Башня. Новый Ковчег 5

Глава 2. Сашка

— Я не очень понимаю, милочка, за что вас здесь держали ваши предыдущие руководители, вероятно за красивые глазки. Но со мной этот фокус не прокатит. Если я сказала, что документы по плану мероприятий с министерством здравоохранения мне нужны к пяти часам, это значит, что в половине пятого у вас всё уже должно быть готово. И мне совершенно безразлично, почему вы не справились. И ещё, я ознакомилась с вашим личным делом — ваше происхождение крайне спорно. А потому я совсем не уверена, что вы и дальше будете занимать должность моего личного секретаря. Мне те услуги, которые вы, судя по всему, оказывали Литвинову, а потом Богданову, совершенно без надобности. И если вы не докажете в ближайшие двадцать четыре часа вашу компетентность, то вылетите с этой работы, а может и вовсе из административного сектора. Это понятно?

Ирина Андреевна говорила сухо и ровно, словно, не распекала свою секретаршу за небрежно выполненную работу, а зачитывала инвентарную ведомость: лопата стальная, артикул 2367, 100 штук…

Сашка, который безотрывно находился при Марковой уже целую неделю на громкой должности личного помощника, а по факту всего лишь исполнял обязанности мальчика на побегушках, хоть и привык к такой манере речи своей начальницы и новоявленной родственницы, но всё равно каждый раз напрягался и внимательно вслушивался в слова, произнесённые ровным, начисто лишённым каких-либо эмоциональных оттенков голосом. Чем-то Ирина Андреевна напоминала своего покойного мужа, возможно, тусклостью и неприметностью, но иногда Сашка ловил себя на мысли, что с Кравцом было в разы легче. Его прежний начальник не скрывал своего презрения, любил витиеватой интеллектуальной насмешкой выбить табуретку из-под ног жертвы, и в целом было понимание, что этот человек — опасен, но с Марковой… с Марковой всё было по-другому.

Она одинаково ровным голосом отдавала приказ распечатать документы к завтрашнему утру и тут же, не меняя тона, говорила уничижительные и обидные вещи, и почему-то именно это придавало оскорблениям особый оттенок, делая их намного более страшными и неприятными, нежели если бы они были сказаны раздражённо или зло.

— Я поняла, Ирина Андреевна. В течение десяти минут всё будет готово, — ответила Алина, стараясь держать каменное лицо.

Эта красивая женщина, доставшаяся Марковой в наследство от Богданова, а тому в свою очередь от Литвинова, Сашке нравилась — ему было понятно, что предыдущие начальники держали Алину Темникову вовсе не за красивые глаза. Она, казалось, знала всё об устройстве их сектора и пару раз очень выручала Сашку, который пока ещё мало что понимал. С Сашкиной точки зрения Ирина Андреевна придиралась, но он уже понял, что придиралась она ко всем. Сутью её была ненависть, искусно спрятанная за напускной сдержанностью и вежливостью.

Из двух женщин, во власти которых Сашка внезапно оказался, именно Маркова вызывала в нём страх, и страх этот, инстинктивный, вылезший из глубин подсознания, возник почти сразу, как только он её увидел. Анжелика была равнодушна к нему. Сашка быстро понял, что его ей навязали, и, если бы не идея-фикс их нового Верховного насчёт чистоты рода, она бы вряд ли сама вспомнила, что у неё есть сын, которого она когда-то родила и выбросила, как ненужного котёнка. Она испытывала разве что лёгкую досаду от того, что ей теперь приходится терпеть его в своём доме, и только. А вот с Марковой всё было хуже.

Когда её глаза, почти бесцветные и прозрачные, если б не плескающаяся в них мутноватая жижа ненависти, останавливались на нём, Сашка внутренне сжимался. И даже то, что она смотрела так не только на него, но и на всех остальных: на Алину, на сотрудников административного сектора, на уборщицу, приходившую по вечерам мыть кабинет, и даже на Анжелику, которая по должности и положению ничуть не уступала самой Марковой, мало успокаивало его. Сашка вспоминал забитую женщину, которую видел тогда, в квартире Кравца, неловкую, попятившуюся задом после равнодушно уничижительного «вон пошла, дура», и не понимал вдруг случившейся с ней метаморфозы. А потом вдруг до него дошло.

На шестьдесят пятом, где жили его родители, сосед — не из их жилого отсека, а через коридор — бил свою жену. Избивал методично и рутинно, два раза в неделю, следуя какому-то своему, одному ему ведомому расписанию. Она никогда не кричала, по крайней мере, в голос, скулила только или негромко охала, когда мужнин кулак обрушивался в лицо, а потом, когда приходила к его маме за чем-нибудь, на её полных веснушчатых руках, выглядывающих из коротких рукавов халата, можно было рассмотреть багрово-синюшные кровоподтёки. Однажды Сашкин отец, пришедший домой со смены, голодный и злой, не выдержал — с ноги выбил соседскую дверь и следующим ударом отбросил того мужика к стенке. Сашке было лет семь, он только-только приехал из интерната на выходные, не успел даже отдать маме сумку с грязным бельём, когда это случилось. Соседи высыпали в коридор, заслышав матерную брань отца, мама выскочила следом, и он вместе с ней. Сосед сидел, прислонившись к стене, уставившись на отца удивлённо-детским взглядом, неловко почёсывая правой рукой затылок, а его жена, растрёпанная, с распухшими окровавленными губами, в разорванном на груди халате, стояла перед ним на коленях и тоскливо приговаривала: Андрюшенька, милый, Андрюшенька. А потом вдруг повернулась к отцу, обожгла его ненавистью, медленно поднялась с колен и пошла на него — страшная, седая, — пошла молча, не сводя мутных с кровавыми прожилками глаз. И отец попятился, выплюнул в лицо соседке «дура», а потом, уже дома, долго ругал всех баб скопом, заливаясь самогоном.

Не было никакой метаморфозы. Не случилось. Не произошло — и Сашка это видел. Ни с той женщиной, ни с Марковой. Это была такая жизнь, уродливая, не подвластная никаким законам и объяснениям, жизнь, в которой палач и жертва даже не меняются местами, нет — а являются одним целым. Безобразное, нездоровое существо, отвратительный Левиафан, сжирающий радость и любые человеческие чувства.

Как только Сашка это понял, ему стало — нет, не легче, но как-то понятнее что ли. И даже паталогическая любовь (если это вообще можно было назвать любовью) Марковой к сыну, бледному болезненному мальчику лет десяти, вполне встроилась в этот уродливый каркас.

Сын Марковой, Сашкин тёзка… вот ещё одна сторона новой Сашкиной жизни, к которой приходилось привыкать. Мальчик почти безвылазно, всю вторую половину дня (с утра он к всеобщему счастью всех сотрудников находился в интернате) торчал в кабинете Ирины Андреевны — разве что на время совещаний Маркова, унизительно сюсюкая, просила Шурочку выйти и посидеть у «тёти Алины», и Шурочка, капризно хныкая, соглашался после долгих уговоров. Алина каждый раз вздрагивала, когда Маркова сдавала ей своего сыночка, и Сашка её прекрасно понимал. Его и самого било крупной дрожью, когда приходилось «сидеть с Шурочкой», а сидеть приходилось часто — видимо, по мнению Марковой это было неотъемлемой частью Сашкиного обучения.

У сына Марковой была одна страсть — мухи. Где он их находил в Башне, бог его знает, может быть, разводил специально, но его карманы были набиты коробочками, в которых бились и жужжали бедные твари. Оставшись с Алиной или Сашкой наедине, Шурочка выуживал очередную коробку, извлекал из неё мух по одной и сосредоточенно отрывал крылышки, ножки, хоботок…

— Меня сейчас стошнит, — часто шептала Сашке Алина. — Не могу видеть этого упырёныша.

Сашка, испытывавший похожие чувства, только молча кивал. А что им ещё оставалось делать…

— Если всё понятно — идите. Я вас больше не задерживаю. Чего застыли?

Алина резко развернулась, но уйти не успела, остановленная очередным приказом Марковой.

— Погодите-ка, милочка. Ещё надо сделать кое-что, — Маркова порылась на столе, нашла нужную папку и протянула её Алине. — Оформите три спецпропуска для Министерства логистики, Нечаев лично просил… хотя…

Взгляд мутных глаз оторвался от Алины и, не меняя выражения, переполз на Сашку.

— Алекс, сделай ты. Подготовь служебную записку и сходи в отдел пропусков, к Носовой, пусть оформит. Потом отправь готовые пропуска с курьером к Нечаеву и можешь быть на сегодня свободен, у меня встреча с Мельниковым, там ты не нужен.

Сашка кивнул и поднялся со стула. Посмотрел на Алину, та ободряюще улыбнулась ему одними глазами.

— Вы всё поняли? Алина, проконтролируйте. И да, на подготовку плана у вас осталось уже три минуты. Иди, Алекс, — последние слова она бросила, уже не глядя на них, уткнувшись в стоящий перед ней компьютер.

Каждый раз, когда Маркова произносила «Алекс», Сашка ловил себя на мысли, что ему хочется обернуться, посмотреть на этого самого Алекса, но потом он вспоминал, что Алекс — это же он и есть. Ненавистное имя, которым наградила его Анжелика, никак не хотело приживаться. Вся внутренняя Сашкина сущность отвергала его, брезгливо отворачивалась, как сам Сашка отворачивался от Шурочки, сосредоточенно отрывающего крылышки мухам.

Он покинул кабинет следом за Алиной. Та быстро села за стол, пробурчав под нос едва слышно «три минуты… вот, сука», пробежала пальцами по клавиатуре, и тут же стоящий на соседнем столике принтер, заурчав, стал выплёвывать листы пластика с отпечатанным на них текстом, надо полагать, тем самым планом мероприятий.

— Иди, я покажу, — проговорила Алина, бросив на Сашку сочувственный взгляд.

Между ними с самого начала установилось что-то похожее на дружеское понимание, Алина чувствовала в Сашке такую же жертву обстоятельств, как и она сама, и всегда пыталась помочь.

Сашка приблизился к её столу.

— Смотри. Вот здесь шаблоны служебных записок, в этой папке — на заказ спецпропусков. Вбиваешь сюда имя и фамилию, а в это поле — отметки о месте проживания и работы и допуск. Потом отправляешь на печать и подписываешь у главы сектора… то есть у министра, разумеется. Всё просто, — она улыбнулась. — Справишься?

— Конечно. Спасибо, — Сашка кивнул.

— А лучше, давай-ка я сама, так быстрее. Мадам сегодня не в духе. Впрочем, мадам всегда не в духе. Продиктуй мне только данные, пожалуйста.

Алина быстро вбила фамилии, которые Сашка послушно зачитал вслух, отправила файл на печать, подскочила к принтеру, собрала ворох готовых бумаг и скрылась в кабинете начальницы.

Сашка остался в приёмной, вертя в руках полученную папку, в которой был листок с данными и три фотографии. Ну, что ж, слава богу, всё складывается хорошо. Экзекуция на сегодня закончена. Сейчас он сбегает в отдел пропусков, выполнит это поручение и пойдёт к Нике. А потом его ждёт Вера — вчера на рауте ему всё же удалось перед уходом перекинуться с ней парой слов, и они условились, что после того, как Сашка поговорит с Никой, они встретятся в квартире Ледовских и обсудят план дальнейших действий. Хотя, какой там план, что они могут сделать? Это не тетрадку из квартиры Рябининых похищать, тут другое.

Алина выпорхнула из кабинета, вручила Сашке подписанную служебку.

— Знаешь, где Носова сидит? — уточнила она.

Сашка кивнул.

Спустя каких-то полчаса, выполнив всё, что от него требовалось, Сашка покинул административный сектор и отправился к Нике, испытывая непонятное волнение. Он не видел её очень давно, кажется, с того идиотского дня, когда они похищали дневник отца старого генерала. С тех пор случилось много всего, словно Сашка прожил целую жизнь, хотя на самом деле, минуло каких-то дней десять. Но эти десять дней умудрились вместить в себя столько событий, сколько не каждому выпадает на долю: переворот, тюрьма, раненый Кир, который, как выяснилось, умер в больнице, несмотря на все их усилия. Потом была эта идиотская история с вновь обретённой высокородной мамашей, сделавшая из Сашки чуть ли не наследного принца, которому теперь по статусу полагалась настоящая принцесса. Ника.

Смешно, а ведь её всегда так и называли — принцессой, за глаза, конечно, и в основном девчонки, шушукались между собой тихонько, чтобы, не дай Бог, не услышала Вера Ледовская: та за подругу могла и врезать, а рука у Веры была тяжёлой. Разумеется, эту дурацкую кличку Ника получила из-за отца, который, похоже, делал всё, чтобы оградить Нику от неприятностей, хотя получалось, что во всех неприятностях своей дочери он был виноват сам. Вот и теперь…

У знакомой двери квартиры Савельевых Сашка остановился, вдохнул, собираясь с мыслями, поправил воротник рубашки — шёлковой, дорогущей, как и вся его новая одежда, и нажал на звонок.

Дверь открыл военный, скользнул по Сашке профессиональным взглядом, прощупывая его, потом вопросительно уставился прямо в глаза.

— Я — Александр, то есть Алекс Бельский. Вас должны были предупредить, — Сашка протянул свой пропуск, который держал наготове.

Военный забрал его у Сашки, быстро, но тщательно сверил лицо с фотографией, посторонился.

— Проходите!

Сашка вошёл в знакомую прихожую и уткнулся в ещё одного человека в форме, господи, сколько тут их… Мысль мелькнула и почти сразу же сбилась, перекинувшись на другое, вернее на другого — на маленького круглого мужичка, колобком выкатившегося Сашке навстречу. Сдобным колобком, потому что при его виде Сашка мгновенно вспомнил и его самого, и его фамилию, ровную, округлую, мягкую, от которой так и хотелось отхватить кусочек — Бублик. Майор Бублик.

— Опаньки, соколики, никак гости у нас, а? Чтоб нам всем тут утопнуть. А у нас на стол не накрыто … Ох ты ж… — майор с забавной фамилией, тот самый, который схватил их со Стёпкой на тридцать четвёртом, с удивлением воззрился на Сашку, осёкшись на полуслове.

— Алекс Бельский, товарищ майор, — военный выступил из-за Сашкиной спины и передал пропуск. — Полковник Караев утром предупредил, чтоб мы его допустили к объекту.

— Алекс Бельский, значит, чтоб нам всем тут утопнуть, — майор с интересом уставился в Сашкин пропуск и громко забормотал себе под нос. — От ведь, соколики, что я вам скажу, натуральный пердимонокль нынче творится вокруг, жизнь летит стремительным домкратом, только успевай уворачиваться. Да, господин Бельский? — майор оторвался от пропуска и резко переключился на Сашку.

— Да, — Сашка настолько растерялся, что не сообразил, что ответить, и выпалил первое попавшееся.

— Что да? — майор сердито насупился, но в тёмных глазах, прикрытых припухшими веками, Сашка уловил хитринку. — Пропуск, говорю, у вас как новенький, ни царапинки, уголки не погнуты. Аккуратно с вещами, гляжу обращаетесь, господин Бельский, чтоб нам всем тут утопнуть.

Сашка лихорадочно соображал. Разумеется, майор его узнал. И наверняка вспомнил настоящую фамилию — этот Бублик, хоть и сыпал идиотскими прибаутками, на дурака не тянул явно, — потому и удивление майора было вполне понятно. Но, с другой стороны, фамилию Сашке сменили легально, а та история… ну и что? Отпустили их тоже на законных основаниях, хотя… Сашка внутренне съёжился. После вчерашнего разговора с Верховным у Сашки сложилось впечатление, что тот не в курсе его ареста, и поэтому лучше бы, конечно, чтобы история с тридцать четвёртым этажом сейчас не всплывала. Если этот въедливый майор прицепится, начнёт выяснять, доложит своему начальству, чёрт его знает, чем всё это может закончится, и до Ники его не допустят, а значит…

— Ну, что ж, господин Алекс Бельский, документики у вас аккуратные и исправные и тютелька в тютельку совпадают, понимаешь ли, с распоряженьицем, моим соколикам выданным… Ну вот как ты стоишь, Голупенко, как ты стоишь! — майор, словно забыв про Сашку, набросился на второго военного, который находился в прихожей, молодого рыжего парня с глупой ухмылкой, расползшейся по круглому рябому лицу. — Плечи ссутулил, живот распустил, как баба на сносях, чтоб нам всем тут утопнуть. Бляха на ремне не начищена? Не начищена! А я предупреждал, что буду за енто дело карать страшными карами. И улыбку идиотическую стряхни, будь добр, с харизмы своей отъевшейся. И вон — равняйтесь на людей, они пропуск с рожденья до самой смертушки берегут, а ты, Голупенко, бляху начистить не можешь. А вы, господин Бельский, — вдруг неожиданно ласково обратился к нему Бублик. — Чего же застыли тут, как статуй безмолвный? Ступайте уже. Ждут вас, чтоб нам всем тут утопнуть.

«Неужели пронесло? — подумал Сашка, недоверчиво глядя на майора. — Он что, меня не узнал? Нет, узнал, точно узнал. Тогда почему?»

Конечно же, выяснять, почему майор не стал докапываться до него, Сашка не стал. Сдержанно кивнул, принимая обратно свой пропуск.

Рыжий Голупенко, которого майор только что отчитывал за нечищеную бляху, так и не стряхнув с харизмы «идиотической» улыбки, махнул Сашке рукой и зачем-то уточнил:

— Третья дверь налево.

Сашка знал, где находится Никина спальня, но всё равно на всякий случай снова кивнул и быстро пошёл по коридору.

С того последнего раза, как он был здесь вместе с Киром, ничего в квартире Савельевых не изменилось — то же ощущение свободы и пространства, которое Сашка не встречал больше нигде во всей Башне, даже в пустой и стерильной квартире Бельской, тот же свет, который и сейчас, на излёте дня, окутывал всю квартиру, проникая в самые дальние и забытые уголки, как будто стены здесь умели накапливать солнечные лучи. Ника рассказывала ему, что это её мама специально так устроила лампы и светильники, чтобы их искусственный свет стал продолжением света настоящего. В памяти всплыли Никины слова: «Папа смеялся, когда рассказывал это, говорил, что она в погоне за солнцем проявила гений инженерный мысли, хотя, мне кажется, мама была больше художник, чем инженер».

Сашка шёл и торопливо оглядывался, не в силах отделаться от чувства, что несмотря на кажущееся отсутствие изменений, что-то всё же незримо поменялось. Словно в квартире Савельевых поселилось что-то чужое, инородное, как болезнь, которая притаилась внутри человека: она ещё не совсем заметна для глаз, но уже начинает пожирать его изнутри.

У двери Никиной комнаты стоял ещё один военный, уже третий, если не считать майора Бублика. Он открыл дверь, и Сашка оказался в Никиной комнате.

Заметил он её не сразу. Девушка сидела в углу, в небольшом кресле, забравшись на него с ногами, маленькая, одинокая. Она даже не сразу встрепенулась на звук открываемой двери, и только когда он негромко сказал: «Привет», подняла на него большие серьёзные глаза.

— Саша? Откуда ты тут?

— Привет, — повторил он и робко улыбнулся. — Ты как?

— Подожди. Как тебя пустили? Ты… Этот… он мне говорил утром, что меня ждёт сюрприз, придёт какой-то Алекс Бельский, что ли… Это ты — Алекс Бельский?

Глаза Ники удивлённо смотрели на Сашку.

— Ну да, — подтвердил он. — Так получилось, понимаешь…

И Сашка начал рассказывать, как так вышло. Почему он теперь не Поляков, а какой-то Бельский, и почему его, вытряхнув пусть и из аккуратной, но старой одежды, впихнули во весь этот гламур (так, кажется, говорили ещё до потопа) и в другую, такую ненужную ему жизнь. Сбиваясь, он описывал свою новую мать, Анжелику, безразличную ко всему, которой он, Сашка, совсем не нужен, свою теперешнюю работу на побегушках у Марковой. Ника слушала очень внимательно, не перебивая, пока вдруг до Сашки не дошло, что он тут пришёл и жалуется и кому — Нике, взятой по сути в заложники. Чёрт! Он мысленно обругал себя последним ослом и тут же жалобно посмотрел на Нику.

— Да это неважно. Скажи лучше, ты сама как?

— Как? — Ника обвела взглядом свою комнату. — Не видишь, что ли, как? Сижу тут… взаперти.

Она произнесла это зло и замолчала, закусила губу, и в её серьёзных и сердитых глазах блеснули слёзы. Сашка угадал, по кому эти слёзы, а она, поймав его догадку, тихо произнесла:

— Ты уже знаешь.? Про Кира? Они его…

Теперь заговорила Ника. Сашка опустился на соседнее кресло, хотя она и не предлагала ему сесть, и слушал внимательно, наверно, так же внимательно, как она только что слушала его. То, что она говорила, он примерно знал: частично со слов Стёпки, частично догадавшись сам. Как её вызвала Лена Самойлова, соврав, что это Кир её зовет, как её схватили, бросили в ту комнатку, с Киром, как они ждали там своей участи, и Кир ей всё рассказал: про отца, про АЭС, про него, Сашку. И как потом пришёл Кравец с отморозками, и как они били Кира, и как в самый ужасный момент ворвались военные с «этим». Сашка понимал, про кого она говорит, употребляя слово «этот» — их новый Верховный и Никин дядя Серёжа.

— …а потом этот приказал его застрелить, Кира, и…

Сашка уже хотел прервать её, сказать, что Кир тогда выжил, что он был ещё жив, когда они нашли его со Стёпкой там, на тридцать четвёртом, и что Стёпка потом пошёл его искать в больницу. Он уже открыл рот и тут же захлопнул снова, подумав — а зачем? К чему ей знать, что он ещё жил? Дать ложную надежду и тут же отнять? Какая, в сущности, разница, умер Кир сразу после полученной пули или ещё жил несколько часов. И Сашка промолчал. Ограничился только тем, что сказал:

— Мы были там, в той комнате на тридцать четвёртом. Когда уже всё было кончено. Мы со Стёпкой… прости, Ника, мы не успели.

— Были там? — удивилась Ника. — Со Стёпой?

— Ну да, Стёпка заволновался, что ты ушла с этой Леной, прибежал в больницу, к отцу, за помощью. Но… в общем, когда мы до туда добрались, там были только… ну ты понимаешь. А потом появились военные, целая группа, — тут Сашка вспомнил о майоре Бублике, который только что встретил его в квартире Савельевых. — Там был этот, майор Бублик, он нас со Стёпкой и арестовал. Ну, такой толстый, смешной, всё шуточками-прибауточками сыплет. Я на него только что тут наткнулся, в прихожей. Он меня то ли не узнал, то ли не придал значения.

— Бублик? А, этот… Он тут главный, заходит каждый день, иногда по нескольку раз, проверяет охрану, а вообще тут постоянно трое. И ещё такой… страшный, полковник Караев, он тоже бывает, обычно вместе с этим. Этот вообще живёт тут, урод, спит в папиной спальне. А Караев, это он тогда стрелял в Кира. Я не могу его видеть, когда он заходит. Меня просто мутит от ненависти. Гады, какие они все гады, и Бублик этот, и охранники, и убийца Караев, и этот. Если бы ты знал, Саша, как я их ненавижу, их всех…

Внезапно Никин сердитый взгляд остановился на Сашке, и в нём мелькнуло недоверие.

— А ты, Поляков, или как там теперь тебя, ты как тут оказался? Почему тебя ко мне пустили? Или ты теперь с ними? Да? А, ну конечно, теперь у тебя появилась богатая мамочка…

— Зачем ты так? — спросил Сашка. Никин вопрос его смутил, но вовсе не из-за того, что Ника заподозрила его в предательстве. Просто, как ей объяснить, что он тут в совершенно дурацкой роли то ли жениха, то ли кобеля-производителя, потому что её чокнутый дядя решил устроить из Башни питомник по разведению отпрысков благородных фамилий, а они с Никой, так уж получилось, и есть эти самые, благородные отпрыски.

Ника всхлипнула и опустила глаза.

— Прости. Я просто подумала…

— Это ничего, ничего, — торопливо заговорил он, стремясь её утешить. — Я всё понимаю. Я не сержусь. Ника, ты лучше скажи, может, тебе что надо? Твой дядя думает, что я с ним заодно, я смогу договориться, если вдруг…

— Саша! Ты что, не понимаешь, что мне надо? — в голосе девушке зазвенела злость. — Не понимаешь, зачем они меня тут держат? Они меня как наживку тут держат, чтобы папа… Они каждое утро приводят меня в папин кабинет и заставляют ему говорить что-то. Чтоб он знал, что я жива, что я у них. Понимаешь? Пока я тут, папа вынужден делать то, что ему скажут. А он сейчас там, внизу, он станцию запускает. Чтобы все в Башне выжили! Сейчас это — самое важное. Ты понимаешь, Саша? Папа не должен делать то, что этот ему говорит. Потому что этот, он же псих ненормальный! Я должна отсюда сбежать! Просто обязана! Ты же мне поможешь? Да?

Сашка кивнул. Не мог не кивнуть. В голове заработал мозг, просчитывая, ища выход.

Хотя какой, к чёрту, тут может быть выход? В квартире постоянно вооруженная охрана, он заметил, что у каждого военного был автомат. Да ещё Бублик, весёлый толстый майор, который его точно узнал, но почему-то промолчал, и это тоже ещё ничего не значит, потому что Сашка видел, что Бублик дураком не был, несмотря на маску доброго шутника. И к тому же Верховный, дядя Ники, который живёт тут. Что они могут, он, Вера и остальные? Ворваться сюда всем скопом и надавать охранникам по голове пластиковыми палками от швабр, которые они в детстве использовали в качестве шпаг или сабель в своих играх?

Но Ника смотрела на него требовательно и серьёзно, упрямо прикусив губу, и Сашка сказал:

— Конечно, я помогу, Ника. Я, Вера, Марк, Митя с Лёнькой, Стёпа…, да мы все поможем, не сомневайся.

— Конечно, поможем, это ты правильно ей сказал, — Вера выслушала его отчёт о встрече с Никой и безапелляционно подвела под ним черту. — Мы просто обязаны это сделать!

— Да как? — не выдержал Сашка. — Вер, ну сама подумай. Что мы можем?

После визита к Нике Сашка сразу же пошёл к Вере Ледовской. Она ждала его, как и было условлено, открыла дверь сразу — он едва кнопку звонка успел нажать, и, как только Сашка очутился внутри, тут же потащила его в библиотеку, усадила на диван, присела рядом и решительно потребовала рассказать всё в подробностях. Пока Сашка старательно описывал всё, включая встречу с майором Бубликом, Вера не сводила с него сосредоточенного взгляда. От этого взгляда Сашка чувствовал себя неуютно.

Ему вообще было странно находится здесь, с Верой. Он был в её квартире всего-то пару раз, ещё когда они учились в школе — его чуть ли ни силой затаскивала сюда Ника. Сама Вера Сашку едва терпела, ради той же Ники, и не скрывала этого. Правда, теперь всё изменилось, вроде бы изменилось, но Сашка всё равно чувствовал неловкость, иногда в Верином взгляде проскальзывала — нет, уже не ненависть и презрение, как раньше — скорее, лёгкое недоверие, словно она никак не могла до конца осознать, что стукач Сашка Поляков теперь свой. Вот и сейчас Вера поморщилась от его слов, в глазах промелькнула неприязнь.

— А ты что, Поляков, опять трусишь? — Вера зло прищурилась. — Боишься, что тебе твоя новая мамочка накажет и без сладкого оставит? Или не хочешь потерять доверие нашего Верховного правителя? Я видела, как вы с ним долго вчера на рауте разговаривали, как лучшие друзья.

— Причём тут струсил? — Сашка выдержал Верин взгляд. — Просто… ну, как? Я же тебе сказал — этот, Ставицкий, он теперь живёт там, в её квартире.

— И что? Он же не всё время там сидит.

— Он — не всё время. Но там охрана. Я же тебе говорю. И Ника подтвердила — постоянно в квартире трое, это когда Ставицкого нет. А когда он есть, то там ещё и его охрана. Как мы военных-то обойдём? Драться, что ли, с ними будем?

— Подумаем, — Вера сдвинула брови, и Сашка вдруг понял, что Вера действительно рассматривает вариант — отбить Нику силой. С неё станется, дралась она не хуже любого мальчишки в классе. Но то детские драки, а тут…

— Вер, у них автоматы. У каждого, — на всякий случай предупредил Сашка.

— Ничего, — привычно отмахнулась Вера от его слов. — Придумаем что-нибудь.

Сашка вздохнул. Он и сам, пока шёл к Вере, пытался придумать хоть что-то, в голове вертелись идеи одна глупее другой: подсыпать охранникам снотворное, достать где-нибудь электрошокеры и внезапно ворваться в квартиру… Всё это было по-детски наивно и не выдерживало никакой критики.

— С охраной что-нибудь придумаем, — Вера упрямо вскинула подбородок.

— Ну, допустим, мы придумаем что-то с охраной. Дальше что? Куда мы её спрячем? Тут у тебя, под кроватью?

— У меня нельзя. Все знают, что я её лучшая подруга, у меня в первую очередь искать будут. Хотя… нет, не вариант. Значит, надо у Марка, или нет, Марк тоже… У близнецов! Точно! Спрячем у близнецов. Они на каком живут? На сто двенадцатом?

— И как мы её там спрячем? Если даже ты сама туда попасть не можешь. Всё же по пропускам этим, ограничение ещё это дурацкое, — Сашка вспомнил недавно выпущенный приказ: разделить все этажи, начиная с первого жилого, с пятьдесят пятого, по так называемым «двадцаткам», и привязать каждого человека к тем двадцати этажам, в пределах которых находится его жильё, проставив это в пропусках, ну и указав место работы, разумеется. Гениальная идея Марковой — кого ж ещё — которая была с восторгом встречена Верховным. — Как мы это-то ограничение обойдём? Да и вообще. У Ники, наверняка, пропуск отобрали, и неизвестно, где они его хранят. Да даже и с пропуском, всё равно…

— А что ты тут критикуешь всё? — взвилась Вера и снова неприязненно посмотрела на Сашку, в её взгляде отчетливо читалось «эх, ты, Поляков, как был трусом, так им и остался». — Не нравится, сам предложи что-то. Сидишь тут — не получится, не выйдет… Что? Не можешь сам ничего путного предложить?

Сашка пожал плечами. Он действительно не мог. Да и Вера не могла. Потому и злилась — не на себя или на него, а на всё то, что мешает, на новые порядки, которые сделали их жизнь невыносимой, на этого Верховного правителя, дядю Ники, на то, что сейчас они вынуждены сидеть в таком куцем составе, потому что Марку и близнецам вход наверх теперь заказан.

— Не можешь? Вот и молчи! Хотя бы мне думать не мешай. Значит, если спрятать у Митьки с Лёнькой, то нам нужен пропуск. Поддельный пропуск. Погоди, Поляков, — Вера уставилась на него. — Ты же сейчас у Марковой работаешь? А у нас в отделе, где я практику прохожу, говорили, что тебя чуть ли ни в её заместители готовят. Ты же можешь сделать пропуск. Да? У тебя же есть такая возможность?

Сашка задумался. Вспомнил, как раз сегодня Алина ему показывала, как оформить служебку, подписать среди прочих бумаг. Маркова вполне может не заметить, она много всего подписывает, и Алина, если Алина поможет…

— Могу, наверно, — Сашка ещё раз мысленно прокрутил сегодняшний день. — Можно вбить в служебку другую фамилию, место проживания — сто двенадцатый, как у близнецов, потом место работы — наверху, например, уборщицей, чтобы не вызвало вопросов, что она тут делает. И потом с этой служебкой к Носовой, в отдел пропусков… Нет, Вера, стоп! Не выйдет.

— Да почему не выйдет? — Вера, которая до этого с надеждой его слушала, разочарованно подскочила с кресла. — Почему не выйдет? Что, испугался, что тебя поймают? Мамочка твоя новая а-та-та сделает?

— Фотография! Нужна фотография, — Сашка пропустил Верин выпад мимо ушей.

— Фотография? Чёрт! У меня есть, но они же не подойдут, мы там с Никой вместе, а там же нужна такая, на документы, — Вера опустилась обратно в кресло, наморщила лоб.

— Вот я болван! — Сашка вдруг вспомнил. Ну, конечно же, как он забыл. — Вера, у меня же есть её фотография. И именно такая, какая нужна. На документы.

— Откуда? — удивилась Вера.

— Ну, она не моя, а Стёпина. Помнишь, перед тем как пойти в больницу, он ночевал у меня, потому что с родителями поругался. И утром попросил меня дать ему свежую рубашку, ну, ты же знаешь, Васнецов чистюля. Я и дал ему свою, новую, а старую он у меня оставил. Уже потом, когда меня Анжелика забрала к себе, она прислала в мою квартиру людей забрать вещи, а те, не глядя, всё похватали, и Стёпкину рубашку тоже. А я, когда вещи разбирал, там, в нагрудном кармане фотокарточка Ники была, он с собой носил.

— Вот видишь, Поляков! — Вера победно стукнула рукой по подлокотнику. — А ты всё нудел: не получится, не получится… Видишь, как всё удачно складывается. Значит, пропуск у нас есть.

— Вера, я всё равно не понимаю, что нам даст этот пропуск. Ну, допустим, сделаю я его, фотографию, этаж поставлю нужный. Но охрану-то мы как обойдём?

— А ты, Поляков, не рассуждай. Ты лучше пропуск сделай. А с охраной мы обязательно что-то придумаем. Я завтра в учебке с ребятами встречаюсь, там, за столовой, во время большой перемены, помнишь, где? Чёрт, ты же не сможешь, наверно, прийти, ты же у нас теперь не учишься.

— Почему не смогу? Как раз смогу. Меня уже Маркова посылала в учебку с поручением, я думаю, тут у меня получится. Значит, во время большой перемены?

— Да, на большой перемене, — глаза Веры радостно заблестели. — Приходи туда, в тот закуток у столовки. Марк будет, и братья Фоменко. И мы обязательно придумаем. Лёнька — он же очень умный, он всегда что-то дельное предлагает. Обязательно найдётся выход!

Сашка почувствовал, как он невольно заражается Вериным оптимизмом. Её умение не отступать, переть до конца, не сдаваться — всё это невольно восхищало. В конце концов, почему бы и нет? Лёнька действительно очень умён, его в школе почти гением считали. И Марк с Митькой. И они все вместе… Вместе. За последние два дня он уже, наверно, раз сто повторил себе это «вместе», но только сейчас до него дошло, что он перестал отделять себя от них, от всей их компании, в которой он вроде бы и был всегда, но лишь формально — до конца Сашку никогда не принимали, терпели из-за Ники и Марка, а потом из-за Кирилла. Но теперь всё поменялось. И несмотря на то, что здравый смысл всё ещё отвергал и Верин оптимизм, и даже надежду на гениальность старшего Фоменко, в душе Сашки проснулся азарт. А вдруг? Вдруг они всё же что-то придумают. Или им просто повезёт. Должно же… хоть когда-нибудь.