Большой футбол

XI. ЛЮБИТЕЛИ

Начало года. — Профессионалы и любители. — Уругвай. — Миллион терзаний. — Годен в пехоту. — Я игрок первой сборной СССР. — Норвегия. — Пенальти. — Без языка. — Благородная страсть. — «Спорт и туризм». — Иммобили. — Футболу я верен.

Грустно начался для нашей семьи новый, 1928 год.

Скоропостижно от болезни сердца умер дядя Митя. После похорон, как это было ни тяжело, Александру и Николаю в этот же день пришлось уехать с первой сборной Москвы на состязание в Австрию. А я со второй сборной отправился на Украину.

Заслуженный мастер спорта СССР М. П. Бутусов (Ленинград).

Заслуженный мастер спорта СССР Ф. И. Селин (Москва).

Ленинградское шоссе в 1926 году. На футбол.

Перед матчем. У стадиона «Пищевик» (ныне стадион Юных пионеров), 1926 год.

Когда мы, трое братьев, вернулись домой, рассказам о зарубежном футболе не было конца. Николаю и Александру удалось посмотреть игру сборных команд Австрии и Венгрии.

Можем или не можем мы играть с европейскими профессиональными футболистами?

— Можем, — говорили одни.

— Едва ли выстоим, — сомневались другие.

А скептики безнадежно махали руками и прямо заявляли:

— Да куда там нашим! Обалуют, как детей.

Николай и Александр были в числе оптимистов. Они считали, что сборная команда Рабочего спортивного союза Австрии, у которой в эту поездку сборная Москвы выиграла со счетом 2:0, не уступала по классу национальной сборной Австрии.

Это действительно была очень сильная команда. В ее составе выступали игроки, недавно перешедшие из профессионального буржуазного футбола в рабочий союз.

Были к этому времени у советских футболистов и другие довольно значительные победы. Они уже побывали во Франции, Германии, Финляндии, Швеции и Норвегии и везде выступали успешно.

Многие зарубежные команды побывали и в Советском Союзе. Это были команды рабочих спортивных организаций. Среди них встречались серьезные противники. Подавляющее большинство матчей выигрывали советские футболисты и нередко с очень крупным счетом. Были и поражения. Гостившая в том же 1928 году в СССР рабочая команда Нижней Австрии нанесла поражение сборной РСФСР со счетом 1:3.

У советского футбола накопился опыт международных встреч, выросло новое поколение талантливой молодежи. Игра стала содержательнее, налаживались лучшие связи между линиями защиты, полузащиты и нападения.

Разговоров о невероятно высоком классе игры профессионалов было много и преувеличений в них тоже немало.

В то время в зените славы была национальная сборная команда Уругвая. Дотоле никому не известные уругвайские футболисты неожиданно выиграли подряд олимпийские турниры 1924 и 1928 годов. Кемаль-Рифат, правый хавбек национальной турецкой команды, а затем судья, видевший в Париже игру уругвайцев, восторгался:

— Почта! Хорошо организованная почта — игроки точно адресуют мяч друг другу. Правый хавбек Андрадэ привел в восторг парижскую публику: он пронес от центра поля до ворот противника мяч на голове! Удары уругвайских форвардов неожиданны и предельно точны.

Такие и подобные им рассказы доходили до ушей широкой футбольной публики и вызывали преувеличенное представление о зарубежном футболе.

Как раз в разгар славы южноамериканского футбола к нам на спартакиаду приехала рабочая команда Уругвая. Они проиграли нашим командам все матчи. Но суетливый Генрих уже носился по трибунам стадионов и рассказывал о своем разговоре с тренером уругвайцев.

— Я спросил его, — говорил Генрих, — «Как вы думаете, с каким счетом ваша команда сыграла бы с уругвайской национальной сборной?» Он ответил: «Счет был бы сколько угодно плюс бесконечность». — Тогда я спросил его: «А как уругвайская национальная команда сыграла бы с нашей советской командой?» Он ответил: «Здесь счет был бы двухзначный!» Честное слово, он так именно и ответил! — клялся Генрих.

Такие рассказы имели широкое хождение среди болельщиков.

Но мы, футболисты, уже знали им цену.

В футболе есть объективный критерий — это статистика. Но у нас не было еще такого статистического материала, по которому можно было бы сопоставлять наш класс с классом мирового футбола. Действительно, уровень нашего футбола мне, как и многим другим, казался неясным.

Да и не только общий уровень футбола или хотя бы команды, свой собственный класс игры трудно поддавался анализу.

Возвращаешься домой с поля хмурый, недовольный. Думаешь: «Как же я плохо сегодня играл!» Навстречу болельщик. Он бросается тебе чуть ли не в объятья:

— Андрей, друг ты мой! Как же ты здорово играл сегодня!

И наоборот:

«Ох, и сыграл же я сегодня блестяще!» — радостно думаешь про себя. И вдруг ушат холодной воды:

— Что это с тобой сегодня? Ну и осрамился же ты! — укоризненно и вместе с тем соболезнующе говорит вчерашний твой почитатель.

Миллион терзаний!

Тогда постоянных тренеров при командах не было. Эпизодически к тренировке сборных команд привлекались в Москве Михаил Степанович Козлов да Михаил Давыдович Ромм. Школы тренеров еще не существовало.

Уровень теоретических знаний у самих игроков был, прямо скажу, невысок. Кто скажет всю правду, буду я игроком или нет? Вот что меня мучило в ту пору. Под игроком я подразумевал футболиста сборной команды.

Дерзкие мечты! Но когда же и мечтать, как не в двадцать лет.

Пока я мечтал, пока стучал кулаком по столу, доказывая в жарких спорам что мы, любители, с успехом можем играть с профессиональными буржуазными командами, время шло. Наступила осень, и меня призвали в армию.

— Годен в пехоту, — сказали на призывном пункте.

С грустью уходил я из дому. Ребята собирались на тренировку... А мне надо на сборный пункт. На два года из дому!

Придется ли заниматься спортом в армии? Играют ли там в футбол? Неужели два года без игры?!

По дороге я зашел в парикмахерскую и остригся наголо, с великой скорбью расставшись с модным тогда «полубоксом».

Я стал курсантом полковой школы Московской пролетарской стрелковой дивизии.

Наша часть стояла недалеко от Сухаревой башни — в Спасских казармах.

Туговато мне пришлось первое время. Никак не мог привыкнуть к порядку дня, расписанного по минутам. Выросший в свободной домашней обстановке, я был просто подавлен организованностью и дисциплиной армейской жизни. А тут еще карантин, и никаких, значит, шансов на увольнительную записку в город. Прощай, футбол! И какой футбол — осенний! Самый лучший из всех футболов.

Поначалу я загрустил. Однако долго грустить не пришлось. Кончился карантин, и нас повели на первое соревнование.

Надо было сдать норму ГТО в беге на тысячу метров. В школе курсанты уже знали, что я футболист.

Дистанция была размечена по Цветному бульвару. Бежали в гимнастерках с ремнем через плечо и в армейских сапогах.

Никто не сомневался в моей победе. Да и сам я, по правде сказать, считал, что сумею защитить авторитет спортсмена.

Но не тут-то было!

Какой-то паренек как повел бег, так и довел его до конца.

— Спортсмен-то подкачал! — переговаривались между собой курсанты. А я чувствовал себя очень смущенно.

Горечь поражения мне не раз пришлось испытать в армии и по футболу и по хоккею. Оказалось, что спортом в армии занимаются много.

Меня привлекли к работе в гарнизонном спортивном комитете, и я получил полную возможность совмещать военную службу с футболом.

Два года пролетели быстро. Срок моей действительной службы в армии подходил к концу. Из лагерей, где стояла наша дивизия, я получил увольнительную записку и уехал в Москву играть в футбол.

На стадионе после игры меня подозвал один из руководителей Комитета физкультуры и спорта и сказал:

— Сборная СССР едет в Скандинавию. Комитет выдвигает твою кандидатуру на место центрального полузащитника. Так что готовься.

Не чуя под собой ног, я летел обратно в лагерь.

— За сборную СССР! За сборную СССР! — ликовал я.

Срок увольнительной еще не кончился, когда я вернулся в лагерь. Дневальный удивился.

— Старостин, почему так рано? Что случилось?

— Случилось! Меня хотят послать с первой сборной Советского Союза за границу. Да вот пустят ли? Как думаешь, отпустят меня из дивизии? Если бы отпустили!..

Меня, конечно, отпустили.

Ленинград... Мы стоим у окна в номере Знаменской гостиницы — я и Василий Павлов. Окна выходят на Московский вокзал. Уже не одну сотню пассажиров выбросили широкие двери вокзала. А наших представителей, которые должны привезти заграничные паспорта, все нет и нет. Сегодня последний день выезда. Иначе опоздаем на матч в Норвегии, и поездка не состоится. Из Москвы будет еще один утренний поезд.

Последний московский поезд приходит. Плотная толпа пассажиров редеет, а затем и совсем иссякает, а наших нет — надежды на поездку рушатся.

Унылые и притихшие, совсем потерявшие надежду, продолжая все же смотреть в окно, мы вдруг в один голос крикнули:

— Они!!!

Из вокзала вышли знакомые фигуры наших представителей с туго набитыми портфелями.

Едем!

И мы сломя голову, перепрыгивая через пять ступенек, несемся по лестницам Знаменской гостиницы.

Вечером мы уже в поезде. У каждого в кармане красная книжка в картонном переплете — заграничный паспорт.

Позади поразительная по чистоте и аккуратности Финляндия. Пароход линии Або — Стокгольм доставляет нас в столицу Швеции.

С виртуозной ловкостью рассыльные, продавцы, школьники катят на велосипедах в разных направлениях, шныряя между быстро движущимися авто. Помидоры, яйца, молоко, книги — все развозится на велосипедах в пристроенных спереди и сзади багажниках...

Шведский экспресс со скоростью, превышающей сто километров в час, мчит нас в Норвегию. Утомительная езда. Лязг и грохот. Лечь негде. Места только для сидения. Усталые прибыли в Осло.

Вот он, этот город, знакомый нам по книгам Кнута Гамсуна, пьесам Ибсена... Здесь знаменитый русский конькобежец Николай Васильевич Струнников в 1910 и 1911 годах дважды выиграл звание чемпиона мира. Его называли «славянское чудо». Здесь приумножили славу русского спорта братья Ипполитовы, Яков Мельников, Григорий Кушин.

— Как чувствует себя Василий? — обращается к нам норвежский спортсмен на вокзале, и мы знаем, что Василием здесь зовут любимца Скандинавии, чемпиона Европы 1913 года по конькам Василия Афанасьевича Ипполитова.

Как эстафета, передается успех от конькобежцев боксерам, бегунам, футболистам... Так мы думали по дороге с вокзала в отель, и все же волновались за исход предстоящих игр.

Но игры прошли удачно, мы не бросили тени на репутацию советского спорта в Норвегии. Все матчи мы выиграли. Молодые игроки, впервые включенные в состав сборной СССР, получили высокую оценку.

В особенности хорошо себя показало наше левое крыло — Сергей Ильин и Василий Павлов.

Сергей еще три года назад обратил на себя внимание московских футболистов. Он играл в Коломне на месте левого края. Маленького роста, с энергичным лицом, он удивлял своей реакцией, верткостью и быстротой.

Пока знатоки футбола спорили, «есть в нем класс» или «нет в нем класса», Ильин, не дожидаясь приглашений, переехал в Москву. Стал играть сначала в армейской команде, а затем в «Динамо». К моменту поездки в Норвегию он выработал замечательный удар с обеих ног, умел в совершенстве пользоваться обманными движениями на быстром ходу и был опаснейшим нападающим. Ценное качество его — умение выбирать наиболее острые решения: отдать ли мяч коротким пасом соседу, перевести ли длинным пасом игру на другой фланг, или предпринять индивидуальный прорыв — все это решалось быстро и по сложившейся обстановке почти всегда правильно.

Василий Павлов отличался стремительным рывком с места и редким по силе и точности ударом. Он очень мало времени тратил на подготовку — бил с ходу. Это был один из самых результативных игроков советского футбола. В Турции он получил звонкое прозвище «король голов». Заграничная пресса любит давать броские клички.

Мы праздновали свои успехи в советском полпредстве. Тогда еще послы назывались полпредами, а посольства — полпредствами.

Нас принимала Александра Михайловна Коллонтай, полпред Советского Союза в Норвегии. Как приятно вдали от родного дома, на чужой стороне вдруг попасть в теплую дружескую обстановку, провести вечер среди близких, родных людей!

Все было торжественно и празднично. Александра Михайловна встречала нас, как хозяйка дома, у дверей в большой нарядный зал с красиво сервированным для банкета столом. Мы щелкали каблуками, старались вести себя на «дипломатическом» уровне, представляясь и пожимая руку Александре Михайловне. Парадность приема поначалу смутила впервые бывших за границей. Но Александра Михайловна, очаровательно непринужденная, простая, веселая, быстро растормошила нас.

Сподвижница Владимира Ильича Ленина, участница революционного движения с девяностых годов, популярная писательница и крупный дипломатический работник, она запросто беседовала с нами о футбольных делах. Расспрашивала о Москве, интересовалась спортивными новостями. В ней сочетались светскость, простота, умение слушать и направлять беседу. Мы просто были все влюблены в нее и постепенно «оттаяли», много шутили, смеялись.

Но досадный казус испортил мне настроение. Когда кончался ужин, я, сидевший слева от Александры Михайловны, обратился в самой изысканной форме к Васе Павлову, сидевшему справа:

— Василий Сергеевич, не откажите в услуге, если вам не трудно, будьте любезны, подайте, пожалуйста, сахар.

— Нисколько не трудно, Андрей Петрович, — столь же изысканно отвечал Павлов и протянул мне сахарницу. Наши руки встретились, что-то загремело, сахарница упала на чашку горячего шоколада и опрокинулась прямо на вечерний туалет Александры Михайловны. Коричневая жижа потекла по светлому тафтовому платью... Мы оба замерли. Что же будет?

Тут раздался веселый голос Коллонтай:

— На дипломатическом языке это называется «нонсенс», на музыкальном «диссонанс». А на спортивном?

— Пе... Пе... пенальти... — красный как рак, отвечаю я.

— А, понимаю, пенальти-кик — штрафной удар, — смеется хозяйка, прекрасно владевшая английским языком.

— Ну ничего, пусть пенальти будет лучше за столом, чем на поле. Там он может испортить победу, а здесь только платье! А это легко поправимо, — улыбаясь, сказала Александра Михайловна, уходя из-за стола, чтобы переменить туалет.

Конец вечера мы с Павловым простояли, заложив руки за спину, у стены, без конца обвиняя друг друга.

— А ты тоже! Без сахару не мог шоколад выпить. Он же и так сладкий. Са-ахар ему подавай! — корил меня Василий.

Перед отъездом мы зашли с Василием Павловым в магазин головных уборов. Нужно было купить кепки. Хозяйка магазина и две молоденькие продавщицы очень приветливо встретили нас.

— Нам нужны кепки, — говорю я, обращаясь к главной даме за прилавком.

Она смотрит улыбаясь.

Я перехожу на международный язык жестов и, показывая на свою кепку, вдруг вспоминаю:

— Каскет. Нам нужен каскет!

Нам любезнейшим образом выставляют десятки круглых картонных коробок. Кепи самых разнообразных фасонов. Но это не то, что нам нужно. Нам неловко уходить, ничего не купив. Они столько затратили труда, доставая эти бесчисленные кепи! Коробки снимаются уже с самой верхней полки. Но все не то. Летние, маленькие, цветастые, с пуговками, без пуговок, какие хотите... А спортивной добротной зимней кепки из драпа нет.

Усталые и разочарованные, они убирают кепи в коробки, коробки ставят на полки. Надо уходить. Да, но где кепка, в которой я пришел? Новая прекрасная кепка, купленная недавно в Москве.

— Прошу мой каскет, — вежливо улыбаясь, говорю я, показывая на голову.

О, как они все трое обрадовались! Решили, что мы все-таки хотим что-то купить.

На прилавок летят цилиндры, котелки, шляпы, канотье.

— Нет, нет, вы меня не поняли, — говорю я. — Мне нужна моя кепка! Моя! — И тыкаю себя пальцем в голову.

А они в ответ подают все новые и новые коробки.

Я чувствую глупость своего положения, но уходить нельзя. Надо же доказать, что мы не мистификаторы. Да и кепку жалко. И когда в голосе раздраженной хозяйки я слышу нотки гнева и на растерянных лицах девушек недоумение и испуг, я вспоминаю еще одно французское слово.

— Пардон, — говорю я решительно и, приподняв доску, захожу за прилавок. Василий потом говорил мне, что в этот момент на лицах девушек был написан ужас.

В двадцатой коробке, выкинув на прилавок гору всевозможных головных уборов, я, наконец, нахожу свою кепку. Подняв ее вверх, как флаг, я разъясняю:

— Вот что я искал! Моя!

А они все три как стояли, так и опустились на стулья. Закрыв лицо руками, до слез смеется хозяйка. Заразительно смеются, всплескивая руками, продавщицы. Хохочем мы с Василием...

Мы уже далеко от магазина, а они все еще дружески машут нам вслед. И хохочут, хохочут...

— Да, Василий Сергеевич, друг мой сердечный,— говорю я Павлову, — за границу хочешь ездить — учи языки.

Мы твердо решили заняться изучением языков.

Когда мы приехали домой, то на вопрос об успехах в поездке уклончиво отвечали: спортивные успехи хорошие!

Скептики кисло улыбались.

— Подумаешь, обыграли рабочую команду Норвегии, — говорили они. — Вот вы с профессионалами сыграйте.

Да мы и сами были рабочая команда. Все игроки того времени совмещали работу или учебу с футболом.

Среди футболистов сборных команд можно было встретить людей самых различных специальностей.

Вот Казимир Малахов, правый хавбек сборной команды Москвы, сегодня начал тренироваться пораньше. Он с увлечением бьет мяч и беспокойно посматривает на часы.

— Ну еще пять минут... Ну еще две минутки...

Наконец Казимир бегом кидается со стадиона. Он уже одет в костюм со сверхмощными плечами. Значит, через полчаса где-то с эстрады раздастся его голос, исполняющий популярную песенку.

Малахов эстрадный певец. Беспокойная страсть к футболу частенько заставляет его даже отказываться от концертов.

Петр Григорьев, прославленный правый край сборной СССР, которого прозвали «Капуль» за прическу — старательно зализанную из волос бабочку на лбу, — чуть не опоздал на отборочный матч накануне отъезда за границу.

— Не мог, не мог раньше, — оправдывается он, еще не успев отдышаться, — запорол деталь, пришлось перетачивать.

Григорьев — токарь высшей квалификации на ленинградском заводе. Прямо с завода прибегает на матч в комбинезоне. А через десять минут только пятки сверкают, так носится быстроногий Капуль по футбольному полю.

Федор Селин, инженер завода «Серп и молот», прямо из цеха является на тренировку.

— Жена бранится: домой обедать не заезжаю, — говорит он, надевая бутсы.

Сергей Иванов, нападающий, и Станислав Леута, полузащитник, оба игроки сборной команды СССР, на машинах подкатывают к стадиону — они шоферы.

Любитель — какое это красивое слово! С ним всегда связывается представление о благородной страсти, бескорыстно владеющей всеми помыслами. Ради этой страсти можно и не поесть вовремя, и не отдохнуть, отказать себе в красивой одежде, в других удовольствиях. Чувство глубокого удовлетворения, я бы сказал, счастья, приносит такая страсть.

Гора с плеч, когда увольнительная в кармане. Чуть не вприпрыжку на стадион. Но как здесь быстро время летит! Кажется, не успел прийти, а уже надо обратно в лагерь.

«Ну, еще пять ударов, — уговариваешь себя. — Ну, до гола вот как забью, так и кончу тренировку».

«А пенальти?! Как же уйти, не пробив пенальти!» Ну и, конечно, на вечернюю поверку опоздал.

Нечего греха таить, частенько так бывало.

О нарушениях дисциплины узнал комдив. После отбоя он нагрянул в нашу писарскую палатку. А в палатке я один. Писаря разбрелись кто куда.

— Старостин? — узнав меня, удивляется комдив. — Вот тебе на! Один на месте! А говорили, недисциплинирован!

«Вот, — думаю про себя, — пять — ноль в мою пользу!»

Но, как говорится, «недолго музыка играла». Случай меня подвел.

Задержался я на стадионе. Двухсторонняя тренировка была.

А меня уже, оказывается, разыскивают.

Пока я тренировался, вышла «Вечерняя Москва». Там помещена заметка, где написано, что красноармеец Старостин, придя по увольнительной записке домой, из ревности убил свою жену утюгом.

Комдив прочел — всполошился.

— Какой это Старостин? Наш? Где он?

Пока меня со стадиона под конвоем вели в лагерь, недоразумение разъяснилось. Это другой Старостин жену убил, однофамилец мой, а не я. Но попутно выяснилось, что я числюсь в самовольной отлучке, так как просрочил увольнительную.

Три наряда вне очереди! Удружила «Вечерка».

— Легко отделались, Старостин. Без дисциплины нет армии, — сказал мне комроты, начальник физподготовки дивизии Георгий Антонович Малаховский.

После демобилизации из армии Краснопресненский райком партии направил меня в кооперацию. Никакого опыта руководителя я еще не имел. Но пришлось сразу начать работать председателем правления кооперативной фабрики «Спорт и туризм».

У меня, как у директора предприятия, отдельный кабинет. Но это только одно название. Отгороженный застекленной перегородкой закуток метров в пять прямо в шорном цехе. Из цеха слышно каждое слово.

— Кто у вас новый начальник? — спрашивает кто-то из посетителей.

Я прислушиваюсь.

— Физкультурник какой-то, — отвечает Михаил Михайлович Намсон, старый мастер по скаковым седлам.

— Ну что, деловой человек?

— Одно слово — физкультурник. А там уж сам решай, деловой или нет!

Да-а. Трудновато мне будет...

Звонит телефон. Вызывают из главка.

— Что, что растет в балансе? — переспрашиваю я. Начальник финансового отдела кричит мне в трубку, что у нас в балансе фабрики растут «иммобили». А я не знаю этого бухгалтерского термина и не могу дать вразумительного ответа, почему эти «иммобили» растут в нашем балансе. Черт их знает, почему они растут и кто они такие! За стеклом я вижу Намсона. Он делает вид, что рассматривает английское седло, а на самом деле слушает мой разговор. На лице его нескрываемая ирония. Что, мол, попал в переплет, физкультурник? Одутловатое лицо Намсона с седыми отвисшими усами вызывает во мне злобу. Мне хочется ему крикнуть: «Да, да, я не знаю, что такое «иммобили»! Но ведь и ты не сразу стал мастером».

Вечером я едва дождался прихода Александра. Он в это время работал главным бухгалтером на такой же фабрике по производству спортинвентаря.

— Что такое «иммобили»? — спросил я у него.

— А-а, — смеется он, — это, брат, тебе не аут выбросить.

«Не боги горшки обжигают», — подбадривал я себя, отправляясь утром на работу.

Действительно, горшки обжигают не боги. Довольно быстро я вошел в курс дела.

Правда, мне повезло. Моим заместителем был Роман Робертович Граслов. Замечательный организатор, он имел высшее экономическое образование и, бесспорно, был хозяйственником крупного масштаба. Он и научил меня. Кроме того, он лучше других понимал мою страсть. Он тоже был любитель и тоже был подвержен страсти. Но не футболу были посвящены его помыслы. Слава Карузо, Собинова и Козловского не давала ему покоя. Он хотел стать знаменитым тенором... Все свободное время он отдавал пению, веря в себя неизмеримо больше, чем окружающие.

Роман Робертович хорошо помог мне на первых порах моей хозяйственной деятельности.

Фабрика наша разрасталась. Объем работы увеличивался. Ответственность повышалась. Но, странная вещь, увеличение забот моему спортивному росту не мешало. Я по-прежнему каждую свободную минуту отдавал футболу. Футболу я был верен.