Бог Монстров

Глава 2 7

Тепло согревает мои щеки с первыми лучами утреннего света, и я поднимаюсь с земли, оказавшись в одиночестве у полностью прогоревшего костра. Оглядываясь по сторонам, я не вижу никаких признаков Титуса или Юмы, и меня охватывает первый приступ страха.

Он бросил меня.

Я с трудом поднимаюсь на ноги, постоянно осматривая местность, и взбираюсь на скалу в поисках тропинки по другую ее сторону. Как только я обошла стену, я обнаружила, что человек и собака смотрят на открытую долину за ней, и я облегченно выдыхаю. При моем приближении Титус смотрит на меня и обратно, затем указывает на участок деревьев, который кажется таким близким, но я бы поспорила, что находится в паре миль от нас.

— Я предполагаю, что именно оттуда он и пришел, — говорит он. — Бродил вокруг. Вероятно, почувствовал запах огня.

— Итак, каков план?

— Посмотрим, есть ли там кто-нибудь. Какие-нибудь припасы. Мы найдем место, где можно остановиться на несколько дней.

— Оставайся на месте? Разве они не придут искать нас?

— Да, — говорит он, поднимая флягу над головой. — Ремус хочет, чтобы ты произвела на свет наследника, и я нужен ему, чтобы зарабатывать на его припасы. Мы слишком ценны для него, чтобы отказаться от поисков.

— Итак, не должны ли мы продолжать двигаться?

— Пока он верит, что ты хочешь вернуться в Шолен, он направится в ту сторону. Мы на север — в противоположном направлении. Если мы задержимся на несколько дней, они опередят нас.

Наклоняясь туда, где между нами стоит Юма, я провожу рукой по его шерсти.

— Ха. Это было очень мудро с твоей стороны.

— Даже слепая белка время от времени находит орех.

Не глядя на него, я улыбаюсь образу, который он вложил в мою голову.

— Тогда показывай дорогу, слепая белка.

Боже, неужели я сбилась с пути. Поход оказывается длиной около восьми миль и занимает чуть больше двух с половиной часов, что было бы не так уж и важно, если бы я что-нибудь съела этим утром. Там, где Титус и Юма почти бегут по тропинке, я ковыляю позади, как старуха.

Сегодня утром мы ушли достаточно рано, и, к счастью, жара не такая сильная, как бывает в полдень, но к тому времени, как мы пробиваемся ко входу в лес, в голове у меня легко, а желудок готов к употреблению

сам по себе.

Я смотрю вперед, на Юму, которая бежит рядом с Титом, как будто они теперь друзья, и свирепо смотрю.

Возможно, Титус был прав. Возможно, мне не следовало делиться тем мясом накануне вечером.

Юма опережает человека-Альфу, набирая темп, когда он ведет нас глубже в лес, по веткам и листве, которые царапают мои ноги, добавляя приятные дополнительные трудности к походу, который я уже с радостью прекращаю.

Бросив быстрый взгляд через плечо, Титус качает головой.

— Скажи хоть слово, и, клянусь, я брошу камень тебе в затылок. Теперь я практически тащусь, отставая ярдов на пятьдесят, и от малых туфель у меня на пятках вздулись волдыри.

— Ты научишься.

— Что? Что каждое существо, с которым я здесь сталкиваюсь, — еда? Даже если у него есть чертов бейдж с именем?

— Что ты в первую очередь позаботишься о себе.

— Это очень эгоистичный образ жизни.

— Это единственный способ выжить.

— Если ты совершенно один, я думаю, так оно и есть.

— Иногда лучше быть одному.

— Так сказал бы очень одинокий человек.

— Опять этот гадючий язык, — говорит он, все еще не утруждая себя замедлением темпа.

— Верно. Я уверена, ты предпочел бы, чтобы я оставалась тихой и кроткой, как хорошая маленькая женщина, но я бы скорее выцарапала себе глаза и скормила их стервятникам.

— Значит, это вариант?

— Отвали, Титус. Голодная женщина — опасное существо. Я бы не стала связываться со мной.

Он фыркает, качая головой, и если бы я была способна стрелять пламенем из своих глаз, он был бы сейчас обугленным куском мяса.

Он засовывает руку в карман и останавливается, что-то протягивая мне, когда я в конце концов догоняю.

— Вот.

— Что это?

Движением руки он побуждает меня взять его.

Я разворачиваю сложенную ткань и нахожу кусок мяса, оставшийся со вчерашнего вечера.

— Подумал, что ты будешь голодна.

— Оно теплое. Я хмуро смотрю на предложенную еду, и, когда мой желудок берет верх, я запихиваю жирное мясо в рот. Я должна подавить стон, проглотив это.

— Все это время держал его засунутым в нижнее белье.

Я бросаю на него ответный взгляд, зная, что он прячет улыбку, возвращаясь на свой путь вслед за Юмой.

— Я очень надеюсь, что ты шутишь.

— Или что, Вайпер? Ты выцарапаешь мои глазные яблоки и скормишь их стервятникам?

Я могла бы сказать ему, что из его глаз получился бы лучший пир, чем из других шариков на его теле, но это было бы не по-женски. Кроме того, он, вероятно, пустился бы наутек, если бы я это сделала, и я осталась бы ковылять в одиночестве.

— С каких это пор ты стал таким язвительным?

— С тех пор, как ты проснулась и решила сегодня быть занозой в моей заднице.

— Ну, я надеюсь, ты упаковал свой любимый крем от геморроя, потому что я не собираюсь в ближайшее время держать рот на замке. Кстати, спасибо за мясо. Мудак.

Он бросает еще один быстрый взгляд через плечо.

— Я пошутил. Не за что.

Лес выходит на поляну, неухоженный двор со сломанным забором и проволочной сеткой, которую

собака перепрыгивает. За ней стоит бревенчатая хижина, слегка обветшалая от времени, но достаточно прочная, чтобы продолжать стоять.

Титус замедляет шаги, осматривая место по мере нашего приближения.

Жизнь за пределами Шолена совсем другая.

Здесь дома — честная игра для всех, тогда как дома у каждого из нас есть свое место. Наши собственные дворы и имущество. Когда кто-то нарушает границы, это повод обратиться к Посредникам, миротворцам в нашем сообществе. Здесь некого искать. Некого удерживать других от захвата.

И никто не может помешать человеку стрелять в нас в целях самообороны.

Вытащив нож, Титус поднимается по лестнице на переднее крыльцо, следуя за Юмой, которая уже исчезла в доме. Он толкает меня локтем в сторону, к бревенчатой стене, и кладет руку мне на живот, выглядывая из-за двери.

Знак, вырезанный на стене дома, отвлекает мое внимание от его руки на мне и от того, как его пальцы обвиваются вокруг моей талии в собственническом захвате. Странный символ из пересекающихся кругов и линий, на который Титус, кажется, тоже обращает внимание, когда проводит по нему большим пальцем.

Приложив палец к губам, он сигнализирует о тишине, и как только ему кажется, что это достаточно безопасно, он заходит внутрь.

Его прикосновение все еще остается на моем животе, и я следую за ним.

Интерьер на удивление просторный и, несмотря на грязь, паутину и разбросанные бумаги, ухоженный, как будто в нем еще никто не рылся. Открытое пространство, должно быть, было гостиной, учитывая диван, маленький стул, стол и коврик из медвежьей шкуры перед камином. Пока я оглядываю комнату, Титус исчезает в задней части, как будто все еще ищет возможную угрозу внутри. Похоже, что в этом месте какое-то время никто не жил, но оно и не совсем заброшено, что я обнаруживаю, когда открываю шкафы и нахожу консервные банки с едой. Полный ассортимент.

Хватая две банки тушенки с говядиной, я улыбаюсь перспективе что-нибудь съесть, несмотря на то, что умираю с голоду.

Тяжелый удар эхом разносится по дому, и я вздрагиваю, роняя одну из банок на пол, чуть не задев палец ноги.

Я направляюсь к комнатам, куда отважился уйти Титус, и нахожу его в одной из них в самой задней части дома. На кровати распростерто тело скелета, почерневшее от разложения.

На нем нет следов или каких-либо указаний на то, что он умер от насилия или травмы. Возможно, только от старости.

Или одиночество.

— Он заперся в комнате. Я предполагаю, чтобы собака его не съела. Титус протягивает мне лист бумаги, на котором выцветшими чернилами нацарапана записка.

— Я не могу это прочесть.

Я мгновение изучаю слова на странице, едва в состоянии разобрать несколько, которые в контексте передают суть послания.

— Здесь говорится всем путешественникам: чувствуйте себя как дома. Благослови Бог.

Принято. Я положил записку на кровать рядом с останками мужчины.

— Я удивлена, что никто из людей из улья, которых мы видели там, не нашел это место.

— Они держались подальше.

— Почему?

— Он проклят. Это символ, вырезанный на дереве перед входом.

— Это не имеет смысла. Он приглашает путешественников в дом, который, по его мнению, проклят?

Он роется в ящике ночного столика, где лежит только Библия.

— Он не вырезал этот символ. Если мне нужно было угадать, кто-то нашел это место, захотел предъявить на него права, поэтому они сделали это, чтобы держать других подальше.

— Тогда они могут вернуться.

— Если только они не были убиты. В любом случае, мы останемся здесь. Он засовывает нож в карман и набрасывает края постельного белья на разлагающееся тело.

— Что ты делаешь?

— Собираюсь сжечь, а затем похоронить его. Или ты надеялся обняться с ним сегодня вечером?

— Если бы я хотела обнять труп, я бы свернулся калачиком рядом с тобой прошлой ночью.

Фыркнув, Титус с легкостью поднимает тело с кровати.

— Думаю, тебе нужно найти какую-нибудь еду, чтобы набить свой рот, Вайпер.

— Так уж получилось, что у меня уже есть. Я поднимаю единственную банку консерв, которую не уронила.

— Я приготовлю завтрак.

Мышь пробегает по полу, и я отскакиваю назад, чуть не роняя вторую банку.

— В этом доме много еды.

— Я скорее умру с голоду, чем съем грязную мышь.

Перекинув труп через плечо, он останавливается рядом со мной и бросает взгляд на банку и обратно.

— Как ты думаешь, из чего сделаны мясные консервы?

Я хмурюсь, глядя на выцветшую картинку с красными кусочками на этикетке банки, и провожаю его взглядом, когда он выходит из комнаты с телом.

— Это не мышиное мясо, — бормочу я.

Несмотря на голод, я игнорирую свой урчащий желудок, чтобы исследовать соседнюю комнату, которая немного меньше. На стенах в ней висят картины. Одна из них — белая лошадь на сером фоне, под которой написаны Deftones. Другая — очертания человека с поднятым кулаком и яростью против машины. На комоде рядом с деревянной кроватью стоит выцветшая фотография в рамке. Мальчик, которому на вид не больше тринадцати, держит рыбу на леске рядом с ручьем, где мы с Титом остановились за водой. Рядом с ним мужчина постарше склоняется к нему, обнимая его за плечи. Подтянутый, мускулистый мужчина, возможно, размером с Титуса, который гордо улыбается. И Юма гораздо меньшего размера, с оттопыренным языком.

Я поднимаю взгляд к окну напротив меня, за которым Титус вонзает лопату в землю рядом с двумя подпертыми крестами, где, как я предполагаю, похоронен сын этого человека и, возможно, его жена.

Холмы заросли травой.

В этом месте ощущается безвременье. Как будто оно оставалось нетронутым долгое время после Драги.

Дальнейшие блуждания приводят меня на кухню, и я ставлю банку тушонки на столешницу, пока осматриваю плиту.

Электрическая.

Странно.

Выходя из дома, я отступаю достаточно далеко, чтобы осмотреть его крышу, и нахожу там солнечную панель. Просека над головой дает ровно столько солнечного света, чтобы поддерживать ее в рабочем состоянии.

Покрытый пылью и упавшими ветками, он нуждается в очистке, чтобы нормально работать, но приступ возбуждения заставляет меня бежать обратно в дом. Я поворачиваю ручку плиты и вижу, что конфорки загораются оранжевым.

— Ты издеваешься надо мной! Я хлопаю в ладоши от смеха и роюсь в ящиках в поисках чего-нибудь, чем можно открыть банку с едой. Однажды мой отец привез из Мертвых земель банку ананасов и с помощью портативного приспособления снял с нее крышку. Я смутно припоминаю, как это выглядит, когда обыскиваю кухню, и нахожу это в ящике с посудой, а также ложку для перемешивания. В другом шкафу можно найти кастрюлю — все это удобно хранить, совсем как на одной из кухонь в Шолене.

Пока еда разогревается на сковороде, я достаю тарелки из одного из шкафов.

Неестественный запах мяса вызывает волну тошноты, булькающей у меня в животе, и просто устанавливает

вовремя ставлю посуду на столешницу, я бегу к раковине и выливаю большую часть жидкости в ее таз.

Еще один поток брызгает на нержавеющую сталь, собираясь в слизистую лужицу, которая стекает в канализацию. Как бы мне ни хотелось это отрицать, симптомы беременности, похоже, поднимают свои уродливые головы.

Проглатывая второй комок в горле, я наклоняюсь к шкафу внизу, нахожу трубку, торчащую из отверстия в стене. Заглядывая в окно над раковиной, я слежу за траекторией шланга, ведущего к массивному резервуару, установленному на земле, из которого торчит воронка. Я предполагаю, что именно там собирается дождевая вода.

Система водоснабжения.

Пить, конечно, нельзя, если только не прокипятить.

Я поворачиваю рычажок на кране, и вода неохотно льется из крана, желтоватая жидкость расплескивается по остаткам моей рвоты, смывая ее в канализацию. Я беру один из горшков побольше, чтобы набрать воды, наполняю его почти до краев и несу на плиту, чтобы вскипятить для питья.

Тушеная говядина шипит на сковороде, продолжая готовиться на слабом огне, и я быстро перемешиваю ее, прежде чем отправиться в комнату напротив комнаты мальчика.

Ванная комната.

Простая и маленькая, в ней нет ничего, кроме унитаза, ванны и раковины.

Включение крана в раковине вызывает такое же пыхтение и дребезжание труб, прежде чем вытекает желтоватая жидкость. Если я вскипячу еще воды, то смогу наполнить ванну позже.

Боже, мне бы не помешал одна.

Возвращаясь на кухню, я прикрываю нос от запаха еды, но неаппетитная она или нет, я все равно ее ем.

К тому времени, как Титус входит в дом с Юмой на буксире, еда готова, и я накрываю для него тарелку.

— Я убрал солнечные батареи с крыши. Нашел грузовик на заднем дворе. Отличный. Хотя топливо никуда не годится. Нам придется найти улей для рейда.

— Рейд? Почему рейд? Я ложкой выкладываю тушонку себе на тарелку, стараясь не думать о более раннем комментарии Титуса о мыши.

— Нам нечем торговать. Они не собираются добровольно отдавать топливо по доброте душевной.

Еда есть, но, конечно, ее недостаточно, чтобы накормить целый улей.

— У нас есть немного времени. А пока давай затаимся на несколько дней.

Кивнув, я зажимаю нос и беру первый кусочек еды.

Нахмурившись, Титус наблюдает за мной, зачерпывая немного еды ложкой, прежде чем нелюбезно отправить ее в рот.

— Я не выношу этого запаха, но я слишком голодна, чтобы обращать на это внимание. И твой маленький комментарий не помог.

Он бросает ложку на пол, где Юма быстро проглатывает ее дочиста.

— Я думала, тебе не нравится делиться едой с дворнягой.

— Это ненастоящая еда. Это помои.

— Ты уже оскорбляешь мою стряпню. Приношу свои извинения, если это не по вкусу, — шучу я, откусывая еще кусочек. — Честно говоря, я не могу поверить, что раньше люди ели мясо из консервов. Это кажется неправильным.

Через несколько минут Титус доедает свою тарелку и встает из-за стола.

Как будто оставить это там.

— Вау. Куда ты идешь?

— Чтобы собрать дрова для костра, которые нам понадобятся позже. И поохотиться ради настоящего мяса.

Мой взгляд скользит к тарелке и обратно.

— Разве ты не собираешься позаботиться об этом?

Нахмурив брови, он отступает на шаг, хватает тарелку, которую оставил на столе, и несет ее к раковине.

Как только он споласкивает ее, я улыбаюсь.

— Спасибо.

— Вот почему я готовлю на огне, — ворчит он, направляясь обратно к двери.