Бешеные псы

32

— Посмотри на меня! — завопил я, обращаясь к Зейну, пока Рассел гнал наш «БМВ» сквозь ранние сумерки предместий Нью-Джерси.

Устроившаяся рядом со мной на заднем сиденье Хейли сказала:

— У тебя половины бровей не осталось.

— Не говоря уже о здоровом румянце, — добавил Рассел.

Зейн, сидевший на переднем пассажирском сиденье, промолчал.

Ветер врывался в выбитое окно.

— Я шикарно держался! — крикнул я.

— Ничего подобного, — ответил Рассел, наугад сворачивая налево. — Тебе всегда кажется, что ты шикарно держишься, когда разговариваешь с женщинами, но что-то не похоже.

— Это была не женщина! — завопил я.

— Видишь, — заметил Рассел, — ты был так смущен, что все перепутал.

— Это был полицейский!

— Верняк, — кивнул Зейн. — И она тебя чуть не сцапала.

Он покачал головой.

— Хорошо, что Хейли с Эриком тайком следили за тобой. Если бы офицер Зеркальные Глаза усадила тебя в свою машину, нам бы всем крышка. Или тебе пришлось бы кормить ее сэндвичами, пока она проводила обыск.

— Ты чуть не сжег меня!

— Да, маленько не рассчитал. Я метил в переднюю часть машины, так, чтобы огонь от взрыва нанес тебе минимальный вред.

— Но взрыв был классный, — сказал Эрик.

— Круто, — добавил Рассел.

— Зато теперь они знают…

— Не так много, как если бы тебя задержали, — успокоил Зейн. — Единственное, что теперь у них есть, — это смутное описание гражданина, который пытался спасти жизнь полицейскому, когда начался этот ад кромешный.

— А скоро они получат еще и заявление об угнанной машине.

На улицах Нью-Джерси вспыхнули фонари. Был обычный час пик, но нам удавалось избегать пробок.

— Эх, раздобыть бы здешнюю карту, — сказал Рассел, поглядывая на окрестности, разбросанные вдоль клубка дорог — городских, окружных, штата и федеральных, — по которым мы ехали.

— Веди так, чтобы океан был слева, — посоветовал Зейн, указывая на стрелку, судя по которой пляжи были в миле отсюда.

Вечер перешел в ночь, и в выбитое окно угнанного «БМВ» задувал холодный ветер. Дороги сворачивали то направо, то налево. Мы полагали, что движемся в сторону океана. Иногда мы не сомневались, что его черная гладь маячит между усеянными светящимися точками окон зданиями, проплывавшими за выбитым окном Рассела, казалось, что ночной воздух приносит запах моря. Иногда мимо мелькали небольшие супермаркеты и закусочные, которые вполне могли бы быть и в Канзасе, окрестности, которые могли бы быть и в Огайо.

Уже сорок пять минут мы катили вроде бы на юг по дороге с односторонним движением мимо высотных кооперативных домов и полуразвалившихся лачуг. Возможно, то было влияние ночи, влетавшей вместе с ветром в окно Рассела, возможно, то лучшее, что есть во мне, решило, что гори оно все синим пламенем, подумаешь — брови, но я успокоился и уже собрался пошутить или сказать что-нибудь приятное Зейну, когда Рассел заметил свободную стоянку почти на берегу океана.

— Боже правый! — завопил наш водитель.

Слева не было заметно красных полицейских мигалок.

Сзади протянулась пустынная ночная дорога.

Спереди тоже была она.

— Справа чисто! — крикнула Хейли с заднего сиденья.

Рассел разогнал машину, только чтобы нажать на тормоза, после чего нас занесло влево на первом же углу. Мы промчались через пустую стоянку — снова скрип покрышек, круто влево — и понеслись по пустынной улице с односторонним движением обратно…

Рассел тормозил так резко, что нас всех бросало то вперед, то назад.

Мы остановились посреди улицы с односторонним движением, которая вела в направлении прямо противоположном нашему плану. Пустая стоянка была слева. Справа вздымалось к небу облицованное камнем здание протяженностью с целый квартал, освещенный тремя одинокими фонарями. Прямо за этой горой должен был быть океан.

Рассел завернул «БМВ» на парковку, распахнул водительскую дверцу и, наполовину высунувшись из машины, вытаращенными глазами посмотрел на крышу здания.

Через несколько секунд он снова уселся за баранку, прошептав:

— О боже!..

Потом нажал на газ. «БМВ» рванул вперед. Рассел вырулил на подковообразную подъездную дорожку военно-морского госпиталя для ветеранов Второй мировой войны, превращенного в приют для престарелых.

— Обождите здесь! — крикнул он и стрелой ринулся в вестибюль.

— Уф, — с притворной серьезностью сказал я, когда Рассел исчез за дверьми приюта. — Ладно.

Я вышел из машины. Волнующаяся черная гладь за квартал от нас должна была быть Атлантическим океаном. Налево вдоль берега протянулась полураскрошенная каменная дорожка. Справа маячил огромный заброшенный замок в арабском стиле. Я посмотрел наверх, стараясь разглядеть, что же могло привлечь Рассела, но увидел только огромную надпись, составленную из незажженных лампочек, гласившую:

— Забирайтесь! — заорал Рассел, подбегая к «БМВ».

Так и не прочитав вывеску до конца, я беспрекословно подчинился нашему водителю.

— Всего через пять кварталов!

Рассел с космической скоростью вырулил с подъездной дорожки и погнал обратно — туда, где за несколько минут до этого увидел нечто. Мы с ревом мчались сквозь ночь со своим водителем. И с верой.

Наш угнанный «БМВ» свернул налево и помчался по широкой улице, вдоль которой стояли машины, припаркованные под углом к осевой линии. Одна из машин тронулась с места, и Рассел мгновенно оказался на ее месте. Он вылез из «БМВ» и застонал как бы в сексуальном благоговении. Затем неверными шагами пошел через улицу к длинному одноэтажному зданию со стенами из серых кирпичей, похожих на оладьи, и белым навесом. Я как раз стоял за ним, когда он упал на колени и широко развел руки — аллилуйя, — словно узрев землю обетованную.

Черные буквы на белом навесе гласили: «Каменный пони».

Светящиеся белые буквы на черном фоне оповещали: «Кафе и бар».

Стенание рок-гитары, барабанная дробь и хриплый женский голос долетели до нас, пока Рассел, коленопреклоненный, стоял на улице.

— Нет, — сказал я.

— Какого дьявола! — возразил Зейн. — Мы же не можем не есть.

— Ладно, — вздохнул я.

Только тогда до меня дошло, что незажженные электрические буквы на покрытом арабесками фасаде здания означали: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЭШБЕРИ-ПАРК, НЬЮ-ДЖЕРСИ».

— Мы не можем не есть. Все будет в порядке.

Эрик закрыл выбитое водительское окошко чехлом от запасного колеса. Мы заплатили за вход и вступили в эту фабрику грез с черными стенами, пропитанную пивными парами, сигаретным дымом и расцвеченную разноцветной подсветкой. Какая-то группа вымучивала на сцене заунывную мелодию для примерно двухсот парнишек из колледжа и мотавших головами студенточек, для двадцати с чем-то будущих юристов и рабочих с цементного завода, которым всем явно было уже под тридцать, как Расселу, Эрику и мне. Какой-то негр, пожалуй даже старше Зейна, припадая на одну ногу, прошел мимо с тросточкой. Мы направились к задней части бара. Рыжая загорелая барменша в завязывавшемся на шее лифчике и с колечком в пупке подняла палец: подождите.

Гитары, вторя виртуозному соло ударника, исполнили концовку доносившейся со сцены громогласной песни.

— Большое спасибо! — сказала лидер группы — женщина с перекинутой через плечо гитарой. Водопад черных завитков падал на ее белое, как слоновая кость, лицо до черной блузы с низким вырезом и сидевшей в обтяжку. На ней были черные джинсы и зашнурованные туфли на толстых черных каблуках. — Мы признательны за то, что вы пришли сюда сегодня вечером, надеюсь, вам понравилась последняя песня, которую я написала сама, она называется «Секс в угнанной машине».

Раздалось несколько хлопков.

— Сейчас сделаем перерыв, а после вернемся с плакатами ваших любимчиков и некоторых наших, которые, уверена, вам понравятся. И будьте паиньками, если не хотите нас огорчить. — Она ухмыльнулась накрашенными темно-красными губами, чтобы показать, что это всего лишь шутка, однако по нескольким ноткам в ее голосе можно было понять, что она говорит всерьез. — Помните, что говорится на афише — мы не просто какие-нибудь там, мы — «Терри и беглецы».

Барменша наклонилась к нам и спросила:

— Чего вам принести, мальчики?

Жестом руки я отразил ее неотразимую улыбку.

— Никакого спиртного!

— Я бы выпил пивка, — сказал Зейн.

— И мне! — кивнул Рассел.

— Всего четыре, — подвела итог Хейли и кивнула на приземистого толстяка Эрика: — Нам светлого.

— Ладно, — уступил я, — но по одной.

— У вас найдется чего поесть? — спросил Зейн.

— Побыстрее и попитательнее, — добавил я. — Главное — побыстрее.

— Голодные, значит, — сказала барменша. — Повар может сделать спагетти. С помидорами, сосисками и перечным соусом. Это быстро, но только смотрите не опрокиньте тарелку на себя — кровища, да и только.

Она сообщила наш заказ в микрофон, а сама пошла за пустыми стаканами, расставленными перед висевшим на задней стенке американским флагом.

— А что, если кто-нибудь заберется в «БМВ»? Уведет его? — шепнул я Зейну.

— Угонит угнанную машину? — Зейн кивнул в сторону исполнительницы собственных песен Терри, которая расхаживала по залу, нежно заключая в объятия своих дневных подружек. — Чтобы заняться в ней сексом?

— Я не шучу! При чем здесь эта дурацкая песня?

— Конечно, конечно, — ответил он, протягивая мне пиво. — Расслабься.

Рассел втиснулся между нами:

— Вы знаете, где мы?

— Вывесок тут до черта, — сказал я ему.

— Да нет, вы хоть понимаете, где мы? Есть места, — продолжал он, — где люди проникаются магией. Где искусство обретает свою публику, и они смешиваются. Это вроде нью-портского фестиваля, или «Коттон-клуба» в Гарлеме, или клуба «Пещера» в Ливерпуле, где начинали «Битлз», или техасских кабаков, откуда вышли Хэнк Уильямс и Бадди Холли… или, черт побери, театр «Глобус».

— Не надо строить красивых теорий, — заспорил я. — Все затрещит по швам, если ты сравнишь грязную пивную с жалкой подсветкой, пьяными парнями из колледжа, горсткой фабричных ребят и забористой рокершей, как-там-ее-зовут, и — Шекспира.

— Эй, послушай: американские поэты отложили перья, чтобы взяться за гитары.

— А что, если они безголосые?

— Ты это про Боба Дилана?

— Уильям Карлос Уильямс написал отличные стихи уже после атомной бомбы, телевидения…

— Этот пижон из Джерси? — спросил Рассел. — Который любил Синатру и хипповал тут повсюду?

— Держите, парни!

Дымящиеся тарелки с политыми красным соусом спагетти плюхнулись перед нами на стойку.

— А это место, — зашептал Рассел, — это место… Музыка, идущая от сердца народа, против всей этой лощеной публики. Конечно, тогда, в семидесятые, я был еще ребенком… Эта сцена… Спрингстин.

Рассел покачал головой.

— Может, если бы я не беспокоился, что мир летит в тартарары, может, если бы я до конца поверил в свою музыку и слова, то мне насрать было бы на Дядюшку Сэма. То есть я хочу сказать, что был — и остаюсь — хорошим рокером, а он этого не переносит, потому что мои песни стоили и стоят гораздо больше, чем его высшие цели… Но все это вилами на воде писано, — сказал он, очарованно глядя на сцену, где инструменты затихли перед большим белым пони. — Если бы да кабы.

Зейн, терпеливо слушавший бесплодные излияния Рассела о том, что могло бы быть, решил прервать их:

— Ешь.

Рассел послушно принялся за еду.

— Сколько у нас осталось денег? — шепотом спросил у меня Зейн.

— Не густо, — ответил я. — Автобус, мотель и что вы там покупали в маркете…

— Ладно. Дай мне сто долларов.

Глаза его не просили — приказывали. Взяв банкноты, которые я потихоньку сунул ему, он знаком подозвал барменшу, спросил:

— Где управляющий?

Барменша указала на элегантную женщину с отливающими медью волосами.

Зейн, локтями распихивая толпу, добрался до управляющей. Она выслушала его, а затем повернулась в нашу сторону и внимательно и серьезно поглядела на нас. Что-то сказала Зейну.

— Чего это он делает? — шепотом спросила у меня Хейли.

Протиснувшись сквозь толпу, Зейн обратился к певице Терри, которая сидела вместе со своей компанией и командой. Она что-то ответила ему. Зейн тоже что-то сказал. Терри пожала плечами в знак согласия.

Зейн дал ей сто долларов из нашего оперативно-неприкосновенного запаса.

Потом снова вернулся к нам, сказал Расселу:

— О'кей, за все уплачено. Засучи-ка рукава. Да не промахнись.

— Что? — спросил Рассел.

— Сцена в «Каменном пони» теперь в твоем распоряжении, — сказал Зейн.

Рассел вытаращился на него. Потом на меня.

Сердце подсказало мне нужные слова:

— Давай-давай. Не трать время попусту.

Вечность замерла на мгновение; Рассел только смотрел на нас, ничего не говоря, глаза его затуманились.

Потом он повернулся и, протискиваясь сквозь толпу, направился к сцене.

Слева от себя я увидел, как медноволосая управляющая что-то говорит звукооператору, который бегом бросился к радиорубке, расположенной напротив сцены. Антракт закончился, пора было снова браться за работу.

Рассел остановился перед сценой. Он явно колебался. Затем одним прыжком запрыгнул на подмостки, оказавшись в окружении гитар, ударных, синтезатора и стоявшего у дальней стены белого пони.

Терри и ее команда через весь зал следили за своей дорогой аппаратурой.

Рассел провел пальцем по струнам маленькой, полностью электрической гитары. Взгляд его остановился на классической деревянной акустической гитаре с микрофоном. Он взял ее в руки.

— А что, если он облажается? — спросил я у Хейли.

— Тогда мы больше ни слова не услышим от него о роке. Впрочем, пусть попробует. Всем рано или поздно подрезают крылья.

Но мы оба дружно осушили свои стаканы.

Звукооператор направил белый луч прожектора на Рассела. Установил микрофон на «концертное исполнение».

— У-у-у! — завопила барменша и захлопала. — Давай, старичок!

— Это для тебя, — сказал я Зейну.

— Это для всех нас, — прозвучало в ответ.

Стоя на сцене, Рассел выдавал нестройные, фальшивые гитарные переборы.

В замешательстве толпа притихла. Люди шаркали по паркету, надеясь, что парень на сцене наконец уйдет, если они утихомирятся.

И тогда, о тогда Рассел разрушил их упования.

Под нервное, импульсивное бренчание гитары, наклонившись вперед, он огорошил их тем, чего они никогда не слышали: акустическая гитара пулеметными очередями выпаливала в толпу классику Ричарда Томпсона. Начиная с третьей строчки Рассел овладел залом, пальцы его так и летали по струнам, аккомпанируя поэтическому крещендо.

Зейн пробрался к медноволосой управляющей. Я увидел, как она смеется, поднимает левую руку с выставленным указательным пальцем и качает головой в смысле извините.

«Зейн! — подумал я с каким-то счастливым трепетом. — Верняк! Руководи этим прорывом! Не упускай момент».

Рассел в последний раз тронул струны. Отступил от микрофона, чтобы перевести дыхание.

Толпа завопила, захлопала, засвистела.

На другом конце переполненного зала Терри и ее команда стоя аплодировали Расселу.

Рассел еще раз прошелся по струнам. Потом объявил, что сейчас исполнит знакомую всем песню «All For You» группы под названием «Систер Хейзл». Но вместо этого он продолжал перебирать струны, настраивая хор толпы на единый лад, как если бы ожидал, что вот сейчас что-то случится. Я подумал, почему — из всех песен, которые он знал, — Рассел выбрал именно эту.

Терри отбежала от своей группы, промчалась по всему залу, чтобы сунуть наши деньги в карман Зейна, запрыгнула на сцену и схватила микрофон. Рассел улыбнулся ночной темноте, даже не взглянув на Терри, наклонился к своему микрофону, спел первую строчку песни, а потом замолчал, пока Терри, задыхаясь, пела вторую. Затем посмотрел на нее. И Терри поняла, что это идеальная песня для дуэта, в котором каждый из певцов может попеременно напевать строчки о потерянном времени и любви.

Ее группа была уже на сцене: второй гитарист наигрывал что-то, стоя за Расселом, а синтезаторщик передавал Терри гитару, пока ударник разбирался со своими палочками, ища момент для вступления…

И вот наконец все вместе слились в радостной песне — толпа взревела.

Стоявшая сзади барменша завопила:

— Танцуют все!

Эрик рывком бросился в хиппующую толпу, повинуясь ее приказу.

Хейли последовала за ним, выкрикивая команду:

— Оставайся со мной! Слушайся только меня!

И оба принялись энергично отплясывать рок. Эрик волнообразно взмахивал руками, ведь лучшая женщина, которую он когда-нибудь любил, танцевала с ним, вовсе не собираясь умирать.

Двести человек сотрясали танцплощадку. Напротив сцены была звукооператорская — невысокая, лепившаяся к стене площадка с микшером, подсветкой и прочими причиндалами. Звукооператор мотал головой, призывая меня присоединиться к нему: оттуда было лучше видно.

На сцене группа вымучивала концовку «All For You».

Рассел закончил свою партию впечатляющим проигрышем на электрогитаре, которая отошла Кейту Ричардсу как благословенное воспоминание о песне «Роллингов» об удовлетворении соблазнов.

Терри сияющими глазами посмотрела на Рассела. Завитки цвета черного дерева тряслись, ниспадая на лицо и плечи. Она послала воздушный поцелуй мужчине в муаровом кожаном пиджаке, когда они затянули песню о том, что им не удалось.

На танцполе Зейн, Хейли и Эрик отплясывали крутой рок.

Забравшись в звукооператорскую, я окинул взором толпу и увидел, как в двери вошла — точная копия Дерии — женщина, с которой я никогда не встречался, и мир качнулся перед моими глазами.

Сегодня вечером мы были в «Каменном пони», а вовсе не в Куала-Лумпуре, Малайзия, перед одиннадцатым сентября.

Ту женщину звали Кэри, а не Дерия.

Кэри неторопливой походкой вошла в «Каменного пони». По бокам ее шли двое мужчин в длиннополых пальто. Знакомое волшебство окутывало ее от коротко стриженных белокурых волос до продолговатого, как у борзой, лица, от темной куртки до черных туфлей. Затем мисс Космос распахнула куртку, и, заметив кобуру с пистолетом, я окаменел, поняв, что она из Управления. Поняв, что она и ее провожатые — наши идеальные убийцы.