Бог играет в кости (СИ)

ГЛАВА 52

Вынырнул из забытья рывком, захлебываясь и кашляя — в лицо плеснула вода. Дернулся, и понял, что привязан. Руки — над головой, ноги оттянуты вниз, спина выгнута и где-то посередине её воткнут раскаленный штырь.

Я вижу, как высоко, под каменным сводом, на цепях раскачивается люстра — тележное колесо, уставленное по ободу свечами… Пламя трепещет, дрожит, по потолку мечутся черные тени. На лицо падают горячие капли воска.

Увидеть что-то кроме потолка удалось, только вывернув шею. Серые стены в темных, масляно поблескивающих потеках. Недалеко от меня — огромный деревянный стол, или, скорее, верстак. Столешница изрублена и слоится от старости. На верстаке — заряженный арбалет.

Тяжелый болт направлен точно в грудь Воронцову, сидящему у стены, на стуле. Голова его бессильно опущена на грудь, мне видна только светлая макушка. Ноги, руки и всё тело опутывает веревка, конец которой тянется к арбалету… Очнувшись, Воронцов пошевелится, и тогда пружину отпустит.

За один раз охватить взглядом всю комнату я не могу — шея затекает и приходится опускать голову, чтобы ослабло напряжение. Мускулы ноют, скулы сводит судорогой. Кроме своего дыхания и гула крови в ушах я ничего не слышу. Сердце бьется где-то в животе.

Воронцов не шевелится. Хочу его позвать, предупредить, чтоб не дергался, но в горле пересохло, язык распух и сказать ничего не получается.

В поле зрения появляется лицо. По-детски пухлое, оно как луна нависает надо мной: чистые, наивные глазки, нос-пуговка, гладкие младенческие щеки… Незнакомец растягивает губы в улыбке. Я не выдерживаю, и бессильно откидываю голову назад. Снова — серый свод потолка и люстра…

Вдруг раздается ржавый скрежет, мои руки и ноги тянет в разные стороны и тело пронзает острая боль.

Зажмурившись, я кричу, долго, протяжно и самозабвенно. Крик ослабляет напряжение, не дает сосредоточиться на боли… Ору, пока не кончается воздух и легкие не начинают пылать.

Пережив приступ, открываю глаза. Хриплый, задушенный свист — только сейчас понимаю, что это моё дыхание…

Воронцов поднимает голову. Взгляд блуждает, затем упирается в меня. Глаза огромные и дикие. Он хочет вскочить, я пытаюсь его предупредить, но могу издать только хрип.

Илюха сам видит арбалет, наконечник болта, следит взглядом за веревкой…

— Ах ты, сука! — обращается он к кому-то у меня за спиной.

— Я бы не стал на вашем месте делать резких движений. Крючок очень чувствителен, пружина может сорваться в любой момент. Надо признать, Андрэ необыкновенно изобретателен. Единство противоположностей: нечеловеческая агония и спокойствие. Бессильная ярость и боль. Беспомощность и неутоленная страсть… Какие бы страдания не испытывал мистер Мерфи, вы, господин Воронцофф, должны оставаться абсолютно неподвижны. В этом вся соль…

Рядом со мной в безмятежной кататонии застыл толстяк, но говорит не он.

— Траск… — шепчу я одними губами.

Воронцов презрительно кривит губы, и еле заметно кивает.

— А я всё гадал, что еще эта падаль подзаборная выкинет…

Колесо вновь скрипит, и меня пронзает судорога, еще более невыносимая, чем первая. Я кричу, но быстро начинаю задыхаться.

Руки и ноги растянулись настолько, что еще чуть-чуть, и кости выйдут из суставов. Спина выгнулась до хруста, и мне, что греха таить, стоит огромных усилий не обмочиться…

— Не надо меня оскорблять. — звучит тот же голос. — Каждый акт неповиновения будет сказываться на вашем друге, господин Воронцофф.

С удивлением я понял, что он говорит по-русски. С неприятным, режущим слух акцентом, но вполне сносно.

— Это же относиться и к вам, мистер Мерфи. — наконец он встал так, чтобы я видел.

Хрупкая подростковая фигура — толстяк возвышается над ним, как гора. Вихрастая белобрысая голова, в лице — что-то жабье… Возможно, такое впечатление создают большие, почти круглые, навыкате, глаза и веснушки. Они сплошь покрывают его щеки и шею…

Пытаясь отвлечься от боли, я думаю о чем попало. Например, о его слишком тонких ушах. А еще этот сдавленный голос… Он вовсе не был безобразен в прямом смысле. Скорее, из тех людей, на которых, взглянув однажды, больше смотреть неинтересно… При его возможностях, почему он ничего не исправил? Чуть почище кожа, чуть менее торчащие уши… Глаза — льдистого, голубого цвета, и если б не их выражение…

Я снова заорал. Заорал так, что легкие слиплись, выдавив весь воздух до капли.

— Я к вам обращаюсь, мистер Мерфи! — как рыба, я только открывал и закрывал рот, не способный более ни на что.

— Андрэ, дай ему воды. — приказал Траск по-английски. — Не видишь, у нашего друга пересохло в горле…

Несмотря на адскую боль, мне стало смешно. Всё это: и окружение, и персонажи, чертовски напоминали третьесортный фильм ужасов…

Поднося к моим губам бутылку, толстяк продолжал безмятежно улыбаться. С заботливо поднятыми редкими бровками и высунутым кончиком языка, он еще больше походил на огромного ребенка. Пытаясь глотнуть, я закашлялся. Горло сжалось, будто его перетянули веревкой, и почти вся вода пролилась мимо.

Ожидал очередного рывка и новой мучительной боли… Но обошлось.

— Зачем вы нас поймали? Где мы? — это Воронцов. По крайней мере, его положение лучше, чем мое. Если не считать арбалета…

— Вы у меня в гостях. — отвечая, Траск смотрел на меня, не на Илью. — Правда, здорово? Настоящий средневековый замок!

— Помниться, одного такого ты уже лишился. В Сирии. — брякнул Воронцов, но Траск сделал вид, что не услышал.

— Эти датчане помешаны на музеях, На своей, так называемой, — он изобразил кавычки, — истории… Как будто у Англии менее интересное прошлое! Но мы же не делаем музейных экспонатов из каждого сарая; Впрочем мне это только на руку. Столько всего!

Он по-хозяйски гордо оглядел каменный зал. У дальней стены смутно угадывалось сооружение в виде человеческой фигуры. «Железная дева» — догадался я…

— Да и Андрэ… — он кивнул толстяку, — тоже тут нравится. Не так ли, мой друг? — тот опять безмятежно улыбнулся.

— Он что, даун, этот твой помощник? Чего он всё время лыбится?

Я задержал дыхание.

— Еще один поворот колеса, господин Воронцофф… — Траск подошел ближе. — Еще одна вольность… — он что-то сделал, и натяжение увеличилось. Совсем немного, но это заставило меня застонать. — Вот видите? — он говорил так, будто я — неодушевленный предмет. Резиновая кукла. — У мистера Мерфи осталось не так уж много времени. И сил. В его легкие поступает всё меньше воздуха, скоро начнется асфиксия… Вы знакомы с этим термином, господин Воронцофф?

Я молил Господа, чтобы Илюха сдержался, потому что Траск был прав. Еще чуть-чуть, и меня разорвет…

— Прямо как распятый Иисус — вы не находите, господин Воронцофф? Христа избавили от медленной, мучительной смерти, вогнав под ребра копье…

На этих словах он ткнул пальцем мне под ребро, я зашелся криком. Внутренности свело, закрутило, к горлу подкатила горечь и меня начало рвать. Надеюсь, что-то попало и на белоснежный фрак Траска…

Когда приступ схлынул, я с трудом сфокусировал взгляд на Илье. Тот сидел, ни жив ни мертв, только желваки ходили на скулах. В глазах его стояла такая боль, такая ярость… Он явно хотел поменяться со мной местами, а еще лучше — задушить нашего мучителя голыми руками. Я перевел взгляд на арбалет, напоминая, что одно неосторожное движение — и болт сорвется ему в грудь. Воронцов опустил веки.

Отступив, Траск брезгливо вытирал руки платком.

— Андре, ослабь немного натяжение. — толстяк вопросительно посмотрел на хозяина. — Сделай это! — как бичом хлестнул Траск. — Ты же не хочешь, чтобы мистер Мерфи умер раньше, чем услышит о наших грандиозных планах?

Толстяк протянул руку… Боль была не менее сильной, чем когда тело растягивали.

— Не стоит недооценивать Андрэ. — когда я продышался в очередной раз, объяснил Траск. — Такого специалиста как он, возможно, не найти и во всем мире. Устаревшее искусство… Сейчас в моде «химия», если вы понимаете, о чем я. Но мой Андрэ не таков. Он — виртуоз. Интеллектуал — на свой лад, просто не любит этого показывать… Между прочим, единственный, кто может обыграть меня в шахматы. С самого детства собственный разум доставлял ему одни неприятности. Сами понимаете: такая необычная внешность… не предполагает наличия большого ума.

Слушая хозяина, Андрэ улыбался, но в глазах его уже не было ничего от той детской, наивной бессмысленности, которую он изображал вначале.

Самое интересное, что испугался всерьез я только сейчас. Несмотря на боль, явное безумие Траска и недоразвитость его помощника, до сего момента я не допускал и мысли, что всё может окончиться плохо.

Рассчитывал «щелкнуть», как только выдастся возможность, как только удастся сосредоточиться. «Щелкнуть» так, что мало никому не покажется… Но не мог.

Пробовал и пробовал, но каждый раз, казалось, не хватает сущего пустяка, какой-то мелочи… Как тогда, с отцом.

Взор заволокло, дыхание перехватило, я еле сдерживался, чтобы не завыть, не задергаться в путах, вырывая суставы… С трудом подавил приступ паники. Смотрел, не отрываясь, на Воронцова, дышал и считал про себя: — жили-были три китайца: Як, Як-Цидрак, Як-Цидрак-Цидроне…

Этой считалке меня научил Кидальчик вечность назад. Когда я, вот так же задыхаясь, корчился на глинобитном полу нашей душегубки, не в силах совладать с рвущейся наружу паникой… «Жили-были три японки: Ципе, Ципе-Дрипе, Ципе-Дрипе Лампопоне…»

…могли бы править миром вместе, вы и я… — оказывается, Траск всё это время говорил. Я попытался сосредоточиться на его голосе. — Мы с вами похожи, мистер Мерфи. Да, да, не удивляйтесь… Вы — такой же, как я! Не верите? Вспомните Сирию. Вы не задумываясь обрушили на головы множества людей древние, простоявшие века, стены! И это всё — для того, чтобы спасти свою жизнь… Свою жалкую, никчемную шкуру! — последние слова он выкрикнул срывающимся голосом. — Своим упорством вы нарушили все мои планы, мистер Мерфи… Как будто это так трудно: взять, и сделать то, о чем вас вежливо просят… — я молчал. В его голосе было всё больше истеричных нот, и я просто боялся. Воронцов, к частью, тоже ничего не говорил…

Пока он говорил, я успокоился, и почувствовал крошечную, микроскопическую надежду: натяжение ослабло, и это давало возможность сосредоточиться. Собрать остатки сил… Я должен освободить Воронцова. Нужно сделать так, чтобы арбалет не выстрелил, и тогда он сможет избавиться от веревок.

Как освободить себя, я попросту не представлял.

— Зачем вам Бильдербергский клуб? — ко мне вернулся голос. — Разве вашей власти в мире и так недостаточно? — нужно его отвлечь, пусть разглагольствует. Маньяки это любят.

— Это всего лишь символ! — он пренебрежительно махнул рукой. — Я полагал, батюшка достаточно натаскал вас в понимании действительности… Кто наверху — тот и прав, не так ли? А Совет — это высший орган власти, ему принадлежит контроль над всеми мировыми ресурсами. Соответственно тот, кто будет управлять Клубом… — он развел руками и улыбнулся.

Улыбка у Траска была озорная, мальчишеская — именно так он улыбался со всех экранов и постеров… Наверное, долго учился.

— У вас есть что предложить всему человечеству? — он только кивнул. — Но для чего все эти теракты и угрозы?

— А в этом как раз виноваты вы, мистер Мерфи! — он снова взбесился. Черт… — В этих смертях виноваты исключительно вы! Не надо было меня злить! Не надо было мешать моим планам, ставить палки в колеса! Если бы не вы, мистер Мерфи, и не такие, как вы… — он стукнул кулаком по столу, чуть не сбросив арбалет… — Если бы вы не вмешивались в мои планы, всё бы прошло не так болезненно. Плавно, ненавязчиво, в течении нескольких лет…

— Зачем вам власть над миром, Траск? Думаете, те, кто ненавидят и презирают вас сейчас, изменят своё мнение? — Воронцов говорил спокойно и обреченно. По-моему, он поставил на нас крест…

— Вы что, не понимаете? Я — вестник будущего! Нового, невиданного прогресса! Мои космические корабли летят к Марсу, исследуют поверхность Луны — в скором времени там будет военная база… Не американская, смею заметить, и не русская. Только моя! Я прекращу все войны — не этого ли жаждет измученное человечество? Все эти крестовые походы за веру, утомительные, дорогостоящие джихады, фанатики и теракты… Устаревшая, не оправдавшая себя система. Я всех уровняю! Александр Великий сплотил десяток отсталых народов, я же объединю весь мир!

В глазах его отразилось пламя свечей. Меня пробрала дрожь.

— Не велика ли шапка? — спросил Воронцов. Траск посмотрел непонимающе. — Не слишком ли замахиваетесь, говорю… Морда не треснет?

— Это уже произошло! — грубость Траск пропустил мимо ушей. — Вы еще этого не видите, но всё уже случилось! С помощью интернета я научил человечество говорить на одном языке! Смайлики и универсальные пиктограммы — массам не нужны сложные словесные конструкции, народ должен был прост… Я приучил новое поколение к единообразию. Во вкусах, в развлечениях, в образовании… Минимум самостоятельных решений, максимум чувственного восприятия! Новое поколение с легкостью отказывается от сложных жизненных формул в пользу упрощения… Унифицированные сигналы! Флэшмобы, мемы, хэштэги…
 Истинное счастье — в единении и простоте. Когда нечего будет делить, когда не будет никаких различий — ни половых, ни расовых, ни религиозных или территориальных — больше не за что будет воевать. — Траск не смотрел уже ни на меня, ни на Воронцова. Он о нас забыл. — Небольшая коррекция питания в сторону уменьшения процента половых гормонов — и я получу мирное, легко поддающееся управлению общество!

— Ну, просто праздник какой-то… — Илья опять не удержался.

Траск замер с патетично воздетыми руками. Флегматично кашлянув, неосознанным движением поправил галстук — бабочку, и отвернулся.

— Я вижу, что мне не удалось вас убедить. — он пожал плечами, и, шагнув ко мне, надавил на рычаг. Я этого не ожидал. Отвык. Успел расслабиться, притерпеться…

Такой боли я еще не испытывал. Тело вновь выгнулось. Показалось, что на этот раз и руки и ноги вырвало из суставов… Я кричал и кричал, и никак не мог остановиться.

Будто по жилам потек огонь. Представлялось, что Андрэ, всё так же улыбаясь, вставляет мне в рот воронку и заливает во внутренности раскаленный свинец…

А затем всё покрылось черным льдом. Меня сковал лютый холод, я не мог дышать, не мог моргать, не мог пошевелить ни одним мускулом. Это продолжалось целую вечность.

Я превратился в глубоководное существо, вырванное на поверхность… В поле зрения то появлялся, то исчезал мутный, размытый круг света — под потолком медленно, бесшумно, раскачивалась люстра.

Боль нарастала. Наконец, как самолет, преодолевший звуковой барьер, я вышел за её пределы и закачался на волнах, как легкий осенний лист на черной глади озера. Всё вокруг замерло. Остановив время, я провалился в трещину между секундами…

Разум стал ясным и острым, как никогда.

Траск прав: я слишком на него похож. Всё, к чему я прикасаюсь — умирает. Все, кто оказываются рядом со мной — обречены. Меня ожидает участь Андрэ: стать сумасшедшим, Бессмысленно хихикать при виде чужих страданий…

На мгновение я стал им — улыбчивым толстяком, с детским восторгом наблюдающим за моими мучениями. Увидел всю его жизнь, уникальную цепь событий, что сделала его тем, кто он есть…

Он изобретателен, наш Андрэ! И безупречен в своем безумии… Так хитро настроил крючок, удерживающий болт, что малейшее колебание веревки освободит пружину арбалета… Я поискал вероятность, в которой пружина не сорвется. Её не было. Значит, нужно найти другой путь…

Пребывая на грани между жизнью и смертью, я вдруг прочувствовал все вероятности, увидел все события, какие только могут произойти сейчас, в этой камере… Затем взлетел выше, и охватил разумом весь город, разбросанный по островам. Связанный мостами, электромагистралями, пакетами данных, беспрерывно и молниеносно снующими туда-сюда…

Мир — всего лишь колода карт. Вот то, о чем говорил Рашид! Управление реальностью в космическом масштабе… — мысль об учителе всплыла, и пропала, оставив теплый след…

Траск! Я знаю, кто он такой! На миг я стал им, Джоном Траском. Так же, как с Андрэ, вся его жизнь выстроилась перед моим мысленным взором: я видел все узловые точки. В них, как сплетения нервных волокон, сходились и расходились векторы событий…

Ощутил облегчение. Я — не он! Я никогда не был, и ни за что не стану таким! Вся его жизнь — фикция! Фарс, который он разыгрывал перед ненавистной публикой. Но все-таки… Всё-таки в чем-то мы с ним похожи.

Вокруг нас завихряются такие силы, что и представить страшно. Мы мешаем течению временного потока… Мы искажаем действительность, мы жонглируем вероятностями, не задумываясь, каково приходится остальным… Это из-за нас всё в мире пошло наперекосяк!

Огромным усилием я вернулся в существующую реальность.

Тени на потолке. Спертый воздух пахнет горящим воском.

— Послушай, Джон, я должен у тебя кое-что спросить…

— О! Нас почтил присутствием мистер Мерфи. А мы уж было думали, что вы ушли навсегда… правда, Андрэ?

Теперь Траск говорил по-английски. Наверное, сбросил Илюху со счетов. Я вывернул шею: Воронцов, с белым, неподвижным лицом, не отрываясь смотрел на меня. Слава Богу! Еще жив…

— Ты помнишь, как убил свою мать?

Он застыл. Подняв брови, боязливо взглянул на Андрэ, повернулся обратно ко мне…

— Подумать только, в какие сумерки сознания завела тебя боль… Моя мать в добром здравии, пребывает в своем замке, в Шотландии.

— В твоем досье есть запись о приемной семье, в которой ты воспитывался. В семь лет ты стал сиротой, Джон. Там сказано, что твоя мать утонула в ванне… Несчастный случай: заснула, будучи пьяной. О… Ты вычеркнул это из своей жизни, да, Джонни? Ты убил свою мать, а затем выстроил вокруг стену! Придумал сказку, в которой тебе уютно!

Траск долгое мгновение смотрел мне в глаза, а затем истерично рассмеялся. Но на рыхлом лице Андрэ отразилось недоумение.

…Они познакомились в приюте: Андрэ Лассаль и Элайджа Беккер; Джоном Траском он стал немного позже… Конечно же, он никогда и никому не говорил о том, что сделал… Маленький Андрэ, мечтающий, как и любой сирота, о новой семье, просто не смог бы понять то, что его единственный друг и защитник, почти бог, сам отказался от этого дара: быть с кем-то…

— Воистину, сон разума рождает чудовищ. — пробормотал он. Посмотри на себя! Жалкий, беспомощный… Твой измученный разум придумал эту нелепость. Ты сошел с ума! — Траск резко отвернулся. Его плечи под белым пиджаком поднимались и опускались, как будто он слишком сильно и часто дышал.

— Сэр… — я впервые услышал голос Андрэ. — Это правда? Вашей дорогой матушки нет в живых?

Осмысленная речь. Цельные черты лица. Как будто он просто играл роль слабоумного.

— Помолчи, Андрэ! Не до тебя.

— Но… Как же так, сэр… Он говорит, вы убили свою матушку…

— Это неправда! Она жива и здорова, сидит и смотрит свои чертовы сериалы…

— Ты врешь, Джон, и сам это знаешь. Нет никакого замка, и матери твоей давно нет на свете! Ты бросил в воду включенный фен, когда она спала в ванне. Твоя мать давно мертва. — я повысил голос, глядя на Андрэ. — Это легко проверить, Джон. Есть свидетельство о смерти, заключение коронера, могила, в конце концов…

Траск вздрогнул, потряс головой, и рассмеялся.

— Сукин сын… Я действительно почти забыл, что сам расправился с дорогой мамочкой. Ну и что? Это не имеет никакого отношения к делу!

— Сэр… Вы… Убили?

— Я сказал, заткнись! — как бешеный пес, Траск набросился на помощника. — У меня не было выбора! Ты ничего не понимаешь в жизни, ты просто дурак! Помнится, тебя самого бросили в приюте, как щенка!

Разум потух в глазах Андрэ, черты оплыли, он снова стал похож на слабоумного ребенка. На губах заиграла знакомая неуверенная улыбка…

— Я всегда сам управлял своей судьбой!

Не обращая больше внимания на помощника, Траск уставился в пустоту. Рука его, с судорожно сжатым кулаком, упиралась о верстак совсем рядом с арбалетом. Казалось, он целиком погрузился в себя…

— Когда я был маленьким, мама всё время болтала об отце. Какой он благородный, богатый, красивый… Она смотрела фильмы, что бесконечно шли по каналам для домохозяек, и я невольно представлял дорогого папашу одним из этих лощеных ублюдков. Дорогой костюм, рубашка с бриллиантовыми запонками… Я придумывал истории, в которых я — потерянный во младенчестве принц… — бросив короткий взгляд на Андрэ, я понял, что толстяк не слушает. — Она всё выдумала! Скорее всего, она вообще не помнила, от кого залетела! И уж точно это был не чистоплюй из богатого района…
 Но знаешь что? Я ничем не хуже них, этих паршивцев из телевизора! Я тоже мог стать богатым и знаменитым! Только вот… Моя дорогая матушка… К сожалению, сама она не походила ни на одну красотку из тех фильмов, что так любила. Простая официантка, иногда — поломойщица, иногда — шлюха… И каждый день — пьяница!


 Он вдруг обратился ко мне:

— Я придумал план… В первую очередь, нужна другая семья. Происхождение. Как это сделать? — Траск холодно улыбнулся. — Я убил свою мать. Однажды, когда она пьяная валялась в ванне… В одной руке — сигарета, в другой — бутылка дешевой водки… Она так смешно дергалась, когда фен упал в воду и полетели искры…

Траск дрогнул лицом. Во взгляде его чувствовалась непонятная надежда. Как будто я — исповедник, отпускающий грехи…

— Затем был интернат для сирот. И там я показал себя! О, я был милым, я был дружелюбным, неунывающим ангелочком! Таким набожным, что даже монахиня, преподающая Слово Божье, и та не могла сравниться со мной в знании Катехизиса! И, конечно же, когда прошение об усыновлении подала подходящая семья — я был тут как тут…
 Влиятельные, богатые — они стали ключом к моему возвышению. К моему счастью… Потом я придумал слезливую историю о приемном папаше, распускающем руки, и мачехе, которая очень любила посмотреть на то, как он забавляется с пасынком… Я отобрал у них всё. Деньги, доброе имя… Вычеркнул из жизни. О, как я их ненавидел! Все эти годы, что пришлось провести в их роскошном доме… Каждое утро, проснувшись, я представлял, каким бы я был, не попади к ним из приюта. Если бы… если б я родился в роскошной спальне под шелковым балдахином, озаряемый взглядами предков, глядящих со стен, с вековых полотен… Почему кому-то дается всё, еще до рождения, и можно за всю жизнь не ударить пальца о палец, а другому приходится выгрызать себе путь наверх, добывать место потом и кровью… — Траск остановился. Взгляд его упал на Воронцова… — Что ж, кроме вас никто не узнает о моем прошлом — ведь вы скоро умрете! А остальные должны видеть во мне ангела, спустившегося с небес, чтобы спасти человечество от гибели!

— Послушай, еще не поздно остановиться… — честно говоря, я не видел ни одной благополучной вероятности. Но… Ведь остается надежда. — Джон, послушай меня… Еще не поздно все исправить. Я знаю, как! Хочешь быть спасителем человечества — ради бога, будь им! Я тебе даже помогу… Но то, что ты делаешь сейчас, необходимо прекратить. Нельзя решать за всех! Это… Это страшно, Джон… Весь мир может погибнуть, останется жалкая кучка выживших…

Я это увидел. В тот момент, когда взлетел над болью, я увидел будущее. Всего на одно мгновение, но этого хватило…

— Ты станешь королем пепелища, и то ненадолго. Неужели ты хочешь именно этого?

Он смотрел на меня и улыбался. Почти так же страшно, как Андрэ…

— Я знаю, что делаю! Поверь, у меня всё под контролем. Кто-то выживет, кто-то умрет… И знаешь что? Они это заслужили! Все эти ублюдки, что ни в грош меня ни ставили! Все они смотрели свысока, не хотели знаться со мной, презирали…

Он вдруг заплакал. Тихо, без всхлипов. «Они это заслужили… Мать… Деметра… Они все мне врали, они бросили меня…»

— Ты… Чертов… Сумасшедший ублюдок! — выдавил я с трудом. — Неужели ты надеешься, что сможешь всё контролировать?

Он перевел на меня безумный взгляд, и протянул руку…

Сейчас он затянет ворот до упора, и я умру. Стоп! Воронцов! От боли я совсем забыл о нем. Нет, нельзя его так оставить! Он должен спастись, хватит уже смертей.

Целый веер вероятностей… Оказывается, это так легко — видеть их все… Как фокусник, я выдернул из непрерывного хоровода одну… Рассмотрел, отбросил, взял другую, третью… Да, эта подойдет.

Траск отдернул руку от рычага.

— Впрочем… я хочу, чтобы ты еще немного пожил! Ты должен увидеть последнее представление. Андрэ! — толстяк стоял у стены, и, запрокинув голову, следил за неспешными качаниями люстры. И покачивался с нею в такт. — Андрэ, черт бы тебя побрал! — Траск подскочил к помощнику и влепил ему пощечину. — Слушай меня! — тот нехотя сфокусировал взгляд на Траске. — Возьми арбалет и убей его! — для верности он изобразил, как берет в руки оружие и стреляет в грудь Илье. — Давай же!

Толстяк неуверенно шагнул к столу и взглянул на хозяина. Совсем как пес, который никак не поймет, чего от него хотят. Траск ободряюще кивнул и улыбнулся. Андрэ взял арбалет, осторожно отцепив конец веревки от крючка…

Илюха посмотрел мне в глаза.

— Ну, вот и всё… — сказал он, и виновато улыбнулся.

Я мысленно подбросил кубик…

— Стреляй, черт тебя побери! — завизжал Траск.

Андрэ всем телом развернулся на звук его голоса, держа на уровне пояса арбалет. С люстры сорвалась раскаленная капля воска, и шлепнулась на нежную, розовую шею толстяка. Тот вздрогнул и отпустил крючок…

Траск, распахнув удивленные глаза, округлил губы, собираясь что-то сказать, но изо рта, заливая рубашку и смокинг, хлынула кровь. Болт попал прямо в ямку под грудиной, пробив живот.

Он медленно прислонился к стене. Протянул руку к помощнику, все еще пытаясь что-то сказать, но смог выдавить только кваканье.

Андрэ уронил арбалет и подошел к хозяину. Я думал, он хочет коснуться пальцев Траска, но вместо этого толстяк схватился за болт и вырвал его. Траск упал.

Держа окровавленную стрелу, Андрэ смотрел на бессильно хватающее воздух тело на полу, и смеялся. Самозабвенно, взахлеб, как дитя, которому показали смешной фокус… Он хохотал все громче и громче, смех гулко метался меж каменных стен, казалось, от звуков его голоса люстра раскачивается все сильнее…