Бог Монстров

Глава 1 6

Последнее, что я хочу увидеть, когда проснусь, — это Ремуса, сидящего у входа в мою камеру.

Трудно сказать, как долго он наблюдал за мной, но улыбка на его лице, когда он переступает порог, вызывает у меня ощущение, будто по мне ползают тысячи крошечных личинок. Только когда я полностью выпрямляюсь, я замечаю маленького птенца, зажатого в сгибе его локтя, что вызывает тревогу в моей голове.

— Доброе утро, Соня.

— Доброе утро. Я не спускаю глаз с птицы, наблюдая за каждым движением руки Ремуса по ее перьям.

— Она, эм… не полностью исцелилась. Я подозреваю, что ей нужен отдых.

— Ты ухаживаешь за животными так же, как и за людьми.

— Да, я заботилась о случайных животных.

— Неудивительно, что ты так искусна в обращении с Титом. Я слышал, что его раны заживают довольно хорошо. Конечно, его альфа-гены определенно помогают, я уверен.

— Альфа? Я … У меня сложилось впечатление, что последний из Альф был захвачен Легионом. Общеизвестно, что последние пару лет Легион охотился на бывших солдат Калико. Я знаю это, потому что мой отец был ответственен за их поимку в Мертвых Землях.

Если то, что говорит Ремус, правда, тогда все, в чем я сомневалась и подозревала о Тите, теперь имеет смысл. Повязка на его горле. То, как он боролся с мутацией так легко, как будто его обучали. Я слышала, что они были разработаны Легионом как средство защиты от Рейтеров. Генетически модифицированный, обладающий силой, ловкостью и скоростью для устранения опасных угроз.

Единственная проблема в том, что они рассматривали офицеров Легиона как угрозу и быстро обратились против них.

— Откуда у тебя такая информация? Постоянная понимающая улыбка на лице Ремуса всегда сводит меня с ума от его вопросов.

Я очень тщательно обдумываю свои следующие слова, прежде чем ответить.

— Друг моего отца — офицер легиона. Это знание может сделать меня либо другом, либо врагом. Мародеры — враги, и поэтому такая связь может считаться достойной смерти, но тогда зачем оставлять Уилла в живых? Он должен каким-то образом видеть в нем ценность.

— Это так? Так случилось, что у меня в камере находится захваченный офицер Легиона.

— О?

— Возможно, ты его знаешь. Он известен под именем Уилл.

— Есть несколько кадетов Легиона.

— Я никогда не упоминал, что он был кадетом.

— Я знаю офицеров, и я не узнаю его имени, поэтому предположила. Прочищая горло, я продолжаю наблюдать, как он гладит птицу.

— Вам также удалось захватить Альфу. Впечатляет. Я слышала, что они не ходят уступать очень легко.

— Как и любому зверю, ему просто нужен правильный яд. Титус был почти мертв, когда я принес его сюда.

На самом деле, я чуть не сбросил его со скалы, думая, что он не выживет, но Лизбет, благослови господь ее сердце, помогла с лекарством. Спасла ему жизнь! Признаюсь, я мало что знаю о них, кроме того, что они сражаются как львы. Это вроде как иметь собственного экзотического животного.

— Я тоже мало что знаю о них. Мы только слышали, что они дикие. Непредсказуемые. И ополчились на своих хозяев.

— Не нужно беспокоиться об этом. Я уверен, ты можешь подтвердить, что с заботливой рукой приходит доверие.

— Да, я могу. Возможно, вы могли бы рассмотреть раскладушки для их камер. Я уверена, что бетон становится очень неудобным.

— Возможно, я так и сделаю, моя сострадательная голубка.

К тому времени, как я покину это место, при условии, что выберусь отсюда живой, я собираюсь выжечь это ужасное прозвище прямо из моего черепа.

— Пойдем, я бы хотел, чтобы ты прогулялась со мной перед завтраком. Поднимаясь на ноги, он сжимает птицу одной рукой, и она пронзительно кричит, когда он, кажется, нажимает на ее повязку.

— Упс, — говорит он, и мои мышцы горят от желания врезать ему в челюсть.

— Я могу вернуть ее в постель.

— Нет. Мне нравится, когда я ее глажу. Это успокаивает. И я уверен, что ей не помешало бы немного свежего воздуха.

В этих камерах, как правило, сыро и душно.

Он выводит нас из камеры в заднюю часть тюрьмы, куда я еще не отваживалась заходить. За дверью находится внутренний двор, который, должно быть, когда-то был местом для посещения, учитывая окружающий его высокий забор и скамейки под деревьями. На поляне массивная фигура растягивается в лучах солнечного света, запрокидывая голову назад, как будто хочет впитать его. Широкая мускулистая спина перемещается и сгибается, и я замечаю, что с него сняли кандалы. При виде него снова возникает это дурацкое ощущение трепета, и я прочищаю горло от щекотки в груди.

Позади него двое охранников, одним из которых является Том, без особого энтузиазма держат оружие, как будто их не беспокоит Альфа, который может свернуть им шеи, как одуванчик.

Мне сказали, что именно так был убит мой отец.

Когда Джек привел Альфу-нарушителя, которого считали последним из существующих, обратно в Шолен, моей матери, брату и мне была предоставлена возможность посмотреть в глаза убийце моего отца и определить его судьбу. Моя мать, всегда добрая христианка, решила сохранить ему жизнь в обмен на пожизненное заключение, и поэтому они держали его в подземном резервуаре, где он никогда больше не увидит солнечного света. Лично я бы предпочла, чтобы его убили, но я полагаю, что сейчас он страдает за свои преступления больше, чем когда-либо могла предложить быстрая смерть.

Мой отец всегда называл их бездушными существами, которым не хватает сочувствия и эмоций. Человеческие машины, созданные для убийства по команде. Его рассказы об охоте на них в Мертвых землях всегда вызывали у меня страх перед зверями, и если бы я знала, что они все еще бродят поблизости, я, возможно, была бы более осторожна с Титусом. Даже в цепях.

Но мой отец тоже так отзывался о цыганах. Дикарям, по его мнению, повезло с возможностью жить в таком сообществе, как Шолен. Я горячо любила своего отца, но даже он не был застрахован от невежества, которое преследовало мое детство, как я узнала, подружившись с несколькими цыганами и обнаружив, что они умные, заботливые люди. Да, в этой связке были плохие яблоки, как и в любой группе людей, и, возможно, так было в случае с Альфой, который убил моего отца. Возможно, он был плохим яблоком.

Джек сказал мне, что несколько неучтенных Альф сбежали на восток, а все остальные в этом районе были захвачена в плен или убиты на месте. Я не сомневаюсь, что Ремус говорит правду о Тите, основываясь на том, что я видела на арене. Он Альфа.

Та же порода, которая убила моего отца и бесчисленное множество других Легионов.

Но все ли они бессердечные машины для убийства?

Когда мы проходим мимо, Титус отворачивается в сторону, его квадратная челюсть двигается, как будто он обдумывает нападение прямо сейчас. Меня бесит, что первое, что я замечаю, это то, как солнечный свет переливается на его коже, подчеркивая выступы и впадины его резного тела.

Рядом с ним Уилл сидит, сгорбившись, на одной из скамеек, выглядя меньше, более хрупким, чем я помню. Или, может быть, это только по сравнению с ним он выглядит таким. Голод взял свое, это видно по изможденному сужающемуся лицу и костям, торчащим там, где раньше были мышцы.

Низко опустив голову, Уилл не обращает на меня внимания, когда Ремус ведет меня на противоположную сторону двора, к дверному проему другого, гораздо меньшего здания.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе, что случилось с последней, кто был на твоем месте?

— Нет. Хотя, интересно, скоро ли я узнаю.

— Тоже из Шолена. Правда, не дочь. Далеко не такая чистая, как ты, но изгой. Дерзкая, как всегда. Рыжеволосая, ты знаешь. Я предпочитаю блондинок, но здесь мне не из чего выбирать.

Прошедшее время, которое он использует, создает у меня впечатление, что она мертва.

— Она была из Шолена? Значит, моего возраста?

— Примерно, да. Мы нашли ее прячущейся в улье, где мы пытались наладить торговлю. Она, по-видимому, избежала транспортировки в монастырь.

Как неудачно для нее. Я предполагаю, что лучше всего ей жилось бы в улье. Я слышала, что в основном это семьи, которые не известны тем, что принимают странников, но, возможно, то, что она женщина, давало ей некоторое преимущество.

— Вам что-нибудь говорит имя Линдси Джеймс?

При звуке ее имени у меня по спине пробегают мурашки льда. Мать Чилсон впервые заговорила о ней в тот день, когда меня должны были приговорить за убийство отца Парсонса. Линдси Джеймс — это имя, распространенное в церкви, как пример того, что происходит с правильно исправившимися девочками. История заключалась в том, что она соблазнила одного из женатых офицеров Легиона, очень похожа на Гвен, и после нескольких месяцев в монастыре ей была предоставлена свобода вернуться в Шолен. По словам матери Чилсон, она отказалась и решила следовать своим религиозным обетам, чтобы стать монахиней. Я все еще вижу гордость, сиявшую в глазах матушки Чилсон, когда она говорила о девочке.

— Что с ней случилось?

Он отходит от двери позади себя, и я сначала колеблюсь, бросая на него растерянный взгляд, прежде чем шагнуть вперед. Через маленькое зарешеченное окно я нахожу пустую комнату.

Нахмурившись, я качаю головой.

— Я ничего не вижу.

Он наклоняется вперед, заставляя меня отступить в сторону, и заглядывает в окно.

— О. Точно. Вот почему я захватил приманку.

В тот момент, когда его слова достигают моих ушей, мой взгляд устремляется к птице в его руке, но прежде чем я успеваю остановить его, он просовывает маленького крапивника сквозь металлические прутья окна.

Сердце бешено колотится в груди, я бросаюсь к двери и нахожу свою раненую птицу, прыгающую по бетону.

— Открой дверь. Пожалуйста, сейчас.

— Я не думаю, что ты хочешь, чтобы я это делал. Мгновение спустя откуда-то снизу, где она, должно быть, была прижата к ближайшей к нам стене, выползает фигура. На четвереньках костлявая фигура крадется за птицей, которая прыгает, чтобы улететь.

— Нет! Оставь ее в покое!

Когда фигура поворачивается ко мне, я замечаю, что ее глаза налиты кровью, зрачки расширены и выглядят как взгляд демона. Те же глаза, в которые я уставилась тогда, в пещере, когда надо мной навис Рейтер. Она шипит и щелкает, прежде чем снова обратить свое внимание на птицу, которая продолжает прыгать, спасая свою жизнь. Одним быстрым движением она хватает его, отрывая зубами крылья, в то время как птица кричит и борется. От ужаса у меня перехватывает дыхание, когда я смотрю, как разъяренная женщина пожирает беспомощную птицу, и я не осознаю, как крепко я вцепляюсь в решетку окна, пока костяшки пальцев не начинают гореть. Несмотря на то, что мое ноющее сердце подталкивает меня развернуться и напасть на него за его жестокость, мой разум предупреждает меня проглотить эту ярость. Подавить ее. Это не тот человек, который прощает, и проявление любых эмоций может еще больше подстрекнуть его к жестокости.

Когда фигурка плюхается обратно на попу, я замечаю выпирающий живот.

— Она… беременна?

— О, это не мое. Ремус хихикает, скрещивая руки на груди.

— Это ребенок моего дяди. Я полагаю, вы познакомились с ним в одиночке.

— Твой дядя?

— Его укусили давным-давно. Мы вроде как присвоили у него это место. Он был здесь смотрителем, когда мир катился в тартарары. Насколько я понимаю, он освободил заключенных и превратил это место в свою собственную крепость против Рейтеров. У нас с сестрой не хватило духу убить его после того, как один из них укусил его.

Чем больше он говорит, тем больше вопросов вызывает.

— Твоя сестра?

— Агата.

Что за черт.

Сжимаю челюсти — жалкая попытка придать лицу строгость, в то время как он, кажется, наблюдает за моей реакцией.

— Итак, ты…. Ты отдал Линдси своему дяде?

— Это сделала Агата. Она заперла ее с ним в камере, и он просто взбесился. Трахал ее дни подряд. На краткий миг в его глазах мелькает грусть, как будто он сам не хотел этого для этой женщины.

— У меня и моих братьев и сестер… в детстве у нас была очень переменчивая жизнь.

— Братья и сестры?

— У меня был старший брат. Теперь он мертв. Проходит минута, прежде чем он ухмыляется и смотрит мимо меня, на дверь, через которую мы вошли, как будто проверяя, нет ли там кого-нибудь. Этот ход побуждает меня тоже посмотреть, но я этого не делаю.

— Что, я полагаю, означает, что мой отец тоже мертв.

— Я не…. Я не понимаю.

Вместо ответа он на мгновение отводит взгляд, потирая руки, как будто не решаясь рассказать мне больше.

— Это мой брат изнасиловал мою мать. И так родились мы с моей сестрой.

Из всех серьезно запутанных вещей, свидетелем которых я была в этом мире, Ремус, должно быть, худший.

— А твоя мать? Что с ней случилось? Я не знаю, что заставляет меня задать этот вопрос.

Возможно, какая-то крохотная надежда на то, что Ремус не всегда был таким. Что, возможно, в нем осталась крупица человечности.

Тем не менее, его глаза, кажется, темнеют от вопроса, как будто я открыла коробку, которую не должна была открывать.

— Ее убили. Холодная пустота в выражении его лица удерживает меня от дальнейших расспросов о ней. Секундой позже его взгляд снова смягчается, и странно, как этот человек переходит от одной эмоции к другой, как будто его мозг — это один огромный коммутатор.

— Но потом нас приняла новая мать, которая была доброй и заботливой женщиной. Она нашла время, чтобы прочитать нам стихи из Библии. Рассказать нам об Иисусе и апостолах.

Она была очень жесткой женщиной со всевозможными ожиданиями.

— Должно быть, это было очень… интересное детство для тебя и твоей сестры.

— Агата очень заботится обо мне. Она всегда была такой. Мы заботимся друг о друге. Так что, мой тебе совет, не зли ее. Или меня, если уж на то пошло. Для каждого найдется клетка. Некоторые более адские, чем другие. Когда он поворачивается ко мне лицом, отблеск страдания щелкает, как выключатель, и его губы растягиваются в нервирующей улыбке.

— Могу я осмотреть твою спину?

Нахмурившись, я мгновение обдумываю его просьбу, возможно, дольше, чем ему хотелось бы, потому что его брови взлетают вверх и я поворачиваюсь.

Ткань цепляется за края ран, когда он поднимает мою рубашку, и я закусываю губу, чтобы ощутить агонию от этого.

Он резко выдыхает и проводит кончиками пальцев по моей спине.

— Так красиво. Картины страдания великолепны. Скажи мне, они причиняют боль?

Я не доставлю ему удовольствия узнать, насколько сильно.

— Только самую малость.

— Они быстро заживут, и тогда мы сможем добавить новые линии и углы. Возможно, также немного текстуры. Влажный поцелуй, который он оставляет на моем позвоночнике, заставляет меня сжать губы, чтобы не показать своего отвращения, и рубашка снова натягивается на раны, когда он опускает ткань.

— Давай выбираться отсюда, хорошо?

Я бросаю еще один взгляд на Линдси, которая сидит посреди своей темной, сырой камеры, доедая птицу, прежде чем последовать за ним.

Выйдя из здания, мы снова оказываемся во внутреннем дворе, где Титус и Уилл, похоже, сцепились лицом к лицу. Без рубашки, с кандалами, все еще прикрепленными к запястьям, Титус сжимает руки в крепкие кулаки. Напротив него Уилл принимает более оборонительную стойку, его плечи ссутулились, а в руках лопата.

— Что здесь происходит?

— Практика.

— Для чего?

— У нас заканчиваются припасы, а это значит, что Титусу скоро придется сражаться. Ему не помешали бы упражнение.

Его ответ вызывает приступ паники, который сковывает мои мышцы.

— Он убьет его. Титус уничтожил мутацию голыми руками.

— Да, что ж, подобные трагедии сопряжены с риском во время практических занятий. Мы действительно считаем это успехом.

Охранник на противоположной стороне двора делает глоток из своей фляги, прежде чем закричать,

— Начинай!

Мое сердце подскакивает к горлу, когда я смотрю, как Уилл приходит в движение. Он похож на ребенка, стоящего перед монстром, и при первом взмахе его лопаты я подношу руки ко рту, как бы сдерживая крик. С легкостью и проворством Титус уклоняется, и импульс толкает Уилла кувырком вперед, но он быстро восстанавливает равновесие. Выпрямившись, он снова замахивается, танцуя вокруг Титуса, как незначительная планета, вращающаяся вокруг массивного солнца. Альфа не двигается, ни в малейшей степени не дергается.

Он наблюдает и ждет, как хищник, ожидающий истощения своей жертвы.

— В чем смысл всего этого? Ты знаешь, что Титус может хорошо сражаться.

— Сидение в камере в течение всего дня может сильно повлиять на рефлексы. Солнечный свет и небольшая физическая нагрузка творят чудеса. Это, а также развлечение для охранников.

— Тем не менее, он из Легиона. Он ценный заложник.

Ремус фыркает, скрещивая руки.

— Вы с Шолена, забавляете меня. Для вас ценность основана на титуле, росте. Где-то здесь? Ценность основана на том, что ты можешь предоставить. Возможно, ты не в курсе, что Легион ненавидят все по эту сторону стены. Альфа может защищаться, сражаться и совершать набеги.

Из тех немногих взаимодействий, которые у меня были с Титусом, я хочу верить, что он не способен причинить Уиллу вред, но в тот момент, когда он берется за рабочий конец лопаты и тычет тупым шестом Уиллу в живот, я знаю, что он намерен дать отпор.

Уилл скользит по земле на спине, его лицо искажено гримасой. Он подбирается к упавшей лопате, но не раньше, чем Титус подхватывает ее. Когда Альфа поднимает предмет над головой, его намерения ясны.

— Остановись! Крик вырывается из моей груди, и я спешу через двор.

Лопата все еще поднята для убийства, Титус делает паузу, и я проскальзываю между ним и Уиллом.

— Я не позволю тебе сделать это. Адреналин пульсирует в моих венах, все мое тело дрожит, пока я жду, когда Альфа вонзит лопату мне в грудь.

— Талия, что ты делаешь? — Говорит Уилл позади меня, но сильный удар локтем в грудь заставляет его замолчать.

Встретившись взглядом с Титусом, я молча бросаю ему вызов ударить меня.

Он не двигается.

— Титус, — говорит Ремус, небрежно подходя сзади, но также сохраняя дистанцию.

— На сегодня упражнений достаточно.

Сжав челюсти, Альфа продолжает смотреть на меня сверху вниз, его золотистые глаза подергиваются, и мои мышцы напрягаются для удара этого металла, врезающегося в них с грубой силой. Он опускает лопату и отбрасывает ее в сторону, успокаивая мой желудок.

Я был неправа. Смертельно неправа.

Если бы ему дали шанс, я уверена, что он убил бы Уилла.