы обо мне ничего не знаете. И даже не попытались ничего узнать. Потому что вам ведь не это надо — ах, какие глаза, пожалуйте в койку. Зато я о вас наслышана. Вы, Борис Андреевич, в Башне фигура известная. Даже слишком известная. Или вы думаете, что если вы тут в друзьях у моего братца ходите, то все ваши прежние подвиги как бы не считаются? Или вас оклеветали? И все эти истории с наркотиками, производство которых было под вашим непосредственным руководством, с сотней людей, которых вы чуть не уморили на том карантине — это всё что, происки врагов? А на самом деле вы белый и пушистый?

Борис молчал. Внезапно на него навалилась усталость. Почему он вообще всё это выслушивает? Да пошла она к чёрту, эта Маруся!

— Мне пора, — она нажала на ручку двери, дверь подалась, чуть скрипнув, но Маруся внезапно остановилась. Уже не глядя на него, добавила. — А коменданта всё-таки потрясите, Борис Андреевич. Кушетка эта действительно неудобная. А вам для ваших будущих подвигов не помешает иметь достойную кровать. На станции много женщин, уверена, найдутся те, кто с удовольствием с вами её разделит. И вы поставите себе ещё много галочек в вашем списке. Эта высота взята — вперёд, к новым свершениям. Спокойной ночи!

И она быстро выбежала за дверь.

«Ну уж нет!» — от последнего Марусиного выпада в глазах Бориса потемнело от гнева. Что она вообще себе позволяет, эта чёртова баба? Она что, за идиота его держит?

Плохо соображая, он бросился следом, выскочил в коридор.

— Маруся! Погоди!

Он рванул вперёд, полотенце, зацепившись за ручку двери, мягко упало с бёдер, спикировав на пол.

— Чёрт! — Борис обернулся, наклонился, чтобы поднять полотенце, а когда разогнулся, упёрся взглядом в Кирилла Шорохова. Парень, невесть откуда взявшийся в коридоре, стоял в паре метров от него с открытым ртом и ошалевшим взглядом.

Литвинов выругался, но тут же, подобравшись, как он всегда делал в минуты злости, усмехнулся, глядя в пошедшее пунцовыми пятнами лицо парня.

— Рот закрой, — посоветовал он Кириллу. — Мужиков что ли голых никогда не видел?

И небрежно намотав на бёдра полотенце, скрылся за дверями своей комнаты.