Бог играет в кости (СИ)

ГЛАВА 21

Дачный поселок: кое-где над мокрыми крышами поднимаются дымки. На голых ветках высоченных тополей, теснящихся вдоль дороги, изредка перекрикиваясь, хохлятся угрюмые вороны. Дорога разбита вусмерть, в колеях — черные лужи от недавней оттепели. Машина в них переваливается, как беременная утка. Сырой, пахнущий углем воздух оседает жирными каплями на ветровом стекле. Дворники размазывают их в серые полосы. Михалыч то и дело поглядывает в зеркало заднего вида: всё время кажется, что за нами следят.

…Весь мир утыкан камерами. На улицах, на загородных трассах, у входов в супермаркеты, заправочные станции — везде, куда ни плюнь. Камеры в телефонах, а над головой — спутники… Аэропорты, госучреждения, общественные центры…

— Романыч, вроде похожий забор, глянь? И деревья…

— Деревья везде одинаковые! — я оглядел голые ветки, прочеркивающие серое небо.

— Не скажи… Вон на том участке — одни елки да туи, вдоль дороги — ветлы, а внутри этого, как на фотке — яблони… Видишь, стволики побелены? И крыша вроде такая же. Только мужика с лопатой не видно. Зайдем, посмотрим?

Я оглядел виднеющийся за кованым забором участок. Правда похоже. Но свет не горит, дыма из трубы тоже не видать… Ладно, в крайнем случае скажем, что ошиблись.

Добротная кованая калитка с легким скрипом отворилась. Михалыч пошел первым, непринужденно засунув руки в карманы. Я — за ним. Дорожка к входной двери чистая, видны следы метлы на тёмно-красной, ромбами, плитке; по бокам — подтаявшие, ноздреватые кучи снега.

Я оглядел сад. Пусто… Только голые деревья, в которых мой напарник опознал яблони. Низкое багровое солнце светит сквозь забор, отбрасывая длинные, решетчатые тени… Где-то далеко грохнуло, я от неожиданности вздрогнул. С деревьев взвилась туча ворон и повлеклась прочь.

Снова мурашки. Матерые такие, в подкованных армейских берцах.

Входная дверь приоткрыта. Чуть заметно, на щелочку. Что за дела? Забыли запереть? Или специально оставили? Не скрываясь, я достал пистолет.

Вошли, потопали в коврик, покашляли… Тишина. В прихожей сумрак, не видно толком ни стен, ни того, что находится дальше…

— Эй, есть кто дома? — мы прошли в пустой холл.

— Добро пожаловать. — голос шел с лестницы, которая вела на второй этаж.

Я вскинул пистолет.

Легонько касаясь перил, вниз сошла темная фигура: в тусклом свете, льющемся из дальних окон, больше ничего не было видно.

— Не вы ли случайно являетесь гражданином Калиевым? — задал витиеватый вопрос Михалыч.

— Не случайно — я. А вы — господин Иван Свиридов.

— Можно просто Михалыч, и без господина. — напарник убрал оружие. — А… откуда вы узнали?

— По голосу. А вы… — он повернулся в мою сторону.

Я тоже спрятал пистолет, сделал несколько шагов вперед.

— Воронцов. Илья Воронцов. Крестник, кстати сказать, покойного Кремлева…

Сам не знаю, почему начал именно с этого.

— Потеря, ощутимая для всех нас. — Калиев вышел на свет.

Он был высок — выше меня, и очень широк в плечах. Борец, — сразу пришло на ум. Волосы короткие, серебристо-белые, что сильно контрастирует со смуглой кожей. Одет в вязаную кофту на пуговицах, белую сорочку, открывающую крепкую коричневую шею, мягкие штаны и домашние шлепанцы.

— Можете включить свет. — предложил он. — Я привык обходиться так, но вы — гости. Входите, я вас ждал.

— Ждали?

Я был более чем удивлен.

— Разумеется. Я знал, что вы, господин Воронцов, ни в коем случае не поверите в случайную смерть вашего крестного. — он развернулся, и повел нас вглубь дома. — А значит, в скором времени мы познакомимся. Во всяком случае, я постарался сделать всё возможное в данных обстоятельствах, чтобы это случилось.

Мы с Михалычем только переглянулись.

— А откуда вы знакомы с Константин Петровичем? — Михалыч профессиональным взглядом обшаривал просторную, но скудно обставленную гостиную. Тяжелые, плотные шторы, пара плюшевых кресел, овальный столик, диван…

— Простите за неуют. — будто уловив мои мысли, произнес Калиев, игнорируя вопрос Михалыча. — Сам я спартанец, гостей не принимаю. Да и жилье это — временное.

— Вы прячетесь? — спросил я, по его приглашению опускаясь в одно из кресел. — После смерти Кремлева?

— Гораздо дольше. Три месяца, после похищения одного моего коллеги… Собственно, когда стало ясно, что я — следующий. Константин тоже был под ударом, но скрываться не пожелал. Не тот характер.

Я вскочил. Прошелся по вытертому ковру, под которым скрипели половицы. Выглянул в окно…

— Ни-че-го не понимаю! Какие-то шпионские игры, право слово…

— Я всё расскажу. Во всяком случае, ту часть, которая напрямую касается вас. — он был спокоен, как индеец под пыткой.

— На меня тоже покушались, знаете ли… Три раза, по меньшей мере.

— И это не конец. — он наконец улыбнулся, сверкнув белыми, крупными зубами. — Но не расстраивайтесь. У вас удивительный талант выживать, господин Воронцов. И у вас, — он кивнул Михалычу.

— Другие с войны не возвращаются. — хмыкнул мой напарник.

— Ваша правда. — он склонил голову. В черных стеклах мелькнуло отражение моего лица.

Он всё это время был в темных очках. То есть, сначала мне показалось, что у человека просто плохое зрение, но потом я понял, что линзы непроницаемо черные.

— Вы с дороги. Чай? Кофе? Горячий обед?

— Кофе! — единодушно решили мы.

Калиев кивнул, поднялся, и скрылся за одной из портьер. Я сел рядом с Михалычем.

— Странный тип. — сказал он шепотом.

— Согласен. — кивнул я. — Надеюсь, пользы от него окажется больше, чем загадок. А то развели тут…

— Детектив. «Шпион, пришедший с холода».

Я вопросительно поднял бровь.

— Да ты что, Романыч, совсем не читаешь? Ле Каррэ! Это у них такая секретная метафора: когда шпион работает под прикрытием, он как бы «на холоде». Не дома, значит.

— Художественная правда. — я, тоже шепотом, согласился. — Вот в последние несколько дней я прям чувствую, что у нас не все дома… Отец темнит, этот Рашид темнит…

— «Этот Рашид» сейчас вам всё объяснит! Простите, у меня довольно тонкий слух.

Войдя, он поставил на столик поднос, снял с него фарфоровые чашки с блюдцами, одну подал мне, другую — Михалычу. Я осторожно пригубил кофе.

— По-венски. Вам не мешает взбодриться. — объяснил хозяин.

— Вкусно… — деликатно кивнул Михалыч. Он явно был озадачен.

Я, признаться, тоже не был уверен в своих ощущениях. По точности движений, силе тренированного тела было ясно, что наш собеседник — незаурядный боец. Но иногда, на доли секунды в нем вспыхивала искра неуверенности. Рашид замирал, слегка откинув голову, как бы прислушиваясь, но затем быстро приходил в себя.

То ли из-за этой мгновенной растерянности, то ли из-за темных очков создавалось впечатление, будто он чего-то ждет. Как если бы дикого зверя поместили в клетку, и он с нею свыкся, смирился с неволей, но иногда инстинкты заставляют принюхиваться к ветру… А может, я просто заразился мистикой из папок Шефа.

— Итак, господа: начну с того, что я — старинный друг Константина Петровича и вашего, господин Воронцов, батюшки…

— Вы знаете, кто убил Кремлева?

Он замолчал. Побарабанил пальцами по подлокотнику, будто решая, что нам сказать.

— Кто — не знаю. Простите, господин Воронцов…

— Давайте без господ. Как-то попроще. А вообще… Программа распознавания определила вас как преступника. Я, конечно, не уповаю до такой степени на технический прогресс, но с чего я должен вам доверять?

— Эти фотографии подсунул вам я. К сожалению, не смог быстро придумать иной способ привлечь ваше внимание.

— Но… Зачем такие сложности? Можно было просто встретиться… Позвонить, в конце концов!

— А вы бы мне поверили по телефону?

— Скорее всего, нет. Но это уже не важно, так что… — я гостеприимно махнул рукой. — Давайте, рассказывайте.

Я не хотел быть невежливым, но в последние дни случилось столько всякого… Всё время было ощущение, что нас водят за нос.

— Вы, надеюсь, имели возможность ознакомиться с материалами? — я кивнул. Он подождал немного, и продолжил: — Наверняка вы сильно удивились.

— Даже я сам не сказал бы лучше.

— И кое с кем вы уже встретились, не так ли?

— Вы о Мерфи? Кстати, где он?

Была у меня надежда… Макс ведь сказал, что он сел на поезд до Смоленска… А Вязьма — как раз по пути. Я надеялся, что застану Мерфи у этого Рашида, и хоть часть загадок разъяснится.

— Всему свое время. Потерпите, Илья. Если я начну забегать вперед, вы ничего не поймете, а это вас только разозлит.

И тут он снял очки и принялся неторопливо протирать стекла носовым платочком.

На следующее испытание я шел, как на праздник. Не улыбался, конечно — незачем вызывать лишние подозрения, но внутренне ликовал.

Зачем-то посчитал ступени, ведущие из нашей душегубки глубоко вниз, на подземные уровни. Лестница была узкая, выдолбленная в скале. Местами она напоминала тропу: до того стерся и искрошился рыхлый сланец.

За мною шли два охранника с автоматами. Интересно: в случае чего, как они собираются стрелять? Стоит мне пригнуться и ловко уйти за поворот, и они будут только зря палить в стены… Раньше я этих деталей не замечал. Вообще ничего не замечал, кроме собственных страданий.

Мы спустились в обширный зал, подпираемый множеством тонких колонн. На капители каждой был выбит барельеф: стилизованные крылья… Точно такой же, как и татуировки на запястьях тех, кого я здесь видел.

Эхо разносило шорох шагов. Любой звук: свист дыхания, шарканье ног, кашель — усиливались многократно. Было прохладно, почти холодно. Веками не видевший солнца камень леденил босые ноги. Не замечал… Ничего не замечал.

Охранники подвели меня к стене. По периметру зала, на уровне глаз, всё те же крылья… В свете факелов поблескивает металлический прямоугольник двери: плита беззвучно отошла в сторону и мне показали, что нужно войти.

Комната пуста, лишь на дальней стене — огромный экран. Он засветился, проступили очертания такой же комнаты, как эта. Любительская съемка: камера прыгает в руках у оператора…

И вдруг мне захотелось броситься в этот экран головой. Из обрывков мрака, мятущегося света факелов и странных звуков сложилась картинка. И как только мой разум её осмыслил, я сошел с ума. Заметался, разбивая о стены голову, плечи, локти, кулаки… Взгляд всё время возвращался к экрану, разум выискивал всё новые подробности, вызывающие очередной приступ ярости…

Это Ассоль. Там, на экране… Кидальчик говорил, что здесь нет и не может быть женщин!

Руки связаны над головой и притянуты к стене. Она обнажена, тело чем-то облито… Что-то черное, глянцево поблескивающее в прыгающем свете… Крупный план: глаза — черные дыры, ввалившиеся и пустые, глядят прямо в камеру. Щеки впалые, подбородок заострился. Твердая полоска рта… Волосы свисают спутанной массой на грудь, с кончиков капает. Мне подробно, дюйм за дюймом, показывают её тело. Глубокие царапины, порезы, из которых сочится… Кровь! Она вся, с головы до ног, покрыта кровью! Не двигается.

Бесстрастный оператор скользит камерой по темному треугольнику внизу живота, по тонким, сплошь изрезанным ногам… Возвращается к лицу: на виске бьется жилка…

Я заревел, как дикий зверь, оторвал экран от стены и с размаху швырнул на пол. Одна-единственная мысль овладела мной, одно желание: найти Ассоль, а затем всё в этой крепости разнести. Камня на камне не оставить. Ни один, участвующий в этом, не должен уцелеть! Земля не должна носить таких уродов! И они должны испытать Боль! Такую, что затмит собою все их грязные фантазии…

В припадке ярости я стал «щелкать», как сумасшедший.

Раздался скрежет, в стенах открылись невидимые до сих пор заслонки, и на пол тягуче упали черные струи. Пошел мазутный, маслянистый запах. Сразу заболела голова, виски сдавило, а в живот как будто сильно ударили. Сырая нефть. Я злобно оскалился: решили утопить? Факелы висят в железных кольцах, на уровне моих плеч… Прибывала нефть довольно быстро, набралось уже по колено.

В панике я обшаривал взглядом помещение: комната — глубоко под землей, никаких окон, дверь — толстый пласт металла. Там, снаружи — колесо запирающего механизма, как в сейфе… Сколько понадобится времени, чтобы заполнить помещение до отказа?

Мысли путались. Густой, насыщенный миазмами дух проникал в легкие. Казалось, что вместо крови у меня — черная, тягучая жижа…

Я поскользнулся. Взмахнул рукой чтобы не упасть, и окунулся по плечо… Отведя руку в сторону, несколько секунд смотрел, как стекают капли. Нефть поднялась до бедер. Еще немного… Минут десять, если я не свалюсь раньше, отравившись парами.

Как там Кидальчик? Я ведь обещал ему свободу… Вдруг вспомнил про дрейдл. Он в кармане! Слава богу, еще не намок.

Вытащил игрушку чистой рукой и поднес к глазам. «Чудо великое было здесь». Сглотнул слюну. Густую и горькую…

Медленно подняв испачканную нефтью руку, раскрыл ладонь в подобие столика. Опустил острие волчка, и крутанул.

Дрейдл бешено закрутился, грани слились, перед глазами вспыхивали буквы чужого алфавита… «Это подсознание» — подумалось вяло. — «Глаз не может проследить за быстрым вращением волчка». Не пытаясь следить за мелькающими буквами, я наблюдал, как меняются вероятности: «всё», «ничего», «половина», «ставь»… И, когда пришло время, быстро сжал ладонь, не давая волчку упасть.

Стены содрогнулись, раздался грохот и треск. Пол наклонился, затем еще раз дрогнул и провалился. Я метнулся к стене и ухватился за ржавое кольцо, чтобы не упасть.

Факел вывернулся из гнезда, и начал путешествие к черной, маслянистой поверхности нефти. Задержав дыхание, я вытянул руку, пытаясь его схватить, но пальцы соскользнули. Вот, сейчас… Все мои усилия погорят вонючим пламенем.

Ирония, или злой сарказм? Всегда боялся смерти в огне…

Факел зашипел, и… всё. Разобрал нервный смех. Как я мог забыть? Это же знает каждый школьник… Сырую нефть очень трудно поджечь! Простой спичкой, зажигалкой, даже факелом — это почти невозможно.

Оскальзываясь на сильно накренившемуся полу, цепляясь за железный штырь, в котором крепилось кольцо, я смеялся. Орал что-то презрительное в адрес тюремщиков, сопровождая неприличными жестами. Маленькая игрушка старого еврея спасла мне жизнь…

В полу появилась брешь, нефть утекала в неё с огромной скоростью. От землетрясения стены повело, разворотило, в них зияли провалы. Повеяло чистым воздухом.

Хватаясь за штыри, я перебрался к проему и вылез наружу. Вспомнилось вот что: если не пытаться поджечь саму нефть, а пропитать какую-нибудь тряпицу, она будет отлично гореть… Можно сбросить её туда, вниз… Но не сейчас. Нужно найти Ассоль и Кидальчика. Без них не уйду.

Девушка должна быть где-то здесь, неподалеку. Я видел такие же стены, как в моей камере… Это же не было записью, верно? Хотя… Почему нет? Они могли убить девушку, а потом включить запись…

Ослабев, я прислонился к стене. Где-то внизу с хлюпаньем, чавканьем, переливались остатки нефти. Смутно доносились чьи-то крики… Я прислушался.

А вдруг… Вдруг месторождение — прямо здесь, под крепостью? Так бывает: небольшой резервуар близко к поверхности. Знают только они — эти психи… Качают потихоньку сырье насосами, продают… Откуда у них деньги на свои больные фантазии? Не всё же время их Кидальчик обеспечивал…

Я снова засмеялся. Ну конечно! Моя хромая удача… Иначе и быть не может. Я просто не мог оказаться в таком месте, из которого нельзя выбраться! Я — долбаный гений, как верно заметил мой сокамерник! Значит, надо действовать, и всё получится! Ассоль не может умереть, это не входит в мои планы! Как и смерть старика…

…Колонны, поддерживающие своды зала, частично обрушились, потолок просел. Пробираясь меж обломков, я стал звать Ассоль. Заглядывал во все камеры и коридоры, что попадались на пути… Обошел весь зал — никого. Куда теперь? Вниз или вверх? Наверх ведет чудом уцелевшая лестница, под землю — черный, страшный провал, из которого веет нефтяными миазмами…

Я всё-таки полез вниз. Это как закон подлости, их много напридумывал мой тезка… «Если пойдешь по удобной лестнице наверх — то, что тебе нужно, обязательно окажется внизу…» Не хотелось спускаться в эту темную дыру, снова дышать нефтяными парами, ощущая безнадежность и тошноту, но… там Ассоль. Я знаю. А Кидальчик — не дурак. Он найдет безопасное место и будет ждать, я уверен. Старик нас не бросит…

Как-то у него задрался рукав, и я увидел её, эту татуировку на запястье: цифры. Иные сводили, закрашивали… Но были и те, кто оставлял. У дедушки моего одноклассника была… Он даже кое-что рассказывал — о немцах, о лагерях… Такие люди своих не бросают.

Обдирая локти, колени, спину, я кое-как спустился на нижний уровень. Нефть здесь не задерживалась, значит, были еще катакомбы… Это успокаивало. По крайней мере, не придется бродить по пояс в черной мерзости.

Оглядевшись, я ничего не увидел. Страшная темень. Жалко, не догадался взять факел… Заорал что есть мочи: — Ассооооль! Эхо заметалось меж камней… Слабый шорох?

Звук шел отовсюду, отражаясь от обломков. Мне казалось, что и собственный голос доносится издалека, и дышит кто-то другой, а не я…

— Ну давай же, девочка… Отзовись! Я же нихренашечки не вижу в этой тьме… АССОООЛЬ! — только эхо и шум собственного дыхания…

Она здесь, я знаю! Израненная, связанная, а я не могу её найти… Меня охватил страх.

— АССОООЛЬ!

На шум могут прибежать боевики… Да похрену, пускай… Всех раздавлю. Разорву, уничтожу…

— АССОООЛЬ!

— Не ори. Люди кругом.

Я вздрогнул от неожиданности. Звук шел как будто со всех сторон.

— Ты где? Я ничего не вижу!

Сердце колотилось в ушах, к горлу подкатил комок. И я был готов расплакаться от облегчения. Я нашел её, черт побери! Не смотря ни на что…

— Ты где? Я не вижу тебя!

— Я у стены. Два шага вправо… В другое право… Так. Теперь протяни руку. Не лапай! Я голая…

— Знаю. Ой, извини… Сейчас…

Неловко стащил с себя изгвазданную, пропитанную нефтью робу…

— Развяжи сначала. Рук не чувствую.

— Сейчас… Черт, чем бы подцепить…

Пытаясь на ощупь распутать узлы, я прижался к девушке, по лицу мазнула прядь волос…

— Извини… По другому — никак. Я не смотрю…

— Да развязывай уже. Джентльмен…

— Ты как? Сильно ранена? Ты вся в крови…

— Царапины. Ерунда, только кожу жалко. Некрасивая теперь буду…

— Не будешь! Ты — самая красивая, самая прекрасная, самая чудесная…

Я нес еще какую-то чепуху, пытаясь развязать веревку ободранными до крови пальцами. Потом додумался расшатать штырь, дернул посильнее — и вырвал. Ассоль со стоном упала. Плечи у неё были вывернуты под совершенно неестественным углом…

— Сразу разгибать нельзя. — прошептала она. — А то суставы выскочат… Нужно медленно. О-о-о…

— Ты можешь идти? Нужно выбираться, тут нефть кругом.

— Не знаю. Сейчас…

Я ничего не видел. Смутная тень, отблеск… Уже плюнув на приличия, ощупал её всю, убедился, что действительно нет смертельных ран… Она была худая — кожа да кости. Но это — ничего. Это поправимо…

Содрав относительно чистую нижнюю майку, я отдал её девушке, а робу остервенело отбросил подальше, за камни. До конца жизни буду ненавидеть запах нефти. Привстав на колени, Ассоль обняла меня, дрожа. Я почувствовал на губах соль — она плакала.

— Спасибо, что не бросил. — шепот в ухо…

Я обнял её, крепко-крепко, зарылся лицом в волосы… Она первая меня поцеловала. Я ответил, затем стал покрывать поцелуями ее лицо, глаза, шею…. Ничего не видел. Чувствовал ладонями ее кожу, ощущал вкус крови, пыли, нефти… Никогда не забуду её припухшие, соленые губы.

Вспышки света под закрытыми веками, в такт биению пульса, наслаждение перехлестывает через край… Я словно родился заново. Старая жизнь сгорела, рассыпалась пеплом…

— Я люблю тебя, Ассоль. Ты знаешь? Я люблю тебя! Я это понял, как только увидел тебя там, в Москве!

— Я знаю.

Она поцеловала меня в последний раз…