Башня. Новый Ковчег 5

Глава 6. Мельников

— Доброе утро. Мне назначено на десять, — Олег вошёл в приёмную Верховного и обратился к миловидной секретарше, сидевшей за столом.

Та улыбнулась профессиональной заученной улыбкой.

— Здравствуйте, Олег Станиславович. Сергей Анатольевич скоро освободится. Присаживайтесь, пожалуйста.

Мельников подошёл к одному из кресел, стоявших вдоль стены, сел, автоматически расстегнув пуговицу пиджака, взглянул на висящие над дверью в кабинет Ставицкого часы. Без пяти десять. Олег старался быть точным. Впрочем, Верховный тоже, как правило, был пунктуален, этого у него не отнять.

Во рту было сухо, немного подташнивало — сказывалась плохо проведённая ночь, спал он от силы часа два, хотя после того, что он увидел вчера в лаборатории Некрасова, он удивлялся сам себе, как ему вообще удалось заснуть.

Всю неделю, с того момента, как к власти пришёл Ставицкий-Андреев, Олег занимался тихим саботажем. Он исправно посещал заседания Правительства и совещания, встречался с другими министрами и подчинёнными, делал подготовительную работу — бесконечные списки и планы предстоящих мероприятий, но как мог оттягивал любые действия, ссылаясь на то, что надо всё тщательно продумать и проработать. В результате, хоть Закон и снова вступил в силу, в большинстве больниц пока всё шло по-старому, проводились операции, больные, все без исключения получали нужные медикаменты. Пока получали. Мельников не мог не понимать, что всё это временно, и что долго он так не протянет. Уже косился на него Некрасов, которого он, подчинившись требованию Ставицкого, назначил на должность своего заместителя. Уже выражала недовольство Маркова, возглавившая недавно административный сектор, и не просто выражала, а даже заявила на одном из последних заседаний, что, по её мнению, Мельников тормозит весь процесс. И это было так. Он действительно тормозил, отчаянно пытаясь найти хоть какой-то выход. Он вспомнил свой опыт подпольной работы: когда они все хитрили и изворачивались, чтобы обойти савельевский закон об естественной убыли населения, когда невзирая на опасность, укрывали больных, которым ещё можно было помочь, искали преданных людей, готовых рисковать своим положением и, если надо, своей жизнью. Но тот закон, против которого они действовали тогда, был всё же продиктован суровой необходимостью, особенно в первые годы после своего принятия, когда на нижних этажах начинался голод, а то, что собирался сейчас сделать Верховный, не было обусловлено какой-то нуждой — это была безумная прихоть больного человека, в руках которого оказалось слишком много власти.

До вчерашнего визита в лабораторию по изучению проблем генетики Мельников до конца не понимал, с чем ему придётся столкнуться. А когда понял, почувствовал, что словно заглянул в бездну — чёрную, бездонную, и эта бездна криво ухмыльнулась ему, обдав ледяным, пробирающим до костей ветром.

Олег оттягивал визит в лабораторию Некрасова, несмотря на то, что тот рвался продемонстрировать ему свои успехи. Некрасов — карьерист и мясник, на его счёту было столько загубленных жизней, сколько не было ни у одного из лояльных тому страшному закону врачей — одна история, с отправленными в расход беременными женщинами, только на основании того, что им было показано кесарево сечение, чего стоила. Почему-то именно она во всей страшной веренице смертей тех лет особенно потрясла Олега. Может быть, потому что напрямую коснулась его старого товарища, хирурга Ковалькова, чья жена оказалась в числе тех несчастных.

Он хорошо помнил пустой взгляд Егора, его подрагивающие руки, когда тот протянул ему заявление об уходе, помнил свои слова — все свои бестолковые, бессвязные, уже никому не нужные слова, оборвавшиеся об один единственный вопрос Егора: «И ты тоже план выполняешь?», на который он так и не нашёлся что ответить.

А теперь Мельникову предстояло работать бок о бок с мясником Некрасовым, который раздувался от важности, всячески намекал на особую связь с Верховным и говорил, что именно его научные разработки лягут в основу нового проекта, который перевернёт в Башне всё. В общих чертах Олег, конечно, представлял, что это за изыскания, и с какой целью всё это затевается, но погружаться в них не спешил, медлил, брезгливо стараясь держаться от Некрасова подальше, но, когда вчера в его кабинете раздался звонок и вкрадчивый голос Ставицкого произнёс: «Олег Станиславович, вы уже ознакомились с проектом Некрасова?», понял, что все его отговорки о занятости и делах кончились и идти в лабораторию всё равно придётся.

— Вы себе не представляете, Олег Станиславович, какие возможности открываются перед нами. К сожалению, времени у нас было не так много, некоторые эксперименты ещё не закончены, но кое-что мы уже сделали! — грохотал Некрасов, лопаясь от самодовольства.

Он водил Олега по своей лаборатории, знакомил с персоналом, показывал результаты, и не замолкал ни на секунду. Сейчас они остановились в помещении, где содержались подопытные мыши, и их тревожный писк, аккомпанировавший речи Некрасова, действовал Мельникову на нервы.

— Я могу без ложной скромности сказать, что мы полностью готовы применить нашу методику на людях, — продолжил Некрасов. — Это будет грандиозно! Такого ещё человечество не знало, по крайней мере в таких масштабах. Нам удалось разработать критерии, по которым исходя из простого анализа крови можно с девяностошестипроцентной точностью установить степень совместимости предполагаемых партнёров для получения наиболее удачного с точки зрения генетики потомства.

— Партнёров? — рассеянно переспросил Мельников.

— Ну, не совсем партнёров. Разумеется, речь идёт об искусственном оплодотворении, мы же не звери какие, чтобы заставлять людей заниматься спариванием, — Некрасов хохотнул, и Олегу показалось, что он даже жалеет об этом, и, если бы ему позволили, он бы с удовольствием устроил и такой эксперимент.

Мельников содрогнулся от отвращения. Впрочем, то, что предлагал Некрасов, было немногим лучше.

— Я думаю начать с двух сотен маток, — заявил Некрасов.

— Маток? — Олег поперхнулся.

— Да, мы ввели такой термин. Мне кажется, это благозвучнее, чем самка. Впрочем, если вы настаиваете…

— Я не настаиваю, продолжайте, — отмахнулся Мельников, перевёл взгляд на стоящую рядом клетку, где суетились несколько белоснежных мышек с красными носами и глазками, похожими на бусинки.

— В общем, двух сотен маток будет достаточно. В административном секторе уже готовят списки. Это должны быть женщины от шестнадцати до двадцати четырёх лет, не рожавшие, ну и, разумеется, низкого происхождения. Подберём пятьсот девушек, обследуем их — нам нужны только самые здоровые особи, желательно приятной наружности. Из них двести будут отобраны для эксперимента.

— Наружность, я так понимаю, Александр Романович, вы собираетесь оценивать лично? — не удержался от сарказма Олег.

— Почему я? Вы тоже можете принять участие, если захотите, — Некрасов сарказм то ли не заметил, то ли специально проигнорировал.

— Нет уж, спасибо. Я вам доверяю в этом вопросе, — произнёс Мельников. В висках стучало, к горлу подкатывала тошнота. Ему казалось, что всё это происходит в каком-то кошмарном сне, потому что наяву такого просто не может быть.

— А производителей мы уже негласно отобрали в процессе исследований, и даже имеем достаточно материала, чтобы начать хоть завтра.

— А производителей… вы тоже отбирали по внешним данным? — спросил Мельников, только для того, чтобы хоть что-то спросить, не молчать, потому что его молчание выдавало его с головой.

— И по внешним тоже. Кстати, у меня тут есть забавные исследования. Знаете, Олег Станиславович, я думаю, что мы сможем выбирать цвет глаз и волос, а также рост и вес нового приплода. Мне не терпится проверить всё, убедиться, так сказать воочию. Но основным критерием при отборе производителей, разумеется, было здоровье и физическая сила. Первое потомство планируется воспитывать для работ внизу — теплицы, грузчики, чернорабочие. Но дальше у меня уже есть наработки — будем отбирать уже по другим критериям. Башне нужны не только чернорабочие. Механики, слесари, техники… даже инженеры. Почему бы и нет?

— А… другие дети? — задал вопрос Олег. — Ну те, которые появятся на свет естественным путем, без вашей помощи.

— А их не будет! — Некрасов махнул своими огромными ручищами, задев одну из ближних клеток, и сидящие там мыши испуганно заверещали, забившись в угол. — Только тщательно отобранные нами производители и матки будут давать потомство. Остальные… Пройдёмте, Олег Станиславович, я покажу.

Он устремился в соседнее помещение, Мельников, борясь с отвращением, последовал за ним. Войдя в смежную комнату, Некрасов остановился перед стеклянным шкафом, наполненном под завязку какими-то пробирками.

— Вот! Это опытные образцы, но запустить их в серию — дело пары недель. Главное — все элементы очень просты и дёшевы. Я дам вам ознакомится с химической формулой препарата.

— Что это? — Олег покосился на пробирки, уже понимая, что ничего хорошего он не услышит.

— Препарат для химической кастрации. Всего один укольчик, и мужчина больше никогда не сможет иметь детей. И, заметьте, на его здоровье это никак не отразится. Предполагается делать это выбракованным особям чуть ли ни с пяти лет. Вроде прививки от кори. Раз — и готово. К сожалению, пока только мужским особям. С женщинами всё несколько сложнее, но мы и над этим работаем, и у нас даже есть кое-какие…

Мельников больше слушал. Его выдержка дала сбой, в ушах звучал тревожный писк подопытных мышей, в голове царил сумбур. Он побоялся, что сейчас сорвётся, начнёт крушить всё вокруг, вцепится в красную широкую морду Некрасова. Нечеловеческим усилием воли он подавил в себе это желание.

— Александр Романович, спасибо. Это очень… познавательно. Подготовьте мне к утру все документы с основными результатами, я иду на приём к Верховному.

И быстрым шагом, чуть ли не бегом, Мельников покинул лабораторию.

Вот почему ночью он ворочался без сна, измучив и себя, и Соню, которая тщетно пыталась его успокоить, а под утро, махнув рукой, ушёл в гостиную на диван, и там, уткнувшись лицом в подушку и накрывшись с головой пледом, опять пытался уснуть. Но в ушах стоял писк мышей и звучал жизнерадостный голос Некрасова: «один укольчик каждой выбракованной особи и всё, стопроцентная гарантия, а девочек вы можете отобрать и сами… я не возражаю. Совсем не возражаю, Олег Станиславович».

Дверь открылась, из кабинета Ставицкого вышел новый начальник Службы безопасности, полковник Караев, высокий, гибкий мужчина в безукоризненно сидящей на нём военной форме.

Отчего-то Мельникову вспомнился Костя, охранник Савельева, невысокий, коренастый блондин, смешно опекающий Павла, как заботливая мамаша опекает неразумное дитя. Костя мог и поворчать на Савельева за то, что тот, по его мнению, был излишне демократичен и не соблюдал положенные по его должности условности, а Савельев всегда только с улыбкой отмахивался: «Да ладно, Костя, будет тебе бурчать, надоел», но на Костю это действовало слабо, и он только хмурился, сдвигая к переносице белые, почти бесцветные брови. Костя всегда ходил в штатском, в отличие от Караева — этот с военной формой, похоже, расставаться не спешил.

Караев быстро окинул Мельникова взглядом, чёрные, ничего не выражающие глаза, полуприкрытые чуть набрякшими веками, на миг задержались на лице Олега, словно просканировали его. Казалось, что полковник считывает его мысли, и это было настолько живо и реально, что Олег едва удержался, чтобы не отвести взгляд. Каким-то шестым чувством Мельников понимал, что именно этому человеку нельзя показывать ни свой страх, ни даже обычный дискомфорт, как нельзя показывать страх дикому и хищному зверю.

Секретарша подобралась, посмотрела на часы, потянулась к телефону.

— Сергей Анатольевич, тут к вам… Да, конечно, — и, положив трубку, обратилась к Олегу. — Олег Станиславович, проходите, вас ждут.

Олег поднялся, нервно сжал в руках папку с проектом Некрасова. Явившись к себе в восемь часов утра, он первым делом сел за документы — внимательно изучал, выискивал слабые места, выстраивал линию обороны. Надо оттягивать этот кошмар, любой ценой, опираться на недостаточность исследований, на отсутствие опыта, отложить начало хотя бы на пару недель, или, если отложить не получится, сократить масштаб бедствия.

— Доброе утро, Олег Станиславович, — поприветствовал его Верховный, когда Олег вошёл в кабинет. — Мне сообщили, что вы вчера посетили лабораторию Некрасова. Ну и как? Что скажете? Ваши впечатления?

Ставицкий смотрел на него с радостным предвкушением. Так смотрит ребёнок, получивший на день рождения долгожданный подарок и готовящийся вскрыть упаковку. За толстыми стёклами очков глаза поблёскивали азартом, и от этого азарта у Олега всё похолодело внутри.

Мельников прошёл, сел на кресло, по привычке устроился поудобней, и, уже устраиваясь и всё ещё ощущая на себе по-детски счастливый взгляд Ставицкого, понял, что уговорить того отменить проект не получится, разве что добиться хоть какой-то отсрочки, да и то — если очень повезёт.

— Впечатления… Ну, что ж, это действительно впечатляет, — осторожно начал Олег, выкладывая перед собой папку и раскрывая её.

— Я знал, что вы поймёте меня! — обрадовался Ставицкий. — Как врач. Ведь в сущности, весь этот проект — это путь к здоровой нации. Мы подстегнём эволюцию. То, на что у матушки природы ушли бы столетия, если не больше, мы с вами провернём в сжатые сроки. И всего-то лет через двадцать у нас с вами будет общество, состоящее из здоровых, красивых и счастливых людей. Вы чувствуете перспективы?

Олег чувствовал, и от этих перспектив ему хотелось выть, но он только сдержанно улыбнулся. Хотел было начать заготовленную с утра речь, но не смог, что-то мешало, и он вдруг понял, что. Счастливых. Ставицкий сказал: счастливых людей. Почему? Мельников и сам не заметил, как произнёс свой вопрос вслух.

— Что? — переспросил Ставицкий, чуть подавшись вперёд.

— Счастливых, — Мельников чуть нахмурился. — Я спросил, почему счастливых? Здоровых и красивых — возможно, но счастливых?

— Понимаю, вы мыслите, как врач, — улыбнулся Ставицкий. — Вам важнее физический аспект, материальный. И это правильно. Но существует ещё и этическая сторона вопроса, о которой должен позаботиться уже я, как Верховный правитель. И я обязан думать не только о здоровье, но и о счастье народа. Вот как вы считаете, от чего люди бывают несчастны?

— По многим причинам, — произнёс обескураженный Олег. — Так сразу и не ответишь.

— Да ну бросьте. Несчастными люди бывают от того, что не могут удовлетворить свои желания и потребности.

— И как же вы собираетесь их… удовлетворять? — Мельников всё никак не мог связать тот чудовищный инкубатор с сотнями девушек, матками, как выразился Некрасов, со счастьем. Воображения не хватало.

— Да всё просто, Олег Станиславович. Намного проще, чем вы можете себе представить. Люди всегда чего-то хотят и никогда не останавливаются на достигнутом. Получив то, что хотелось, они хотят ещё большего. И потому, если мы пойдём по пути удовлетворения всех человеческих желаний, мы придём в никуда. Вы согласны?

Мельников неуверенно кивнул.

— А выход, он же прямо на поверхности. Мы просто уберём все желания. Если нечего желать, то и никаких расстройств от того, что желания не сбылись, не будет. Ведь так?

Ставицкий широко улыбнулся, снял и протёр очки, снова водрузил их на место. И продолжил:

— Мы исключим саму возможность выбора у людей. Их жизнь будет сразу определена. Ещё на моменте зачатия. Им просто нечего будет желать. Мы всё распишем до мелочей: профессию, образ жизни. С самого рождения мальчик или девочка будут понимать, где их место в нашем обществе. Им не придётся мучиться выбором, определяя свой жизненный путь. Страх, сомнения, беспокойство — это лишние эмоции, и они исчезнут. Люди с рождения будут точно знать, для какой функции они созданы. А разве не в этом состоит счастье — знать своё предназначение и следовать ему.

— Но… — начал было Олег.

— Никаких «но» тут быть не может. Лишить людей низкого происхождения возможности выбора — это самый гуманный путь. Самый! Выбор всегда подразумевает страдания, мучения, сожаления о несбывшемся. Если сейчас мусорщик осознаёт, что, учись он лучше в школе или приложи больше стараний, то мог бы стать, к примеру, техником, и от этого у него проистекают всяческие расстройства, то в нашем с вами будущем мире каждый мусорщик с пелёнок будет уверен: у него не было и не могло быть других вариантов. А нет страданий и сожалений, нет и несчастных потерянных людей, и все люди будут счастливы.

— А как же любовь, дружба, привязанности, отношения? — Мельников задал вопрос, снова чувствуя ледяное дыхание открывшейся бездны.

— Полноте, Олег Станиславович. Всё это — удел высших. Нас с вами. Низшее сословие, замороченное сказочками про равные возможности, просто тупо копирует наши эмоции, точнее, их внешние проявления. Они идут спариваться, но после просмотренного фильма или прочитанной книги в их неподготовленных мозгах образуется каша, и они начинают мнить, что есть какие-то высшие чувства. И начинают играть в них, как малые дети. Тогда как всё, что им доступно — это только инстинкт продолжения рода. Впрочем, с любовью как раз будет проще всего — со временем мы полностью лишим людей этих желаний. Подавим, с помощью химии. Вы видели разработки Некрасова по химической кастрации мальчиков?

— Но ведь это касается только возможности зачать, насколько я понял. Желания заниматься сексом это не убивает.

— У нас идут и такие разработки. В планах. Производителей мы будем отбирать и выращивать отдельно. Обоего пола. И они тоже будут понимать своё предназначение и тоже будут счастливы. Но без естественного совокупления. Нельзя полагаться на случай. Мужские особи будут сдавать свой материал, женские вынашивать здоровый приплод. Мы дадим им смысл жизни и возможность реализоваться полностью. По-моему, человечество должно быть нам благодарно.

Олег почувствовал, что цифры и строчки в документах, на которые он пялился, не в силах смотреть на Верховного, стали дрожать и расползаться. Он и подумать не мог о таком. Чем дальше он вникал в замыслы Ставицкого, тем страшнее ему становилось. Бездна подступила вплотную, скалилась, ухмылялась, глумливо хохотала прямо в лицо. Неужели Ставицкий всерьёз считает, что совершает благо. Или он издевается? Мельников поднял взгляд на Верховного. Нет, Ставицкий не издевался и не шутил. Лицо его было серьёзным и даже вдохновенным — как у человека, увидевшего что-то прекрасное, полотно древнего живописца или нежный, только что распустившийся цветок.

— Представьте себе, Олег Станиславович! Тысячи счастливых людей, каждый из которых точно знает, для чего он живёт и следует этому. Конечно, до окончательного воплощения ещё очень далеко. К сожалению. И нам придётся столкнуться со многими трудностями. И да, разумеется, народ будет сопротивляться. Простые люди не всегда понимают своё счастье, иногда им надо давать его принудительно. Вот мы с вами этим и займёмся. Впрочем, это всё ещё только мечты и прожекты, начать нам предстоит с малого. Некрасов должен был дать вам план мероприятий на ближайшие пару месяцев. Я вижу, он сейчас перед вами. Давайте обсудим основные моменты.

— Сергей Анатольевич, — Мельников встряхнул с себя морок, в который погрузил его Ставицкий, вынырнул из кошмарного мира всеобщего «счастья», заставил себя сосредоточиться. — При всём моем уважении к Некрасову и, понимая ваше нетерпение, я вынужден вам сообщить, что это слишком… поспешно, что ли. Нет сведений о генетических изменениях у подопытных животных хотя бы в пятом поколении, нет данных о том, какими окажутся предполагаемые дети, полученные таким… нестандартным способом. Я предлагаю всё-таки начать с малого.

— Мы и собираемся начать с малого, Олег Станиславович. Двести образцов — это очень небольшая цифра в масштабах даже нашего ограниченного общества. А через месяц, когда станет понятно, что оплодотворение первых образцов прошло успешно, мы расширим эксперимент.

— Через месяц? То есть, мы даже не будем ждать, когда эти дети появятся на свет? Но ведь мы сильно рискуем. А что, если… если всё пройдёт неудачно?

— В таком случае мы получим две сотни отбракованных особей. Всего лишь. Ну, полно, Олег Станиславович, разумеется, неудачи возможны, от них никто не застрахован. Но мы учтём ошибки и продолжим снова.

Мельников на секунду прикрыл глаза. Измученное воображение разыгралось не на шутку. Он представил молодую девушку, которую, как корову, оплодотворяют чуть ли не насильно, или обманом — чёрт его знает, как Некрасов собирается решать эту проблему, но наверняка он уже продумал и это. Потом девочку держат под наблюдением, как тех мышей в клетке, изучая как протекает её беременность невесть от кого. А когда у девушки включится материнский инстинкт, а он не может не включится, природа в этом отношении гуманна, гораздо гуманнее самих людей, то её ждёт новый удар — ребёнка отберут, и если он не удовлетворит ожидания Некрасова, просто… как сказал Ставицкий — отбракуют?

— Вижу, что вам это не очень нравится, — заметил Ставицкий, уловив колебания Олега. — Что ж, Олег Станиславович, скажу вам честно, я и сам бываю немного сентиментален. Но мы должны быть выше этих условностей. Ради великого дела можно поступиться эмоциями особей из нижнего сословия. Да и эмоции там… Я понимаю, вы воспитывались в ложном убеждении, что все люди равны, и невольно переносите свои чувства и переживания на тех, кто по своей природе такого испытывать не может. Поверьте, люди в общей массе чувствуют совсем не так, как мы с вами.

— То есть, вы уверены, что эти девочки, которых отберут на роль маток, спокойно и без возражений согласятся на такое? Вы вообще, как это себе представляете? — не выдержал Мельников. — Соберёте их и расскажете об их высоком предназначении? Или это оплодотворение будет происходить насильно? А может, обманом, под предлогом оздоровительных процедур и сдачи анализов? Это же…

— Успокойтесь, Олег Станиславович, — Ставицкий протянул руку и положил её на ладонь Мельникова. — Вы слишком возбуждены. Да, техническую сторону вопроса мы с Некрасовым не обсуждали, но он заверил меня, что всё это вполне решаемо. Да и по большому счёту неважно. Тут я полагаюсь на Александра Романовича. Хотя, если у вас есть идеи, и даже знаете, вот то, что вы только что сказали… негласное оплодотворение под предлогом сдачи анализов. Это звучит здраво. Зачем нам ненужные истерики и слёзы? Хотя, повторюсь, такие детали меня не слишком интересуют — этот момент вы с Некрасовым решите без меня. Сейчас меня волнуют сроки и конкретные действия по всем пунктам программы «Оздоровление нации». Не только по части получения приплода.

Оздоровление нации. Да, Мельников уже обратил внимание, что именно так была озаглавлена папка, которую он получил от Некрасова. Название покоробило Олега, тут лучше бы подошло — геноцид нации или насильственное размножение. Но название было не самым страшным, страшнее было содержимое. И чудовищный эксперимент по выведению «счастливых» людей был не единственным.

— Прежде всего, Олег Станиславович, нам надлежит избавиться от балласта. Тут мы продолжим дело моего предшественника. Надо сказать, что Савельев нам сильно помог, очистив нацию от большинства больных и старых. Здесь мы только немного подкорректируем. Начнём, разумеется, с нижних ярусов. Ирина Андреевна уже готовит списки. Раньше решение об эвтаназии принималось исходя из состояния здоровья особи и её дееспособности. Но, учитывая низкую значимость особей из простонародья, я считаю, что мы можем просто исключить всех старше шестидесяти пяти лет. Производительность труда с возрастом неизбежно падает, так что не вижу никакого смысла оставлять их. Для среднего класса мы оставим те параметры, которые были при Савельеве — пока человек может работать, пусть живёт. И, конечно, эвтаназия напрямую коснётся людей с хроническими и неизлечимыми заболеваниями — это верно, как для третьего, так и для второго или среднего класса. Очистку придётся произвести в сжатые сроки, больницы нам понадобятся для другого — наших маток надо будет где-то содержать, желательно в приличных условиях, следить за тем, как протекает беременность. Нам же нужны максимально здоровые образцы. Опять же, потребуется место для выращивания приплода, и больницы на нижних ярусах подойдут для этого лучше всего. До года приплодом будут заниматься врачи, а потом подключится сектор образования — мы с Аллой Борисовной уже разработали программы воспитания и обучения полученного людского материала. Впрочем, это уже вам не интересно, да и пока рановато. Итак, для начала, надо избавиться от всех особей низшего сословия старше шестидесяти пяти и больных. Без какого-либо исключения. И в очень сжатые сроки. Две недели.

«Помоги нам Бог, — подумал Мельников, всю жизнь считавший себя атеистом. — Господи, помоги нам!»

— Далее… и это тоже не терпит отлагательств. Химическая кастрация выбракованных мужских особей. Тут, я думаю, можно будет всё обставить под видом вакцинации. Совершенно незачем лишний раз волновать плебс. Военные, конечно, справятся, но к чему нам доводить до крайностей? Здесь предстоит большой объём работы — надо поставить препарат в серийное производство, провести всеобщее обследование с целью выявления бракованных производителей. Вы уже видели разработки Александра Романовича? Мужского материала для поддержания численности популяции надо совсем немного. Думаю, всего около пяти тысяч — этого хватит для обеспечение генетического разнообразия вида. Остальные нам не нужны. Этим у нас сейчас занимается Маркова. Так что первые так называемые прививки можно начать уже с завтрашнего дня, тем более, это не требует особых затрат, поставить укол может любая медсестра, и вовсе не обязательно посвящать всех в истинные цели.

— С завтрашнего? — Мельников глубоко вдохнул в себя воздух. — Сергей Анатольевич, я бы тут попросил у вас время — хотя бы неделю, лучше две — я должен тщательно изучить препарат, взвесить.

— Три дня. Три дня и ни часом больше, — отрезал Ставицкий. — У нас не так много времени, как вам кажется. Знаете, я бы хотел при жизни посмотреть на результаты, я и так слишком долго ждал, а ведь мне уже почти сорок. Кстати…

Ставицкий вдруг оживился, он уставился на Мельникова с каким-то странным выражением.

— Кстати, — повторил он. — А как вам наш проект «Элитное потомство»? Что думаете?

Материалы по этому проекту находились в самом конце, и Олег пробежал их вскользь, было мало времени. Он толком не понял, о чём там идет речь, информации и так было столько, что он едва справлялся с её потоком.

— Я, к сожалению, ещё не успел вникнуть во все детали, — осторожно начал он.

— А зря, Олег Станиславович. Ведь это прежде всего касается нас с вами. Непосредственно. Ну что же вы? Хорошо, я вам сейчас изложу вкратце. Понимаете, после того мятежа осталось слишком мало потомков знатных семей. Считанные десятки. А если мы говорим о самой элите, вроде нас с вами, то и вовсе единицы. По сути, годный мужской материал избранных семей, стоявших у самой вершины, имеется только у меня, у вас, да и, пожалуй, у этого мальчика, сына Анжелики Юрьевны. И мы не имеем права отнестись к этому халатно. Продолжение родов — наших родов, это первостепенная задача. Разумеется, ставить на поток это никак нельзя, да и ни к чему. И приоритет в нашем случае отдаётся, так скажем, естественному воспроизведению. Я, как вы знаете, собираюсь жениться. Да и этот мальчик, Алекс, уже вполне в том возрасте, когда можно создать семью. С вами, конечно, Олег Станиславович, дело обстоит хуже. Ваш бесплодный брак… впрочем, я вам обещал, что не буду принуждать вас разводиться. Всё-таки, мы с вами — не простые люди. Но этого всё же мало. Очень мало. А потому…

Олег слушал как в тумане. Что он ещё придумал, этот сумасшедший Ставицкий-Андреев? Что ещё? А ведь он действительно болен, вдруг дошло до Мельникова, и болен гораздо серьёзнее, ему казалось раньше.

— А потому Некрасов придумал интересный проект. Он отберёт двенадцать лучших маток. Самых лучших. Их будут содержать отдельно, потому что потомство, которое мы рассчитываем от них получить, будет особенным, так как в качестве производителей выступим мы с вами. Да, Олег Станиславович, именно мы с вами.

— И что же потом будет с нашим потомством? — выдавил из себя Мельников.

— Их будут выращивать отдельно, обучать по специальной программе, и если образцы будут удачны, то вполне возможно они займут своё место среди нас.

— Образцы? — переспросил Мельников. — Но, Сергей Анатольевич, это же… это же будут наши с вами дети! Вы и их называете образцами?

— Понимаю, Олег Станиславович, вполне понимаю ваши эмоции. Но посудите сами, своих детей у вас нет, и, к моему глубочайшему сожалению, вы не собираетесь их заводить. Так что же делать? Но поскольку этот проект — особый, то, в качестве исключения и при наличии вашего желания, конечно, вы сможете принять личное участие в воспитании образцов, полученных из вашего генетического материала. Признаться, мне и самому любопытно, какими они будут.

— Сергей Анатольевич, — не выдержал Мельников. — Как хотите, но это уже слишком! Ну нельзя же, в конце концов…

— И, тем не менее, Олег Станиславович, я настаиваю, — глаза за толстыми стёклами странно блеснули, голос, всё ещё оставаясь мягким, приобрёл едва уловимый оттенок, в котором Олегу послышался фанатизм. — Вы можете не видеть образцы, я вас не обязываю к этому. Но сдать материал вы должны. И срочно. Сегодня или завтра. У Некрасова уже всё готово. И даже кандидатки на роль элитных маток. Кстати, не желаете лично выбрать для себя…

— Нет, не желаю, — отрезал Олег. — Я вообще считаю…

— Меня мало интересует, что вы считаете. В вас сейчас говорят эмоции, недостойные потомка рода Платовых. Не заставляйте меня разочаровываться в вас. Впрочем, я могу понять. Знаете, — голос Ставицкого снова стал вкрадчивым, обволакивающим. — Я ведь и сам не сразу к такому пришёл. Но потом я подумал… скажите, вы бывали когда-нибудь в сельскохозяйственном секторе? На животноводческих ярусах?

— Н-нет, не бывал, — пробормотал Мельников, снова сбитый с толку резкой сменой темы.

— А мне вот довелось. На экскурсии. Нам показывали, как содержат коров, свиней, домашнюю птицу. Сначала может показаться, что условия у них ужасные. Стоят почти без движения в отведённых для них стойлах. А ведь когда-то, в старину, животные их биологических видов паслись на лугах, под открытым небом, ели свежую траву. А теперь? Искусственные корма, ограниченное пространство, вместо движения массажные аппараты для того, чтобы не атрофировались мышцы. Но ведь они счастливы, эти животные. Коровы, свиньи. Они не знают ничего другого, они сыты, они в тепле, в безопасности. Наверное, если бы они помнили, как раньше паслись на лугах, им бы этого не хватало. Но они не помнят. Вот и люди, которые получатся в результате моих реформ, они тоже не будут помнить, что когда-то сами принимали решения, кем стать, кого выбрать себе в качестве полового партнёра, надо или не надо иметь детей и сколько их иметь. Они этого помнить не будут и будут совершенно счастливы и довольны.

Олег вспомнил, что читал в какой-то книге, фантастической (кажется, этот жанр назывался антиутопией), про подобное общество. Вымышленное, разумеется. Там описывалось, как женщин, доведённых до состояния домашней скотины, тоже держали в таких стойлах, оплодотворяли, даже, кажется, доили. Олег почувствовал нестерпимый приступ тошноты такой силы, что даже побоялся, что не сдержится, и его вырвет прямо тут, на стол и на лежащий перед ним чудовищный проект, призванный создать уродливое общество насильственно осчастливленных людей, а по сути, низведённых до уровня скотины.

— Люди в общей своей массе мало чем отличаются от коров, — тем временем продолжил Ставицкий. — Они так же нуждаются в уходе, присмотре, в том, чтобы за них принимали решения, указывали им, что делать. Для их же блага. Представьте, что будет с теми коровами, если вдруг кому-то в голову придёт фантазия их освободить? Они начнут безумно метаться по сектору, искать пропитание и в результате просто погибнут. И для того, чтобы этого не случилось, над ними стоят высшие существа — люди. Так и тут. Над большинством людей стоит элита, мы с вами. Мы, как пастухи, должны заботиться о стаде, чтобы оно приносило здоровое потомство, чтобы пребывало в сытости и благоденствии. Подумайте об этом, Олег Станиславович. И я уверен, что вы со мной согласитесь.

Олег молчал, придавленный речью Ставицкого. Он ничего не мог сделать, совсем ничего, разве что… Мысль, жуткая и страшная, пришла внезапно. Если прямо сейчас, пока они тут одни, если… Он посмотрел на щуплую шею Ставицкого выглядывающую из воротника шелковой сорочки. Сил у него хватит. Вцепиться в эту цыплячью шею и давить, давить, пока он перестанет подавать признаки жизни. А потом… Да чёрт с ним, с тем, что будет потом. Главное, появится шанс, что все эти безумные проекты не осуществятся. Всего лишь встать, пока он не ждёт, вряд ли щуплый Сергей Анатольевич сможет вырваться. Он всего лишь сумасшедший. Опасный психопат, которого надо изолировать от общества, скорее, пока он не принялся его насильно осчастливливать. Устранить физически.

От этих мыслей Олега кинуло в жар. Он ужаснулся, испугался сам себя. Господи, до чего он дошёл!

— На нас с вами, Олег Станиславович, возложена величайшая миссия в истории человечества, — продолжал разглагольствовать Ставицкий, не подозревая, что только что был на волосок от смерти. — Раньше тоже предпринимались подобные попытки, но, увы, никто так и не смог довести их до конца. А я уверен — мы сможем. И люди будут нам благодарны. Никогда ещё человечество не было так близко к идеальному общественному устройству. А все эти рефлексии и сантименты… Вы же врач, хирург, у вас должен быть профессиональный цинизм. Если надо удалить поражённую гангреной конечность, вы же не сомневаетесь? Вот так и мы сейчас — удалим всё ненужное, мешающее. А то, что останется, вылечим и приведём к наиболее правильной форме существования. Так что, идите, Олег Станиславович, подготовьте всё. На подготовку к оплодотворению первых маток у вас есть три дня. Химическая кастрация ненужных особей должна начаться послезавтра. А с завтрашнего дня следует приступить к устранению стариков и больных. И да, сдайте ваш материал, это очень важно. Надеюсь, вы при здравом размышлении отбросите те сомнения, которые, я вижу, одолевают вас. Очень на это надеюсь, Олег Станиславович.

Мельников кивнул. Призвал все свои силы, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица. Чтобы не броситься на этого ополоумевшего фанатика. Сейчас он пойдёт к себе в кабинет и будет думать. Так же, как думал четырнадцать лет назад, после того злополучного собрания, на котором Ольга Ивановна Кашина, ныне покойная, объявила о Савельевском законе. Тогда у него получилось, получится и теперь.

— Что ж, я рад, что вы поняли меня. Идите, Олег Станиславович. Я вас не задерживаю, у вас впереди много работы.

Мельников поднялся, машинально собрал со стола разложенные документы, отчёты, проекты, чувствуя, что руки немного подрагивают, убрал их в папку, сделал шаг в сторону выхода.

— Погодите, Олег Станиславович. Чуть не забыл. Ещё одно, — остановил его Ставицкий, и Олег обернулся.

— Слушаю, Сергей Анатольевич.

— Тут… — Ставицкий порылся в стопке бумаг, лежащих на его столе. — В общем, сегодня к семи часам надо будет подготовить кое-какое оборудование и медикаменты, вот список, — он протянул Олегу извлечённый из вороха бумаг документ. — И бригаду медиков: хирургов, анестезиологов, медсестёр, человек пять-семь, не больше, там всё указано. И не самых лучших, подберите из тех, кто работает на нижних ярусах.

— Для чего это? — Олег пробежал список глазами: мобильная операционная, антибиотики, обезболивающее.

— Для отправки на АЭС, — нехотя сообщил Ставицкий, поморщился и добавил. — Иногда надо проявлять гуманизм и великодушие. На станции есть раненые, среди них бывший глава энергетического сектора, Руфимов, опыт и знания которого в данной ситуации слишком важны, чтобы мы могли разбрасываться ценным материалом. Так что… отдайте распоряжение, проконтролируйте и не берите это в голову, у нас с вами есть дела намного важнее. Пусть к семи все будут готовы, в конце списка указано место сбора, там бригаду встретят и всё объяснят. А вы, будьте добры, займитесь нашим проектом, и, если вдруг мне покажется, что вы намеренно затягиваете сроки и тормозите, боюсь, мне придётся принять не очень популярные меры. Я понимаю, что вы хотите всё проверить, просчитать, но некоторые наши коллеги уже выражают определённую обеспокоенность. Так что, будьте добры, не дайте мне повод усомниться в вас.

Олег кивнул.

— Хорошо, Сергей Анатольевич, я всё сделаю.

Он ещё раз пробежал глазами список. И у него в голове вдруг всё прояснилось, он внезапно понял, как он должен поступить. Слава Богу, удача улыбнулась ему и подкинула шанс, пусть даже единственный, но он, Олег, выжмет из него всё, что можно.

— Я всё сделаю, — повторил он и быстро покинул кабинет Ставицкого.