Башня. Новый Ковчег 5

Глава 5. Дорохов

— Славочка, почему ты плохо кушаешь? На тебя же невозможно смотреть, щёки провалились, совсем худой стал. Ты совсем не жалеешь себя с этой своей работой! Рахиль, девочка, ты знаешь, у моего Славика очень важная и ответственная работа, и он совсем себя не щадит. Работает на износ. И всё потому, что нет скромной и порядочной женщины, которая возьмёт на себя заботу о нём.

— Мама, пожалуйста, я сыт, — попробовал было отвертеться Слава.

За все свои тридцать с хвостиком лет Слава не терял надежды взять верх над мамиными котлетками, которые, строго говоря, были вовсе не мамины — мама, как и все жители Башни, покупала их в столовой, — но каждый раз терпел оглушительное фиаско. Да и вообще, проще было съесть ещё одну чёртову котлетку, чем вступать в очередной бесконечный спор.

Слава вздохнул и с удвоенной силой заработал челюстями.

— Вот так всегда и происходит, когда мужчина пытается жить один, — продолжила Роза Моисеевна, строго наблюдая, как Слава давится едой. — Мужчине обязательно нужна семья. Куда он будет приходить после работы, и где его будет ждать заботливая женщина с детьми. Ты согласна со мной, Рахиль, девочка?

Сидевшую напротив Славы женщину назвать девочкой могла только его мама, самому Славику подобная ассоциация бы даже в голову не пришла. Может, лет пятнадцать назад это и соответствовало действительности, но сейчас, увы. Очередная мамина протеже была, видимо, Славина ровесница, а, может, даже чуть старше, но дело было не в возрасте. Девочка — это что-то весёлое, озорное, смешливое, рот до ушей, ямочки на щеках, а Рахиль… Слава бросил быстрый взгляд на худое, большеносое лицо, которое не украшали даже глаза — две большие, тоскливые сливы, при виде которых хотелось разве что удавиться. Господи, где их мама только берёт, этих бесконечных Рахиль, Бэллочек, Саррочек? Одинаковых, с застывшим выражением мировой скорби на постных и снулых лицах.

— Конечно, Роза Моисеевна, — проговорила снулая Рахиль неожиданно низким, грудным голосом. — Моя мама тоже всегда говорила, что предназначение женщины — быть хорошей женой и матерью.

— Видишь, Славик, — Роза Моисеевна победно уставилась на сына. — Рахиль тоже со мной согласна.

— Угу, — пробормотал Славик. Чего-то более членораздельное он вряд ли смог из себя выжать: рот был забит очередной котлеткой, которая не лезла и грозила встать поперёк горла, но впихнуть её в себя было надо, чтобы не расстраивать маму. Слава покосился на висящие на стене часы. Ещё двадцать минут, и можно будет удрать, сославшись на срочную работу.

Он бы удрал и сейчас: слушать рассуждения мамы и унылой Рахили о предназначении женщины, запихивая в себя котлеты, было той ещё пыткой. Но Слава по опыту знал, если попытаться сбежать раньше, чем большая стрелка часов опишет свой положенный круг, мама начнёт плакать, хвататься за сердце… а поди разбери, симулирует она приступ, или ей действительно стало плохо, к сожалению, проблемы с сердцем у Розы Моисеевны были вполне настоящие. И всё равно те же двадцать минут, а, может, и того больше придётся терпеть мамино представление.

Слава потянулся к стакану, сделал большой глоток компота, проталкивая в себя остатки пережёванной пищи, и снова тоскливо посмотрел на часы.

Мама стала выяснять у Рахиль о здоровье какой-то тёти Эсфирь, и Слава, привычно пропуская это мимо ушей, задумался о своём.

Когда вчера он сказал полковнику Долинину, что сможет прийти к нему только в начале третьего, потому что по средам он с часу до двух непременно должен обедать у мамы, Владимир Иванович сначала не поверил и даже подумал, что Слава шутит.

— Поверьте, Владимир Иванович, — сказал ему Слава. — Если завтра я не явлюсь в назначенное время, мама поднимет на уши весь надоблачный ярус. А когда она выяснит, что я теперь, некоторым образом, персона нон грата, мало не покажется никому.

— Как она поднимет весь надоблачный ярус? — искренне удивился полковник. — Там же сейчас мышь не проскочит.

— Вы не знаете моей мамы, полковник, — грустно ответил Слава.

И тут же вспомнил, как однажды такое произошло.

Та чёртова авария, устроенная инженером Барташовым, случилась как раз в среду. И сам Слава, которому пришлось вместе с шефом, Константином Георгиевичем, в авральном режиме разруливать эту внештатную ситуацию, совсем забыл про чёртов мамин обед. Как Роза Моисеевна прорвалась в святая святых — кабинет его шефа, что она наговорила охране, Слава предпочитал не думать и не знать. Он искренне надеялся, что все люди, пытавшие воспрепятствовать его матери воссоединиться с сыном, выжили и находятся в добром здравии. Но зато он хорошо запомнил, как ворвавшаяся в кабинет Величко Роза Моисеевна отчитывала Константина Георгиевича, а тот, крепкий и суровый мужик, глава производственного сектора, самый опытный и старый член Совета, которого побаивался и уважал даже сам Савельев, стоял перед этой разъярённой женщиной, как пойманный на краже мандаринов мальчишка, и мямлил что-то невнятное в своё оправдание, уверяя её, что больше ничего подобного не повторится и даже его собственная смерть и смерть его помощника Славы Дорохова не помешает тому каждую среду навещать бедную, старенькую маму, и что он, Величко, лично за этим проследит. И с тех пор каждую среду Константин Георгиевич сам напоминал Славе, что у него сегодня визит к маме, и сердито отправлял его обедать, даже если тот был ему нужен по работе. Каждую среду, пока его не арестовали.

Ну а после ареста Величко Слава Дорохов тем более не мог пропустить ни одного обеда и готов был съесть сколько угодно маминых котлеток, лишь бы мама ни о чём не догадалась.

Ему и так с большим трудом удалось убедить её, что арест Величко, о котором объявили по громкой связи неделю назад, никоим образом не касается самого Славы, что он своё положение сохранил и даже поднялся по карьерной лестнице. Слава Богу, мама поверила, отчасти потому что сам Слава был убедителен, отчасти потому, что проверить правдивость его слов у мамы не было никакой возможности — этаж, где находилась её квартира, она почти не покидала, её немногочисленные ученики приходили на дом (с маминой работой Слава в своё время подсуетился, ловко добыв для мамы удостоверение музыкального работника и избавив её от необходимости работать в школьном интернате, как раньше), словом, камерность маминого мира была Славе на руку. Особенно сейчас, когда его положение было совсем незавидным, и его фотография вместе с фотографией полковника Долинина и ещё нескольких военных, открыто перешедших на его сторону, висели на каждом КПП.

На Надоблачном уровне Слава не появлялся уже больше недели, ни на работе, ни в своей квартире, с того самого дня, как его предупредил Звягинцев, глава сельскохозяйственного сектора, поймав в коридоре и рассказав об аресте шефа. Тогда-то Слава и рванул на свою тайную квартирку, на девяносто третьем, мысленно посылая хвалу небесам за то, что когда-то по случаю оставил за собой эти апартаменты, о которых не знал никто, даже Величко. Об этом было известно только Алине Темниковой, бывшей секретарше Литвинова, которая собственно ему и помогла, как с организацией самой квартиры, так и с выправлением поддельного пропуска — тут Слава тоже как в воду глядел, и теперь этот пропуск пришёлся как нельзя кстати.

Перебравшись на девяносто третий, Слава Дорохов, вернее теперь уже не Слава, а Опанасенко Родион Артурович (Слава иногда был готов прибить Алинку за искромётное чувство юмора), едва успел позвонить Савельеву, воспользовавшись телефоном давно прикормленного коменданта (на всякий случай Слава всегда держал про запас несколько шагов к отступлению), предупредил Павла Григорьевича о последних событиях и назвал адрес своего убежища. Буквально на следующий день к нему, в эту самую квартиру, явился полковник Долинин, которому удалось прорваться через устроенную на станции блокаду, и с тех пор они с Долининым встречались почти каждый день, усиленно работая над организацией подпольного сопротивления.

Но Роза Моисеевна, разумеется, ни о чём не знала. Слава даже боялся предположить, что станет с ней, выясни она, что её сын теперь преступник, и его в любой момент могут схватить и отправить в тюрьму, а, может, и чего похуже.

— Рахиль, девочка, ты тоже кушай. Кушай, не стесняйся. Женщина должна быть немного в теле, правда, Славик? Тебе, Рахиль, ещё рожать предстоит, а для этого необходима фигура, уж ты мне поверь, девочка.

Роза Моисеевна приосанилась, демонстрируя свою фигуру, и Слава невольно перевёл взгляд на худую Рахиль, на острые плечи и на то место, где у женщины должна быть грудь, и поспешно кивнул маме. Тут он был, пожалуй, даже согласен. Фигура у женщины быть должна. Какая надо фигура — где-то округлая, где-то тонкая и звонкая. Как у Алины. Слава не удержался — улыбнулся самому себе, вспомнив вчерашний вечер, прикрыл глаза, и Алинка, тёплая, живая, встала как наяву перед глазами.

Она сидела на кровати, по-турецки поджав под себя ноги, в коротком мягком халатике, накинутом на голое тело, с мокрыми после душа волосами. Он целовал её круглые розовые коленки и пытался подлезть дальше, а она притворно отталкивала его руку и смеялась, запрокидывая красивое лицо: «Славка, паразит, я ведь сейчас вино пролью». У неё и правда в руке был бокал с вином, золотым и игристым — она любила только такое, и он специально доставал его для неё всеми правдами и неправдами, — а он, по-прежнему скользя ладонями по её жарким ногам и забираясь всё выше, не мог отвести глаз от её смеющегося лица. И это был тот краткий миг счастья, когда не думалось ни об опасности, которая грозит ему, ввязавшемуся против воли в эту авантюру, ни об опасности, которая грозит ей, передававшей чуть ли не ежедневно секретную и важную информацию Долинину, ни вообще о той глупой и нелепой ситуации, в которой они оба оказались.

Слава открыл глаза. Вместо живой и смеющейся Алины, перед ним опять замаячила унылая физиономия Рахиль. Он мысленно застонал. Ну почему, чёрт возьми, он, взрослый мужик, должен сейчас тут сидеть и строить из себя какого-то клоуна, пока его мама устраивает эти никому не нужные смотрины.

Мамино маниакальное желание выбрать ему жену, и не просто абы какую, а непременно из добропорядочной еврейской семьи, бесили Славу до зубовного скрежета. Он искренне не понимал этого, не хотел понимать. Какие евреи? Что за дремучие традиции? Что за пережитки прошлого, в конце концов?

В Башне никто и никогда не заморачивался по поводу своей национальности, даже слово-то это использовалось исключительно для обозначения чего-то отжившего, от которого веяло скукой, как со страниц учебника древней истории. Возможно, до потопа, это и было актуально, поскольку огромная страна, Россия, выходцами которой были и Славины предки в том числе, была многонациональной, и сколько их в ней насчитывалось, этих национальностей и народностей — десятки, сотни — бог его знает, теперь это уже не имело никакого значения: всё равно они все считались русскими, и это было больше чем просто национальность и больше, чем просто народ. И никого особо не волновал ни оттенок кожи, ни цвет или разрез глаз, ни имя, данное при рождении, ни фамилия, доставшаяся от отца — в плавильном котле Башни они все рождались, смешивались и, умирая, уходили в небытие, оставляя после себя детей, русских детей, которым однажды будет суждено ступить на твёрдую землю и начать новое возрождение единой и общей страны, России.

И только одна нация, к которой с натяжкой можно было отнести и самого Славу, строго блюла обычаи своего рода, семьи держались особняком и даже женить детей предпочитали только на своих. Слава не понимал и не разделял этой фанатичной преданности своим корням, этому маниакальному желанию во что бы то ни стало отделиться, противопоставить себя всем остальным. Да и не только он один. В последнее время всё больше молодых устраивали бунты и создавали семьи с обычными, «неправильными» людьми. И чем чаще такое случалось, тем активнее противостояли этому представители старшего поколения.

Слава подумал, что эта несчастная Рахиль, некрасивая, плоская, с унылым лошадиным лицом и тоскливыми глазами, тоже является жертвой этих идиотских предрассудков. Возможно лет десять назад, когда она была моложе и явно привлекательнее, у неё и был шанс найти себе подходящего парня, по любви, а не потому что он «сын тети Нурит» или «племянник Руфи Абрамовны», создать семью и быть счастливой. Но, скорее всего, её родственники, такие же упёртые, как и его собственная мама, запрещали ей искать себе женихов на стороне, вынуждая таскаться по унизительным смотринам. Может быть, в юности эта Рахиль и бунтовала, пыталась отстоять своё право на самостоятельный выбор спутника жизни, а, может, смирилась сразу. Славе вдруг стало её искренне жаль. Захотелось посочувствовать и даже как-то помочь. Но не ценой принесения себя в жертву, разумеется, потому что что-что, а жениться на маминых протеже Слава точно не собирался.

Впрочем, вступать с мамой в открытое противостояние было небезопасно, а потому Слава хитрил, тянул время, изредка терпел этих несчастных «правильных» еврейских невест. Мама не сдавалась. С тех пор, как Славе исполнилось тридцать, женить его на одной из дочерей или родственниц своих многочисленных подруг, стало для мамы навязчивой идеей. Иногда Славе казалось, что он уже перезнакомился со всеми девушками детородного возраста еврейского происхождения из имевшихся в Башне, но каждый раз мама вытаскивала новую Юдифь или Рахиль, и Слава вынужден был давиться котлетками и слушать, как мама тщетно пытается свести их.

В этом мамином упорстве Слава видел даже не столько естественное, наверно, для каждой матери желание женить сына и обзавестись внуками, сколько попытку оправдаться и исправить свою собственную ошибку. Потому что, как это ни странно, но больше тридцати лет назад Роза Моисеевна, тогда ещё юная и тонкая, как тростиночка, сама выкинула фортель: пошла наперекор традициям и желанию своей семьи, сбежав с молодым человеком абсолютно неподходящего происхождения. Бунт этот, правда, долго не продлился, и юная Роза вернулась в семью, но не одна, а с годовалым Славиком на руках. Что там произошло между его родителями, Слава не знал, как не знал и того, куда делся его отец, про которого мама говорила — «умер», а бабушка — «лучше бы он умер», но как бы то ни было, Слава в итоге носил неправильную фамилию, а мама превратилась в едва ли не самую ярую поборницу традиций.

«Ты, Славик, настоящий еврей, потому что у нас национальность определяют по матери, — говорила ему Роза Моисеевна. — И продолжить свой род ты должен правильно. К счастью, у моей подруги есть замечательная девочка…» И на сцене опять появлялась новая Афи или Софочка, дочь племянницы подруги тёти Римоны, и Слава вынужден бы давиться едой и изображать вежливую заинтересованность.

Маму свою Слава любил и старался быть хорошим сыном: исправно посещал обеды каждую среду, поздравлял маму со всеми праздниками, следил, чтобы она заботилась о своём здоровье, терпел идиотские смотрины, рассматривая вместе с мамой и очередной претенденткой на Славину руку и сердце пухлые семейные альбомы, которые на две трети состояли из его, Славиных, фотографий.

— Смотри, Рут, это Славик совсем маленький, но какой у него уже тогда был умный взгляд, — мама тыкала полным пальцем в фотографию, с которой бессмысленно улыбался лысый, розовощекий и голозадый младенец.

— А тут, Фанечка, — говорила она уже другой невесте, которая отличалась от предыдущей только именем. — Тут Славик играет на скрипке. У моего мальчика, Фанечка, абсолютный слух, он мог бы сделать головокружительную карьеру скрипача.

Слуха у Славы не было никакого, а мучительные уроки музыки ему до сих пор являлись в ночных кошмарах, но Слава послушно кивал головой, подтверждая все мамины слова.

Увы, смотрины становились всё чаще. Мама каждый раз упорно заводила разговоры о необходимости жениться и родить внуков, а Славик каждый раз проявлял чудеса изворотливости, отвергая очередную невесту. Волновать маму Слава не хотел — во-первых, у неё не самое здоровое сердце, а во-вторых, себе дороже. Если мама поймёт, что Слава вообще не собирается жениться, будет грандиозный скандал. А Слава жениться не хотел. Во всяком случае не сейчас и уж точно не на очередной тоскливой Рахиль. Вот на Алинке, наверно, Слава бы женился, хотя им и так хорошо, безо всяких свадеб. Но если мама узнает…

С детства Слава усвоил одно — маму волновать нельзя.

Однажды, он тогда ещё учился в школе, они с ребятами удрали вниз, на какой-то таинственный производственный ярус внизу, его друг Васька Мухин, утверждал, что там спрятаны сокровища и скелеты пиратов. Никаких сокровищ и скелетов они не нашли, зато их спалила охрана, и, убегая, Славка неудачно повредил ногу, так, что его с сильным вывихом доставили в больницу и позвонили маме. Это было страшно. Мама ворвалась в палату, поставила на уши весь персонал, требовала наказать патруль, который был, по её мнению, виновен в травме сына, грозила самыми тяжёлыми карами, а потом вдруг ей самой стало плохо — она побледнела, стала заваливаться назад. К счастью, её спасли. Но болезнь была из числа тех, которые не проходят, а только затихают, прячутся внутри и ждут своего часа, чтобы выскочить в любой момент.

Слава очень хорошо запомнил, как он испугался, когда мама стала падать, как посинели губы на лице, ставшем вдруг какого-то желтовато-землистого цвета, и с тех пор старался маму не волновать. Ни при каких обстоятельствах.

Сейчас, глядя на маму, Слава в который раз похвалил себя за предусмотрительность — за то, что пару лет назад, и опять не без помощи Алины, кое-что подчистил в личных документах, и теперь значился круглым сиротой. На своё чутьё Слава никогда не жаловался, оно с детства помогало ему выходить сухим из воды — не подвело и на этот раз. Даже страшно себе представить, что бы было, если бы его вздумали искать тут, у мамы. Слава непроизвольно поёжился.

— Вы, молодые, не понимаете, как это важно — семья, — тем временем продолжала мама гнуть свою линию. Все мамины заходы Слава выучил, как таблицу умножения, и примерно знал, что за этим последует. Он снова покосился на часы и запихнул в рот последнюю котлетку. — Вот ты, Рахиль, девочка, такая красавица. Неужели тебе не хочется создать свою семью с каким-нибудь приличным еврейским мальчиком? Мне кажется, каждый будет рад назвать женой такую красотку. Вот, например, Славочка мой…

Слава поперхнулся котлетой, закашлялся и торопливо запил компотом. Это мама, пожалуй, перегнула. Назвать Рахиль красоткой.

— Слава, не спеши, — тут же отреагировала мама. — Не торопись, я же тебе сколько раз говорила — еду надо тщательно пережёвывать. Ну, что ты у меня такой… Рахиль, девочка, а вообще-то Славик у меня очень хороший и добрый мальчик. А какой он ангелочек был в детстве. Хочешь, я покажу тебе его детские фотографии?

При слове «фотографии» Слава непроизвольно дёрнулся. Если сейчас мама принесёт альбом, значит, улизнуть пораньше точно не удастся. Нужно было немедленно спасать ситуацию.

— Мамочка, — Слава нацепил на физиономию горестное выражение. — Мне, к сожалению, пора. У меня важное совещание.

— Слава, ну вот так всегда! — запричитала Роза Моисеевна. — У тебя никогда нет времени на старенькую больную маму! Неужели нельзя отложить это твоё совещание?

— Нельзя, мама, — вздохнул Славик. — Ты же знаешь, какая у меня важная работа.

— Это безобразие! Рахиль, девочка, Славочка у нас такой незаменимый, всегда занят. Но зато у него совершенно блестящие перспективы. А это очень важно, когда у мужчины хорошо складывается карьера. И вообще, мой Славочка будет очень верным и порядочным мужем. Он всегда был очень послушным и заботливым сыном. А это — верный признак. Уж поверь мне, девочка, та, кто выйдет замуж за моего сына, будет очень счастлива! Уж я об этом позабочусь.

Рахиль мучительно покраснела и уткнулась взглядом в свою тарелку.

— Сейчас молодежь совсем перестала слушать старших, считают себя самыми умными, идут наперекор. Мой Славик совсем не такой, как некоторые. Кстати, Славик, — внезапно обратилась к нему мама. — Ты знаешь, что опять выкинул твой кузен Додик?

Слава, который уже было собрался подняться из-за стола, вздохнул и снова сел обратно. Историю про кузена Додика, сына родной маминой сестры, тети Симы, мама всё равно выслушать заставит, так что лучше не сопротивляться. Да Славе и самому было интересно. Давид, которого в семейном кругу называли Додиком, был намного младше Славы, поэтому особой дружбы между ними не было, но и сам кузен, и его бунт был Славе очень симпатичны.

— Эти дети всегда считают себя умнее родителей, — мама по счастью забыла про семейный альбом, увлёкшись историей своего племянника. — Вот и Додик, представляете, не нашёл ничего лучше, как связаться с какой-то недостойной девушкой, явно сомнительного поведения.

Недостойность этой девушки, по мнению Славы, состояла исключительно в том, что она — не еврейка, но спорить с мамой он не стал.

— Как будто среди наших девушек нет подходящих. Для тебя, Рахиль, он, конечно, слишком молод, но у нас были надежды на внучку моей подруги Бэллы Израилевны, такая милая девочка. Но этот шлимазл и слышать ничего не хочет. Он не хочет жениться на внучке Бэллы Израилевны, он хочет привести в дом какую-то Соколову, которая к тому же беременна, хотя совершенно неизвестно, приложил ли к этому руку наш Додик.

Слава едва сдержал смешок — руку, конечно, Додик может и не прикладывал, но вот другое место, это запросто.

— Сима вся на нервах, — мама недовольно покосилась на Славу, уловив в выражении его лица недостаточное соответствие трагизму момента, и Слава поспешил исправиться, быстро закивал головой, сжав губы в строгую ниточку. — К тому же у дяди Мони неприятности на работе, и теперь ещё и это, одно к одному. Славик, ты бы поговорил там у себя, к тебе же прислушаются. Надо помочь дяде Моне, они нам всегда помогали.

— Мама, я обязательно поговорю, обязательно. Вот как раз сейчас у меня совещание с людьми, которые могут быть полезны в этом вопросе.

Конечно, Слава врал. Дяде Моне, или Соломону Исаевичу Соловейчику, главе логистического сектора, он помочь ничем не мог. Он и сам сожалел о дядюшкиной отставке — дядя Моня был трусоват, но сейчас вполне мог быть полезен им с Долининым. Они бы имели хоть какие-то сведения о том, что происходит в Совете, или, как он там теперь называется.

— Славочка, поговори, на тебя вся надежда. Такие беды на наш народ! Господи, почему же именно на нас всегда происходят гонения. Вся наша история — это сплошные преследования и ужасы. Чем мы так не угодили другим? Почему гои всегда ополчаются на нас?

«Может, потому что вы называете их гоями?» — мысленно хмыкнул Слава, но вслух, разумеется, ничего не сказал.

— Слава, ты поговори с людьми там, наверху. У нас уже стали ходить слухи, что опять будут репрессии на евреев и возможно даже погромы!

— Мама, ну какие погромы? Мы же не в древние времена живём. Успокойся, никаких погромов не будет, — Слава поспешил утешить маму и сделал это вполне искренне.

Ни в какие погромы он не верил. Их новый Верховный, этот стеснительный слизняк в вечных очках, Ставицкий или Андреев, судя по обрывкам информации, которую Славе удалось собрать, был, конечно тот ещё псих, помешанный на чистоте рода и собирающийся вернуть всё так, как было до мятежа Ровшица, но погромы? Нет, погромы — это, разумеется, перебор.

— Всё равно Славочка, ты поговори. И насчёт дяди Мони тоже. Бедная Сима!

— Обязательно поговорю, мама. Ты только успокойся. Тебе нельзя волноваться. Всё будет хорошо, — Слава решительно поднялся из-за стола. — Спасибо, было потрясающе вкусно, я бы с удовольствием посидел с вами ещё, но мне пора. Рахиль, я очень счастлив с вами познакомиться. Очень! Я сражён наповал вашей красотой.

Он обаятельно улыбнулся, поцеловал ошалевшей Рахили её цыплячью лапку, чмокнул в щёку недовольную маму и поспешил покинуть родительский дом. Время уже действительно поджимало, а надо было ещё пройти через весь этаж к южному входу, где дежурили свои люди: только там у Славы была возможность выйти отсюда незамеченным.

Слава намеренно выбирал окольные пути, чтобы как можно меньше встретить по дороге людей. К счастью, полковник Долинин времени даром не терял. За неделю он умудрился негласно перетянуть на свою сторону если не половину армии, то весьма значительную её часть. И даже сделать так, что на всех южных КПП всегда находились свои, подконтрольные Долинину ребята. Они вообще очень много сделали — и сам полковник, пользовавшийся в армии гораздо большим авторитетом, чем этот новоиспечённый генерал Рябинин, и Слава, восстановивший кое-какие связи наверху и в своём секторе, благодаря чему они получали нужную им информацию, и даже Алина, его Алинка, работавшая в административном управлении, оказалась им очень полезной. Фактически, у них всё было готово для контрпереворота. Или почти всё. Оставалось только решить проблемы с оружием, выйти на Савельева, заблокированного внизу, и, что тоже очень важно, вывести из-под удара его дочь, которую Верховный взял в заложники и держал в Савельевской квартире под неусыпной охраной. Вот как раз эту-то проблему они и собрались сейчас решать. Полковник сказал вчера, что сегодня познакомит его с человеком, который поможет им провернуть похищение девочки.

У тайной квартиры Долинина, на сто двадцать пятом этаже, Слава притормозил, привычно оглянулся, проверяя нет ли лишних свидетелей. К счастью место полковник себе выбрал тихое, тут и вечерами было немноголюдно — в этом жилом отсеке все квартиры, за исключением той, где обосновался полковник, пустовали, но бережёного бог бережёт. В общем коридоре мелькнули какие-то тени, Слава слегка напрягся, вжался в стену, готовый в любую минуту дать дёру, постоял так ещё пар минут и, только убедившись, что тревога ложная, тихо постучал условленным стуком.

Дверь отворилась почти сразу, и Долинин пропустил Славу внутрь.

В комнате рядом со столом, на котором была разложена схема Башни с пометками полковника, стоял невысокий полный мужичок, который тут же обернулся, едва Слава вошёл, и уставился на него весёлым прищуренным взглядом. Мужичок, хоть и был в форме, но на военного походил мало. Не было в нём ни армейской выправки Долинина, ни бравой осанки Долининских ребят, которые периодически промелькивали в этой квартире. Маленький, круглый, он скорее походил на какого-нибудь завхоза мелким складом, с простоватым лицом русского мужика из старинных народных сказок. Хотя тут Слава не обольщался: за такой простодушной и на первый взгляд глуповатой внешностью может скрываться недюжинная смекалка и хитрость, да и вообще, если уж говорить начистоту, по хитрости мало кто может равняться с простым русским мужиком.

— Знакомьтесь, — сказал Долинин. — Это Слава Дорохов, помощник Величко. А это — майор Бублик. Это благодаря ему у нас на всех южных КПП свои люди.

Дорохов с трудом сдержал смех, когда полковник назвал фамилию майора. Надо же, с такой внешностью — и Бублик. Нарочно не придумаешь. Майор протянул Славе руку, пряча усмешку, видимо, хорошо понимал, какую реакцию вызывает его фамилия.

— Так значит это ты — тот самый расторопный малый, о котором мне полковник все уши прожужжал. Что ж, соколик, будем знакомы. Зови меня Алексеем Петровичем.

Слава пожал протянутую ему руку, широко улыбнулся.

— Хорошо, что всё пока складывается в нашу пользу, — продолжил Долинин. — И майор сейчас отвечает за внутреннюю охрану Башни, а с недавнего времени ещё и за охрану Ники Савельевой. Тут тоже повезло.

— Может и повезло, — хитро улыбнулся Бублик, блеснув белой полоской зубов. — А может и мы тут с соколиками моими ручонки приложили, чтоб нам всем тут утопнуть. Но девочка пока под нашей охраной. Вытащим. Не гоже ентому извергу над ласточкой нашей куражиться.

— Извергу? — переспросил Слава. — Это вы про Верховного нашего, что ли?

— Насчёт Верховного, соколик, врать не буду. Изверг он там или нет, мне пока неведомо. А вот Тимурчик, которого он к себе приблизил, да полковником сделал, чтоб нам всем тут утопнуть, ему бы в живодерне первый прыз за усердность вручили и доской почёта наградили.

Слава понял, что речь идёт о Караеве, Алина рассказывала ему про нового начальника службы безопасности Верховного. Говорила, что у неё мурашки от него по коже бегут, когда он на неё смотрит.

— Полковник Караев? — на всякий случай уточнил он.

— Он самый, — вздохнул Бублик. — Полковник-то он без году неделя, а до этого, чтоб нам всем тут утопнуть, мы с ним оба в майорах хаживали. Командир он, знамо дело, грамотный, толковый, Бублик супротив фактов врать не будет. Дело своё добре знает. Но вот видишь ли, соколик, какой пердимонокль с коленкором вырисовывается, чтоб нам всем тут утопнуть. Хороший командир не только в тактиках со стратегиями разбираться должон. Он ещё и солдатиков своих обязан беречь, словно деток малых. Солдатики, они же от офицера зависят, с ими нельзя, как с игрушкой. Так-то, соколик. А Тимурчик… для него люди что? Тьфу! Пыль под ногами. Хорошо, ежели просто переступит, а не катком в бетон вкатает, чтоб нам всем тут утопнуть.

— Значит, с Караевым у вас, Алексей Петрович, плохие отношения? — осторожно спросил Слава.

— Ну, почему плохие, соколик ты мой ясный, — майор усмехнулся. — Самые что ни на есть хорошие. Тимурчик мне доверяет, к охране вон приставил. А чего мне не доверять? Майор Бублик всегда служил исправно, это вам любой скажет. Так-то, соколик.

— Давайте ближе к делу, майор, — встрял Долинин. — Мне через полчаса надо будет уходить, у меня встреча.

— Ближе так ближе, — охотно согласился Бублик. — Нам ближе не дальше, с этим мы завсегда согласные. А план у нас, ребятки, простой, как пароль у новобранца. Завтра на охрану квартиры, где девчоночку нашу ироды заперли, я своих человечков поставлю, хороших соколиков, проверенных. Ткачука с Каймановым, да мальчонку Петренко. Уж очень у Петренко душа за Савельевскую девочку болит, добре хлопчик, совестливый. Ну а дальше мы так всё обтяпаем, чтоб нам всем тут утопнуть. Верховный как в десять утра уходит, так до вечера мы его, гада нашего высокородного, и не видим. Около полудня Караев заглянет, позыркает на соколиков моих, да ещё может наведаться франт наш напомаженный, министр здравоохранения. Мельников евонная фамилия. Так я, ребятушки, вот как кумекаю, выждем мы для верности до часу дня, чтобы без сурпризов и других неожиданностей, и я сначала соколиков своих отпущу, а потому ужо самолично девочку через южное КПП выведу, там у меня завсегда свои. Ну а дальше уж вы, братцы-заговорщики, сами решайте, что с девочкой делать, но схоронить надобно так, чтобы ни одна фря не разнюхала. Ну и соколиков моих заодно не забудьте, особливо мальчонку Петренко. Переведи уж, Володя, их тоже на нелегальное положение, ведь ежели Караев прознает, он с их шкуру живьём сдерёт, чтоб нам всем тут утопнуть, а я своих соколиков подставлять не дам.

— Укроем твоих ребят, майор, не переживай. В лучшем виде спрячем, — подал голос Долинин. — И девочку тоже, есть у меня одно место, как раз очень для этих целей подходит. Ты мне другое скажи, майор? Сам-то ты как? Не боишься, что Тимур на тебя всех собак навесит. Ему же надо будет оправдаться перед Верховным? Вряд ли он его по головке погладит за такое.

— Волков бояться — дома оставаться. А мы, товарищ полковник, хоть людины и малые, а вёрткие. Прорвёмся уж как-нибудь.

— Нет, майор. Как-нибудь не пойдёт. Ты нам нужен ещё. А если Тимур тебя с должности сместит? Как мы дальше-то будем? Я уже думал над этим и потому, Слава, тебя и позвал.

— Что надо делать? — сверкнул улыбкой Дорохов.

— Давай свой пропуск, майор, — распорядился Долинин. — Обойдёшься сегодня без него, а завтра заберёшь его у своих ребят, скажем, на южном КПП двухсотого этажа. Я позабочусь, чтобы он там был. Часика в три сходишь и заберёшь. А ты, Слава, завтра в час дня засветишь этот пропуск вот тут, на сто восемнадцатом, — Долинин ткнул в карту. — Тоже южный вход. Надо, чтобы он через систему прошёл в административном. Именно в час дня. Это достаточно далеко от квартиры Савельева. А ты, майор, придумай там себе дела на это время.

— Отчего ж не придумать, легче лёгкого придумаю, — с готовностью закивал Бублик. — У меня, соколики, должность такая, что только успевай по Башне и по КПП мотаться.

— Вот и отлично. Завтра выведем девочку из-под удара и можно уже действовать. Людей у нас хватает. Всё почти под контролем. Осталась только пара вещей.

Полковник помрачнел, взял бутылку с водой, налил себе стакан, жадно выпил, потом обвёл присутствующих тяжёлым взглядом.

— С оружием у нас проблемы и связи с АЭС нет. А Павла Григорьевича надо предупредить. Кровь из носа, выйти на связь и сообщить про то, что мы готовы, и что дочь его у нас. И как это сделать, я пока не знаю.

Слава тоже не знал. Он уже бился над этой задачей несколько дней, поднял все свои связи, всех своих осведомителей, но пока ни на йоту не приблизился к решению.

— Надо на сектор связи выходить, — вздохнул он. — Только, чёрт его знает, как. Нет у меня там никого. Точнее, был один человечек… но он сейчас собственной тени боится. Так и сказал мне — вы, говорит, как хотите, а я места своего лишится не хочу и так чудом ещё не слетел. С происхождением у него не очень, а сейчас, спасибо Верховному, все на этом происхождении помешались, все благородных в своём роду ищут. Будут сильные чистки, вон в административном работают с утра до ночи, списки какие-то готовят, всё вверх дном поставили. Людей запугали.

— Плохо, Слава, — произнёс Долинин. — Плохо. Связь нам нужна, как воздух. Может, попробовать прямо на министра выйти? Соколова этого? Ты с ним знаком?

— Да, можно сказать, что почти не знаком, Владимир Иванович. Дел у Величко с ним особых не было. Да и сам Константин Георгиевич не сильно его жаловал. Впрочем, шеф мой мало кого в Совете жаловал, всех выскочками считал. Я могу, конечно, попробовать, но опасно это. Насколько я знаю, у Соколова тоже с благородными предками не очень. Но его почему-то с должности не турнули. Хотел бы я знать, почему.

— Думай, Слава. Надо найти подход к Соколову. И быстро найти. Покопай ещё. Может, через семью попробовать? Или друзей? Поприжать чем?

— Подумаю, Владимир Иванович, — пообещал Слава.

— Ну и хорошо. Всё, мне пора идти. Задачи на завтра всем ясны? Слава, на тебе алиби майора. Майор, тебе — удачи. И не волнуйся, всех твоих соколиков спрячем, будут как у Христа за пазухой. В общем, девочку Павла Григорьевича мы, считай, из-под удара вывели. Осталось теперь донести это до Савельева. Нам нужен Соколов, Слава. На тебя вся надежда — не подведи.

Слава кивнул. Хотя никаких идей, как выйти на Соколова у него не имелось, но унывать и сдаваться было не в его правилах. Решение наверняка есть, и он, Слава Дорохов, его обязательно отыщет. Землю носом рыть будет, а отыщет.