Бог играет в кости (СИ)

ГЛАВА 30

После разговора с Воронцовым я долго гулял, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Вспоминал родителей.

Никогда не предполагал, что мама тоже… Но Воронцов правильно сказал: я не замечал. Всегда был занят собой. Своими проблемами, потерями, бедами… Когда мать с отцом развелись, я это воспринял почти как должное — у всех моих приятелей родители были в разводе. Нам тогда казалось, что это нормально: люди сходятся ненадолго, заводят детей, а потом разбегаются, и в этом нет ничего особенного. Такова жизнь.

Но отец знал. Про неё, про меня. Про нас… Эти его шуточки о том, что сыночка так и не оторвали от груди…

Он считал меня хлюпиком и слюнтяем потому, что я не разделял его интересов. Терпеть не мог эти его дорогие тачки, часами возиться в холодном гараже, перебирая измазанные машинным маслом железяки… Его вонючие сигары, виски, отдающий самогоном; мучительно-скучные бейсбольные матчи, когда на поле часами ничего не происходит…

Мой отец ко всем относился снисходительно. Включая нас с мамой. Был очень требователен, — семья должна соответствовать его высокому положению в обществе… Всё это было высшей пробы лицемерием, попыткой подражать пуританскому образу жизни, архаичному и не имеющему никакого смысла.

Отец был нетерпим. Жесткий, целеустремленный, он ценил простые, понятные вещи и не терпел того, чего не мог понять…

…Мне лет пять. Завтракаем втроем: отец, мама и я. Круглый стол, окна эркера выходят в Центральный парк, ветер раздувает белые занавески… Нам весело, отец рассказывает что-то забавное. Я помню, что подавился соком, до того смеялся. Стукнув по столу рукой, нечаянно задел тарелку с кашей, она подскочила и полетела вниз. А потом… Потом оказалось, что тарелка стоит на столе, целая и невредимая. Отец, негодующе посмотрев на маму, бросил салфетку и ушел. В тот день мы ужинали без него…

Возможно, мы его пугали… Как он тогда сказал? «Ты — её сын». Я думал, что он просто не хочет брать на себя ответственность, как и другие отцы моих друзей… Он, наверное, чувствовал себя чужим, лишним… Но в глубине души я не сомневался, что он нас любит, и особо не винил.

Наши разногласия начались гораздо позже, когда я сказал, что иду в армию… Он заявил, что армия — не для меня. Не для мальчишки, который боится испачкать руки машинным маслом… Потому что там, на войне, будут вещи похуже, чем машинное масло, и я не смогу с ними справиться. Я видел, что ему страшно. Теперь понимаю, что боялся он не за меня, а, скорее, — меня. Того, что обо мне узнают другие… Он отдавал себе отчет, что с войны я, скорее всего, вернусь целым и невредимым. И боялся именно этого…

«Ты — её сын». Таким образом он давал понять, что ничего больше не может сделать, чтобы защитить нас.

Мамы больше нет. Она погибла потому, что была чудесником. Ни отца, ни меня не было рядом, чтобы защитить… Поэтому он был так зол, когда звонил сказать об этом! Отец, наверное, думал, что если бы… если бы я был там, рядом, то смог бы… Предотвратить её смерть. Отменить, как она когда-то, много лет назад, отменила разбитую тарелку…

А я даже не приехал проводить её.

За что могли убить маму? Какое зло мог причинить миру такой безобидный, легкий человек, как она? Профессор — филолог, всю жизнь проработала в университете. Русская литература и английская поэзия… Шекспир и Уильям Блэйк, Набоков и Гоголь…

Кому она могла мешать?

…Вечером все собрались в гостиной. Камин уютно потрескивал, и я устроился на полу, на толстом ковре. Ассоль села рядом. Очень хотелось её обнять, но мне казалось, что сейчас не время. Слишком много людей вокруг. Я взглянул на Ассоль, она улыбнулась в ответ. Сердце дрогнуло, сжалось…

Все уже собрались, когда вошли Кидальчик с Рашидом. Они оживленно спорили. Михалыч ворошил угли в камине. Воронцов задумчиво прохаживался вдоль стеллажей с книгами, но, как только все расселись, сразу заявил:

— Нынешнее совещание для того, чтобы просветить уважаемых товарищей, не присутствовавших ранее…

— Илюша, дорогой, а можно попроще? — старик рассмеялся, замахав на Воронцова руками. — В вас, без сомнения, чувствуется государственная жилка, но пожалейте наши уши!

— Ладно… дайте собраться с мыслями… — он почесал затылок.

— Если одним словом, мы в глубокой… траншее, господа присяжные заседатели. — подал голос Михалыч. — Обложили по всем фронтам.

— Вы нашли того, кто убивает чудесников? — спросила Ассоль, глядя на Рашида. — тот молча кивнул.

— Миллиардер Джон Траск. Англичанин… — пояснил Михалыч. — Правда доказательств, которые можно передать в суд, у нас нет, так что… — он развел руками.

— Я подтверждаю ваши догадки. — кивнул Кидальчик. — Мы с Рашидиком сверили наши выкладки… К сожалению, всё сходится. Одного не пойму: зачем? Это что, новый геноцид?

— Почти. — когда заговорил Рашид, все затихли. — Чудесники ему мешают. Еще много лет назад я заметил, что действия таких, как мы, влияют на реальность. Рынок акций, стоимость недвижимости, котировки цен на нефть — все эти индексы зависят от действий людей. Взаимосвязь вещей и событий очень тонка, и довольно сложно понять, что послужит толчком в следующий раз…
 Рассмотрим наш мир, как невероятно сложную игру: государства, корпорации, — это Игроки. Каждый Игрок может влиять на игру, — то есть на мир, — в целом… — он ненадолго замолчал, затем продолжил: — личности, которые в одиночку творят историю — не новость для нашей цивилизации, но в последнее время появилось слишком много единичных Игроков. Их мы и называем Чудесниками…
 Что-то изменилось. — Рашид снова замолчал, сделал глоток чаю. — Сейчас объясню: увеличение числа чудесников — реакция. Как рост количества фагоцитов в крови — реакция на проникновение вируса… И вот начинается война не на жизнь, а на смерть: фаги стараются не дать инфекции распространиться, а вирусы мутируют, чтобы иммунная система не могла с ними справиться… Всегда найдутся те, кому выгоднее иметь больной организм, эксплуатируя опухоли и воспаления…

— Но это же не значит, что мы будем спокойно сидеть, и смотреть, как он уничтожает людей!

Михалыч старался говорить как бы себе под нос, но все его слышали. Кидальчик согласно кивнул.

— Полностью согласен с Иваном! Знали бы вы, сколько замечательных людей… Это такие колоссы! Не нам чета…

— Траск на днях будет здесь, в Москве. — Рашид жестом извинился за то, что перебил Кидальчика. — Нужно посмотреть на него вблизи, понять, что он за человек, на что способен. Убедиться, что за всем стоит именно он.

— И каким образом? Подойти, и спросить, не он ли совершил все эти убийства?

Я не хотел грубить. Но их рассуждения показались мне детскими и надуманными. Что может быть лучше: обвинить в мировой катастрофе известного миллиардера…

— Лично для вас, Алекс, у меня есть отдельная информация. — Воронцов развернулся в мою сторону. — Вспомните, как мы познакомились: в Управление поступил запрос из Интерпола на Алекса Мерфи, террориста. Так вот: мы выяснили, что за этим запросом стоит некий Джон Траск. Каким-то образом он оказал давление на Интерпол; скорее всего, просьба была подкреплена солидной суммой…

— Помилуйте, Илюша! От вашего канцелярита аж в зубах свербит! — взмолился Кидальчик.

— Извините. Вошел в образ.

Рашид задумчиво сложил пальцы домиком:

— Для начала, мы действительно хотим убедиться, понять, зачем ему убивать посторонних, никак не связанных с ним людей. Помните: в преступлении главное — мотив… Попробуем спровоцировать на какие-то поступки…

— Изучить противника в действии, — вставил Михалыч.

— Верно, изучить. Мы с Ильей уже хотели лететь в Лондон, там находится офис его компании… Но Траск, собственной персоной, пожаловал к нам. Я думаю, это из-за вас, Алекс.

— Я? Причем здесь я? Да я в глаза этого англичанина не видел!

— Не важно: он о вас знает, вы ему нужны. Значит…

— Я понял. Буду приманкой, правильно? Живцом.

— Если согласитесь. — Рашид наклонил голову. — Я не вправе влиять на ваше решение.

Я был растерян и разочарован. Всего лишь приманка… Вот и всё мое высокое предназначение. Что ж, в конце концов, они вытащили меня из довольно серьезной передряги, и наверное это — самое малое, чем я могу отплатить.

— Ну… Хотя бы план у вас уже есть?

— О да. План у нас есть. — в голосе Воронцова чувствовался особенный, какой-то мазохистский сарказм.

Ночью пришла Ассоль. Я уже почти уснул, когда она возникла рядом, совершенно беззвучно — я не почувствовал ни движения воздуха, ни скрипа двери…

Молча скользнула под одеяло, прижалась горячим телом, натянутым, как струна, уткнулась носом мне в шею и затихла.
 Осторожно обняв, я почувствовал, как её бьет дрожь. Так мы и лежали, ничего не говоря, не двигаясь. Постепенно она расслабилась, потянулась ко мне губами…

Всё было совсем не так, как в том подземелье. Нельзя было поддаться порыву, чтобы просто сбросить напряжение… Я отвернулся. Она села на самый край, натянув простыню на плечи, и тихо спросила:

— Почему ты меня отталкиваешь?

— Я… — дыхание перехватило. Боже, как это трудно… — Я боюсь. Подожди… — Ассоль хотела встать, но я её удержал. — Все, кто мне дорог, погибают! Понимаешь? Со мной рядом опасно. Это такое свойство, как говорит дядя Саша. И я безумно боюсь, что с тобой что-нибудь случится из-за меня.

— Ну и глупо.

— Что? — я удивился.

— Поверь, я знаю. Потом будет поздно. Ты не делаешь чего-то, а потом жалеешь всю оставшуюся жизнь.

Я сел, подложив под спину подушку, привлек её к себе, зарывшись лицом в волосы.

А действительно… Я всё время оглядываюсь, опасаюсь, как бы чего не вышло… Но это не помогает. Не помогает…

— Порой, что-то плохое случается, когда делаешь то, что хочется… — сказал я. Ассоль молча ждала. — У меня была девушка. Она умерла. По моей вине…

— По твоей?

— Да… Я был дурак. Молодой, самоуверенный…

…Я шел к барной стойке, свысока поглядывая на завсегдатаев, вертя на пальце ключи, которые спер несколько минут назад у одного недотепы, прямо в лифте: толстяк наклонился завязать шнурок, из нагрудного кармана выпал бумажник, за ним — телефон, записная книжка, ручка, носовой платок… он пытался всё это собрать, я бросился ему помогать, затем неловко наступил на руку, стал извиняться… В общем, мы разошлись, довольные друг другом. Лично я — тем, что ключи от «Корвета» и кредитка были теперь у меня…

Кейт ждала в баре. Она как раз заказала выпить — знала, что я приду не с пустыми руками… Мы смеялись, предвкушая, как завалимся в номер для новобрачных: я легко мог сделать так, что всю ночь нас не обнаружат…

Когда Кейт вышла «попудрить носик», подошла она. Высокая блондинка, роскошная, будто только что спустилась с подиума… Представилась Жасмин. Разумеется, я понял, кем была эта «красотка». Нужно было извиниться, отойти в другой конец бара и дождаться Кейт. Но… У Жасмин были роскошные волосы, почти голая грудь и соблазнительно-незагорелая полоска кожи над низко посаженными шортиками… А мне было семнадцать лет.

Моя девушка появилась, когда я, забыв обо всём, целовался с Жасмин… Отвесив мне пощечину, Кейт села на мотоцикл и уехала. Была ночь и лил дождь. Она упала с моста и утонула.

— И ты винишь себя?

— А кого же еще?

— Но… Мне кажется, твоя удача здесь ни при чем. Ты был просто идиот. Вы выпили, поссорились…

— Да. Я почти убедил себя.

— Послушай… — она потянулась ко мне, и поцеловала. Затем сбросила простыню и села на меня верхом. Заглянула в глаза… — Нет никакого прошлого. Только мы. Сейчас. Здесь. И будущего может не быть. Для нас всех…

Поцелуй был очень долгим.

… Никого нет. Рашид — вся моя семья.

Она сидела, подобрав ноги, натянув одеяло до подбородка. Я курил.

— Когда это случилось?

— Мне было двенадцать. До этого я полгода провела в детдоме, а до этого… — она замолчала.

— Что?

— Была беспризорницей. — Ассоль говорила, не глядя на меня. — Родителей вечно не было дома, они работали далеко, на гидроэлектростанции. В школе доставали учителя… Это я тогда так думала — что достают… И сбежала.

— И где ты жила? На улице? — она вздохнула. Одеяло съехало, и я поцеловал её белое, светящееся в темноте плечо.

— Да нормально было… Иногда весело. Иногда — жутко… А потом я узнала, что они погибли.

— Родители?

— Там была авария, на Капчагайской ГЭС, где они работали… Меня как раз поймали, привезли в детский приемник и стали искать родственников. А их уже не было в живых… Так я и узнала. Если б я не была такой дурой, если б не убегала из дому… Они ведь переживали. Мама, наверное, по ночам плакала. А отец? Он никогда чувств не показывал. Но, понимаешь…

— Да. Как ни странно, понимаю. — я обнял Ассоль и стал баюкать.

До сих пор, как представлю, что они тогда чувствовали… Мне так стыдно. И плохо. Я ведь могла быть с ними! А ведь ничего уже не изменить.