Большой футбол

XIV. УЧИТЕСЬ ВЛАСТВОВАТЬ СОБОЮ

Похвальное слово бане. — Кандидат в инсайды. — Новая квартира.— Мяч все про игрока знает. — «Что с тобой?» — Режим.— Кружка пива и ведро пота. — Соблазны. — Квашнинско-гороховские кроссы.

Кто не любит попариться в бане, будь то деревенская бревенчатая, с низким потолком, докрасна накаляющейся печкой и запотевшим узеньким окошком, комфортабельные Сандуны или Центральные московские! Усиливается кровообращение, выпариваются боль и ломота в суставах, быстро заживают ушибы, полученные на футбольном поле. Баня в жизни спортсмена занимает почетное место.

Я с детства любил париться. Приучил дед Степан, отец моей матери. Могучего сложения, он обладал в молодости огромной физической силой. Ямщик по профессии, он в восьмидесятых годах подвергся разбойному нападению. Шестеро грабителей, вооруженных дубинами, набросились на деда. Он рванул плечами, освободил руки, схватил двоих, стукнул их головами, разметал наотмашь кулаками остальных, вскочил на тройку и с гиком умчался.

— Паром только и выходился, — говорил дед, вспоминая этот случай, — дубьем-то они меня сильно потревожили.

В деревне по субботам парились в русской печке. Протопят, угли выгребут, на под печи постелят соломы — полезай и парься за милую душу. Влезать и вылезать из печи — искусство. Ловкость нужна большая, чтобы не выпачкаться в саже. Деду Степану это в особенности было нелегко: он без малого восемь пудов весил. А из печи — прямо в снег. Прекрасная закалка! Ребятами мы запросто бегали по снегу босиком. И никогда не болели, не простужались.

Много лет спустя как-то после тренировки наша команда «Спартак» дня за два до ответственного матча с «Динамо» отправилась в баню. Конечно, первым делом на весы, а потом в парилку. Вес для спортсмена — первый показатель. Два-три лишних килограмма против нормы, и уже хорошей игры не жди. Меняется режим дыхания, трудно бегать. Значение веса хорошо знакомо спортсменам-конникам. Даже рассказывали анекдот о том, что в Англии знаменитое эпсомское дерби фаворит проиграл только потому, что жокей забыл вынуть из кармана ключи от квартиры: лошадь несла двести граммов лишнего веса.

Наш левый инсайд Петр Никифоров был расположен к полноте. В парилке на полке Николай Старостин пощупал у него брюшной пресс и в шутку сказал:

— Ну какой же ты инсайд с таким животом!

В это время на полок забрался старичок, маленький, худенький, ну прямо кожа да кости.

Никифоров посмотрел на старичка и сказал:

— Взяли бы его в инсайды! Тут уж самый строгий тренер не придерется.

Все рассмеялись. А новый кандидат в инсайды положил веник под голову и улегся на скамейку.

Пару поддали. Ребята с полка долой в мыльную. Остались наверху я да старичок. Лежали долго. Чувствую, пора и мне вниз, а уходить не хочется: соревнуется со мной кандидат в инсайды. Креплюсь, виду не подаю. А старик хоть бы что — лежит себе и лежит. Я мурлыкать себе под нос что-то начал, хочу дать ему понять, что мне, мол, и не жарко — песни пою, а он и ухом не ведет. Ну, думаю, чертов старикан, сейчас я тебя допеку.

— Дядя Никита, — кричу, — поддай еще шаечку: пару мало!

Дежурный банщик дядя Никита так поддал, что. дух захватило. Уши огнем палит. Не только париться веником, пальцем шевельнуть нельзя — обжигает! Лежу, силы нет, невмоготу больше. Покосился глазами, вижу сквозь пар: лежит кандидат в инсайды как лежал.

«Ну, бог с тобой, — думаю, — сдаюсь: проиграл соревнование, не умирать же мне тут. Деда Степана бы на тебя натравить».

Шатаясь, добрался я до раздевалки. Еле отдышался. Говорю ребятам:

— Зверь, а не старик, выкурил из парилки! Перележал меня, выиграл соревнование.

Вдруг слышим шум. Кого-то несут. Глядим, кандидата в инсайды тащат! Оказалось, пока я с ним соревновался, он на полке лежал в обмороке. Старика едва отходили. Врача вызывали.

А я, придя домой, против обыкновения, очень долго не мог заснуть, и на другой день чувствовал себя отвратительно. Вялость, головокружение... На тренировку еле выполз, а через день — матч на первенство СССР с «Динамо». Говорить игрокам о значении матча между этими двумя клубами излишне. «Спартак» — «Динамо» — все билеты проданы! Кто выиграет матч, тот чемпион СССР. Я, как капитан команды, прекрасно знал, что надо быть во всеоружии. Но разве угадаешь на чем споткнешься? Мало мне было парильни, свалился на мою голову еще и обмен. После тренировки вдруг позвонил человек, с которым я менялся квартирами. Оказалось, что завтра он уезжает в командировку. Ладно! Перееду сегодня! Мне казалось, что я быстро управлюсь. Взял машину... Словом, в два часа ночи конца еще не было видно. Я никогда не предполагал, что домашнее хозяйство так сложно. Артель у нас, правда, сколотилась дружная — два шофера да я с женой, — но таскать скарб, ставший мне ненавистным, надо с третьего этажа вниз, а потом на четвертый вверх. Есть к чему приложить энергию! Я уже поглядывал на часы, высчитывал, сколько остается времени на сон. «Хватит еще, — успокаивал я себя, — игра в два часа дня, успею выспаться».

Переезд окончился только к шести утра. Я улегся было спать, но оказалось, что заснуть не могу. Ворочаюсь с боку на бок, закрываю глаза, считаю — ничего не помогает. «Отомстит мне мяч, ох, как отомстит», — терзался я, лежа с открытыми глазами.

— Мяч, он предмет одушевленный, он все про игрока знает, — говорил один тренер. — Выпил рюмку вина — мяч под ногой проскочит; в преферанс заигрался, не выспался — споткнуться заставит; на тренировке ленился — с ноги срежется, — одним словом, нарушения режима не простит.

Ох, как это верно! Кто из футболистов не получал таких уроков! Кто избежал их!

Так я и не заснул ни на минуту. А с утра уже начались телефонные звонки. Билеты! Билеты! Билеты! Прошу! Умоляю! Прошу! А у меня давно уже ни одного билета нет. И я расходую остатки энергии, убеждаю: нет у меня билетов! Нет!

В плохом состоянии приехал я на стадион. Самочувствие отвратительное. Ноги ватные. Взгляд вялый...

— Я не могу играть сегодня, — говорю тренеру Владимиру Ивановичу Горохову.

Мне показалось, что его нос, и так, впрочем, весьма солидных размеров, вытянулся еще больше. Ошеломленный этим заявлением, он воскликнул надвигаясь:

— Что, что ты сказал?!

У меня хватило честности не ссылаться на болезнь. Я рассказал все как было. Возмущению не было границ. Играть меня заставили. Николай настоял. Он утверждал, что отсутствие капитана на поле может сказаться еще хуже, чем моя слабая игра. Но он жестоко ошибался.

Динамовцы быстро нащупали слабое место. Атаки развивались через центр. И вот в самый решительный момент я вдруг почувствовал, что скольжу на своих безжизненных ногах и грузно валюсь на землю. А мимо меня нападающий противника проводит мяч и забивает гол. Какой позор! Мне стыдно было взглянуть на трибуны, на товарищей по команде.

— Что с тобой? — спрашивал меня в перерыве Александр.

— Что с тобой? — спрашивал Петр.

— Что с тобой? — спрашивали болельщики.

Что со мной? Я нарушил основную заповедь футболиста: забыл о команде, о спортивной чести коллектива, нарушил режим, бездумно, бессмысленно растратил свою энергию.

Будем откровенны: в двадцатых годах, на заре советского футбола, отношение к режиму футболиста было недостаточно требовательным. Поспорить игрокам о футболе за кружкой пива накануне матча не считалось за грех.

Позднее стало по-другому. Быстрый темп игры требовал выносливости. Неподготовленный организм не выдерживал нагрузки, и игрок «сдыхал».

Режим футболистов приобрел серьезное значение.

Уже в то время практиковались предматчевые сборы команд, как их называют, карантины. Но карантины это только форма. Главное, самодисциплина, самоконтроль. Режим спортсмена включает в себя гораздо больше, чем отказ от пива или вина. Здесь нормы многообразны, начиная от нормы сна и кончая нормой пользования баней. Никакой тренер не в состоянии уследить, если сам спортсмен всей своей душой не поймет, к чему ведут нарушения режима. Да, иногда приходится «наступать на горло собственной песне», отказываться и от веселой встречи с друзьями и от свидания с любимой... Что же делать! Ничего, если она действительно любит — поймет. И друзья, если они настоящие друзья, подождут более подходящего времени.

Кружка пива — ведро пота. Так принято говорить среди футболистов.

Это значит: чтобы устранить вред от выпитой кружки пива, надо на тренировке пролить ведро пота. Потерять форму можно в один день. Обрести форму — нужно затратить месяц.

В Ленинграде я и Сергей Иванов — центрфорвард московской сборной — не сумели выдержать характер: смалодушничали, поддались на уговоры болельщиков и выпили. Утром, в день игры, на крыше Европейской гостиницы коллектив сборной команды Москвы обсуждал наш проступок.

Ясный, теплый, солнечный летний день. Воскресенье. С крыши видна панорама Ленинграда. Толпы гуляющих ленинградцев. Среди них многие предвкушают удовольствие от сегодняшнего матча.

А у меня на душе грязь и мрак. Я смотрю на осуждающие лица товарищей, и мне мучительно стыдно. Нам при всем коллективе объявили выговор, но на игру поставили.

Подгоняемый стыдом за содеянное, взвинченный, я сыграл эту игру хорошо. Но зато следующая прошла из рук вон плохо. Ведро пота мне все-таки пришлось пролить на тренировках, прежде чем я достиг прежней спортивной формы.

Спортивная форма футболиста дается не таблетками фенамина, не глюкозой и черным кофе — работой, трудом, тренировкой! Тренировкой повседневной, систематической.

В те годы, в середине тридцатых годов, вырабатывалась советская школа футбола. Первое требование, которое нам предъявлялось, — скоростная выносливость, умение быстро и долго бегать. Ох, уж эта выносливость!

Предсезонные сборы наша команда проводила в Одессе, в одном из санаториев, что расположены по Французскому бульвару. Одесса в марте теплом не балует. Ветры гуляют по городу порывистые, холодные.

— Сегодня кросс, — объявляет второй тренер нашей команды Владимир Горохов.

— Кто проводит кросс? — спрашиваем.

— Константин Павлович.

«Ну, — думаю я, — ничего! Квашнин старше меня намного, выдержу».

...С меня уже льет седьмой пот. Мы бежим вдоль берега моря по буеракам и оврагам, то стремительно вниз, то, согнувшись, крупным шагом вверх. Уже мертвая точка, как говорят спортсмены, прошла — открылось второе дыхание. «Омоложения» на дистанции теперь не жди. Нарастает усталость, а Квашнин все ведет бег, не сбавляя темпа, вперед и вперед, дальше и дальше от дома. Прикидываю мысленно: километров семь, наверное, пробежали, значит, обратно пойдем шагом. Не может же Квашнин в свои сорок пять лет в таком же темпе обратно бежать. Ну, слава богу, кажется, заворачиваем за угол. Я на пределе усталости. Но... Какое коварство! Из-за угла появляется второй тренер Горохов. Как эстафету, он принимает команду от Квашнина и, бодро крикнув: «За мной!» — устремляется бегом к дому. А до дома-то, ой, ой, как далеко! Квашнин переходит на шаг и отстает от нас. Я ненавижу в этот миг Горохова — это его выдумки! Это он непреклонный сторонник больших нагрузок! Но остановиться не могу — я капитан. Меня берет оторопь, когда мысленно прикидываю, сколько предстоит еще пробежать до самого дома. Ведь Горохов — мы его знаем! — пощады не даст ни на метр.

Вспоминаю клятвы юных лет — упорство, упорство, упорство... И, собирая последние силы, продолжаю бежать в головной группе. Ну, вот до того киоска... до того поворота... буду считать до тысячи... потом еще до тысячи... Так, шаг за шагом, я приближаюсь к дому. Кажется, наступила последняя степень изнеможения, но нет, не последняя... И откуда только силы берутся — финиширую в первой шеренге! Дом. Готово! Кросс окончен.

— Кто здесь старший? — кричит вбежавший в душевую Миша Людковский.

Волосы у Миши мокрые, лицо грязное, осунувшееся. Он тяжело дышит.

— Зачем тебе старший, Миша?

— Я! Я... буду жаловаться! Это истязание!

Все дружно смеются.

На него пускают струю воды, и он успокаивается.

Я вспоминаю Пресню, Горючку, литой чугунный мяч... Искусство требует жертв, Миша!

Каждый последующий кросс мы бежим все легче и легче. А через месяц возвращались в Москву загорелые, полные сил и здоровья.