Большой футбол

V. МОСКВА МОЯ...

Февраль. — «Керенскому крышка!» — Отъедаться в деревню! — Возвращение. — Голубой пиджак и кремовые штаны.— Увлечение театром. — Артисты и спортсмены. — Московский клуб спорта. — Медведь помог. — Иван Артемьев. — Победа над болью. — Легендарный Канунников. — Клуб у Западной трибуны. — Опасный спутник.

Отец восторженно воспринял Февральскую революцию. На лацкане пиджака у него красный бант. Дядя Митя «монархист».

— Ваше императорское величество! Да что же это такое делается? Распорядитесь! — обращался он в спальне к портрету Николая II.

Но мы знаем, что это дядя Митя наигрывает.

В начале войны он рядился в юдофоба, в процессе Бейлиса был на стороне Шмакова. Но когда начались еврейские погромы, не задумываясь, спрятал в своей спальне братьев Михаила и Роберта Лифшиц и проклинал погромщиков.

А пока воззвания дяди Мити к портрету его императорского величества с просьбой вмешаться и распорядиться оставались без ответа. Вернее, ответ был, но шел он отнюдь не от императорского величества. Ненавидимое народом Временное правительство рухнуло.

Каждое утро из года в год мимо наших окон по протяжному гудку Брестских мастерских вереницей тянулись на изнурительный двенадцатичасовой труд в черных, рваных, лоснящихся от масла спецовках монтеры, слесари, кузнецы...

По этому гудку вставали и мы. Сегодня гудка не было. Октябрьский пасмурный денек, полно людей на улицах, мертвые трамваи...

В Училище иностранных торговых корреспондентов, помещавшееся на Большой Никитской улице, Александр, Клавдия и я потащились пешком.

Но на пороге училища стоял всегда любезный и жизнерадостный директор Евгений Августович Полевой-Мансфельд. Впоследствии, когда училище закрылось, он ушел на эстраду и стал известным конферансье.

— Увы, мои дорогие будущие иностранные торговые корреспонденты! — приветствовал он нас в парадном. — Сегодня занятий в школе не будет.

— Евгений Августович, а когда же являться в школу? — вопрошали его ученики.

— На этот довольно сложный вопрос вам ответит уже другая власть. — Евгений Августович развел руками и незаметно поправил красный бант на груди. — Моя власть над вами кончилась. Начинается власть рабочих и крестьян.

Мне, одиннадцатилетнему будущему иностранному торговому корреспонденту, было довольно трудно разобраться в том, что происходит. На заборах висели воззвания различных партий, на улицах перестрелка. Вокруг только и было слышно: большевики, меньшевики, эсеры, кадеты, трудовики... И я никак не мог понять, почему слово «большевики» неизменно связывали со словами «власть рабочих и крестьян».

А вот сегодня чаще обычного слышится: «Юнкера! Юнкера!»

Какая-то опасливость, настороженность и неприязнь сопутствуют этому слову, произносимому к тому же вполголоса.

— Юнкера засели в большом доме на Никитском бульваре и стреляют оттуда по рабочим демонстрациям, — сообщил вернувшийся из города Ванюшка.

Нас, детей, из квартиры больше не выпускали. Мать и дядя Митя беспокоились за отца. Он ушел с каким-то рабочим пикетом на Пресню.

— Ну да, без него там нельзя обойтись! Некому порядок навести! — возмущался, поглядывая на часы, дядя Митя.

Поздно ночью вернулся отец. Усталый, возбужденный...

— Большевики выступили с оружием! Керенскому крышка! Вся власть Советам!

За окном, как бы в подтверждение его слов, были слышны выстрелы, доносившиеся откуда-то с Пресни.

А вскоре я уже хорошо знал, какая существует связь между словами «большевики» и «власть рабочих и крестьян».

...Наступили времена, полные радостных перемен и в то же время невзгод и лишений.

Не хватало хлеба. Нам, ребятам, все время хотелось есть. Мать распределяла хлеб между нами по пайкам, но что это были за пайки? Раз, два откусил — и нет. А аппетиты у нас волчьи: мы все свободное время на улице.

— Съест тебя «облава», — говорил про нас дядя Митя отцу. — Вези их в деревню!

Отец так и решил. Забрал мать да троих младших — меня, Петра и Веру — и отвез к тестю в деревню Погост.

Поначалу скучали по Москве. Я было пустился насаждать футбол. Ничего не вышло. Тогда, чтобы хоть чем-нибудь доказать свои спортивные качества, я попытался увлечь деревенских ребят легкой атлетикой.

— Вот от мостка до мостка у нас будет дистанция. А вот здесь финиш, — бахвалился я перед ребятами спортивной терминологией.

— Все ли готовы? Внимание! Марш!

Я бегу, как мне кажется, «стильно», но ничего это не стоит.

— Митрофан! — вдруг кричит Мишка Капитонов и, как заяц, дает стрекача. За ним остальные быстроногие ребята, а я со своим «стилем» остаюсь самым последним и попадаю в руки сторожа Митрофана.

В дальнейшем бегство от Митрофана, сторожившего гороховые поля, в лучшем виде способствовало приобретению мной скорости. А футбол и легкая атлетика в Погосте так и не привились.

В 1920 году умер отец. Восемнадцатилетний Николай решил забрать меня из деревни в Москву.

Летом 1920 года я с оказией вернулся из Погоста на Пресненский вал.

Подходя к дому, я увидел толпу ребят, гоняющих мяч. Футбол! Полтора года я не трогал мяч. Сердце застучало от волнения.

Вихрастый, взволнованный, но степенный по-деревенски, вошел я в столовую.

За столом пьют чай Николай, Александр, Клавдия. Городские. Одеты совсем не похоже на меня.

Я в отцовском френче. На ногах охотничьи отцовские сапоги с обрезанными голенищами. Так как они велики, то, чтобы не садились голенища, на икрах накручены из портянок «искусственные мускулы», как говорил, иронизируя по этому поводу, Петр.

— Доброго здоровьица, — окая по-владимирски, говорю я, протягивая руку дощечкой братьям и сестре.

— Доброго здоровьица, — смеются они мне в ответ. Мой деревенский выговор рассмешил их.

Я чувствую себя смущенно.

Но смущение забыто, едва только я услышал такие знакомые и волнующие слова, как «тренировка», «удар», «бутсы».

Узнаю, что Николай уже играет за первую команду РГО на правом краю. Шурка тоже прогрессирует.

— Гнется (то есть играет) хорошо,—поощрительно говорит Николай.

Горючки уже нет. Заборы все разломаны на дрова. Через пустырь ходят, а широковские обитатели разбежались кто куда.

РГО теперь арендует поле на Девичке, у Общества физического воспитания.

Николай говорит, что теперь футбол не то что было. Все стадионы наши! Это значит, что любой может приходить на стадион, записываться в члены общества — и играй себе сколько хочешь.

Не то что раньше. Тогда, чтобы только попасть в члены общества, надо было рекомендации доставать да пять рублей золотом вступительные взносы уплатить.

Сейчас при обществах будут организовываться детские команды. А пока привыкай к Москве.

И я начал осваивать столицу. Не так-то просто это давалось. Культурное шефство надо мной взяла Клавдия. Пошли с ней в театр. В драматическом театре на Большой Дмитровке, где сейчас театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, давали «Каширскую старину».

Первое действие длинное. Во френче у меня недокуренная козья ножка из махорки. Меня стал мучить вопрос: -курят в зрительном зале или нет? Логика подсказывала, что не курят, не видно было курящих.

Но вдруг впереди сидевшие два солидных гражданина достали папиросы. «Значит, курят, — решил я. Только у них, наверное, спичек нет.

Вот сейчас я зажгу спичку — и им услужу и сам закурю».

Не успела Клавдия понять, что я делаю, как козья ножка оказалась у меня в зубах, спичка вспыхнула, и я окутал рядом сидящих зрителей едким густым облаком погостовского самосада.

Возгласы негодования совпали с закрытием занавеса. В зале зажегся свет, и на меня накинулись со всех сторон.

Появился администратор. Я перепугался ужасно. Но, видно, мой растерянный вид, градом катившийся пот, вихры, френч вызвали сочувствие ко мне, и администратор ограничился выговором. Но прибавил при этом, что, по-видимому, из-за такого же мерзавца, как я, недавно в Малом театре произошел пожар.

Когда все уладилось, Клавдия зловеще прошептала:

— Идиот!

В очередное воскресенье Николай обещал меня взять на футбол. Играли команды класса «А».

За нами зашел Василий Захарович Рудь. Правый инсайд команды РГО, имевший два известных качества: стремительный рывок в футболе и ослепительно модную одежду в быту.

Голубой пиджак был узок в талии и фалдами распускался внизу. Кремовые штаны короткие — выше щиколотки, широкие вверху и узкие-узкие внизу. Круглая шляпа с маленькими полями и лаковые остроносые туфли. Все было шикарно.

Длинноволосая прическа на пробор с подбитыми у висков буклями.

Я был потрясен.

Матч проводился на поле ЗКС. Мы шли пешком и были уже у Кудринской площади, направляясь вниз к Смоленской, когда нас обогнал трамвай.

Трамваи тогда ходили нерегулярно и не по маршруту и часто с грузовыми платформами.

— Берем! — сказал Николай, когда от Кудринской показался вагон с платформой.

Мы стали в нескольких метрах друг от друга, чтобы не мешать вскакивать на ходу. Николай набрал скорость и, когда трамвай поравнялся с нами, легко вспрыгнул на платформу. То же повторил Шурка.

Но я не сделал этого предварительного разгона и, когда трамвай, все набиравший скорость под горку, проходил мимо меня, попытался с места прыгнуть на подножку. Едва схватился руками за стойку, как меня сразу дернуло вперед и потащило в полулежачем положении. Ноги мои пришлись как раз под колеса и волоклись по линии. Я онемел от ужаса и судорожно держался руками за стойку. Оторвись руки — и мои ноги неизбежно под колесами вагона.

Вот где показал свой знаменитый рывок Василий Захарович Рудь. Как пуля, сорвался он за мной вдогонку. Ухватил меня за куртку и кричит:

— Отпускай руки!

Но меня сковал ужас: я не разжимаю рук.

Тогда он на полном ходу с силой рвет меня в сторону, и мы оба кубарем летим на мостовую.

День был дождливый — что я наделал с шикарным костюмом Василия Захаровича, трудно описать. Куски грязи на голубом пиджаке и вырванный клок кремовых штанов.

Но самое страшное впереди. Подходит Николай и резко мне приказывает:

— Немедленно домой, болван!

У меня обрывается сердце! Столько предвкушений, ожиданий увидеть классный футбол — и вдруг домой!

Нет, это выше моих сил. И я, отставая от старших, бреду следом за ними грязный, поруганный, но полный непреоборимого желания попасть на стадион. Не было такой силы, которая остановила бы меня.

На матч я все-таки попал. Николай под давлением Василия Захаровича и Шурки сменил гнев на милость.

Так неудачно началось у меня освоение столицы после деревенской жизни.

Но обе эти неудачи не только не охладили, а как бы еще больше пристрастили меня к футболу и к театру.

Сложилось так, что, начав работать вместе с Николаем в Центральных ремонтных мастерских, я обрел возможность посещать зрелища; билеты во все театры распределялись через рабочком, и я, как подручный слесаря, получал их легко.

Мне посчастливилось: я видел на сцене величайших русских артистов старого поколения: Шаляпина, Ермолову, Никулину, Собинова, Нежданову, Станиславского.

Позднее я сделался завзятым театралом, и много артистов, любителей футбола, и по сие время, вместе со мной сидя на трибунах стадиона, переживают успехи или неудачи любимой команды так же, как спортсмены радуются или огорчаются по поводу удачного или неудачного спектакля в зрительном зале театра. Биографии больших мастеров сцены привлекали меня. Я находил в них примеры, помогающие организовывать себя на упорное достижение цели, помогающие легче переживать горечь неудач и поражений, всегда сопутствующих любому творческому делу.

В 1922 году произошло большое событие в спорте.

Активисты-спортсмены, большинство которых жило в районах, прилегающих к Пресне, решили организовать новый клуб под названием Московский клуб спорта.

Базой нового клуба стала небольшая спортплощадка возле завода «Лакокраска» у Пресненской заставы.

Это была пора великого энтузиазма. Все стадионы и площадки были предоставлены в распоряжение советской молодежи. Рабочие фабрик и заводов молодой Советской республики хлынули на эти стадионы.

Не только Пресня, но и Сокольники, и Замоскворечье, и Рогожско-Симоновская, и Хамовники, и Благуша, и все другие рабочие окраины переживали эту весеннюю пору советского футбола.

Денег было гораздо меньше, чем энтузиазма. Вернее сказать, их совсем не было.

А футбол, как известно, начинается с футбольных ворот. Их надо поставить. Для стадиона нужны раздевалки, скамьи, ограда. Их надо построить.

Где же взять средства? Хотя бы для приобретения материалов. Труд оплачиваться не будет. Трудиться будут сами спортсмены, начиная от Павла Канунникова и кончая членами детской команды. Как раньше на Горючие.

Правда, тогда РГО располагало крупными средствами. Достаточно сказать, что главным меценатом и почетным членом общества был миллионер Шустов — коньячный заводчик; фирменная марка «Колокол» конкурировала с лучшими европейскими винами. Но что такое Шустов, миллионер и меценат, по сравнению с нами, ободранными, полуголодными счастливыми мальчишками Красной Пресни? Бедняк! Нищий! А мы богачи. Еще бы! С нами братья, отцы, вся Трехгорная мануфактура, огромный рабочий район столицы.

Как всегда во всех благородных начинаниях советской молодежи, сердцем ее был комсомол. Краснопресненский райком комсомола на Георгиевской площади кипел и бурлил. Сюда прибегали комсомольские вожаки с заводов и клубов, требовали, рассказывали, делились опытом, звонили отсюда в профсоюз, в-дирекцию... Здесь рождались идеи о субботниках и воскресниках по строительству своими силами стадионов, спортплощадок, скверов, парков. Здесь строго судили за проявления барства, тунеядства, мещанства, рвачества. Здесь воспитывали новых людей — беззаветных энтузиастов, строителей новой жизни, честных, волевых, самостоятельных.

Спорт способствовал воспитанию этих качеств. Почин построить стадион на Пресне нашел горячий отклик у всей комсомольской братии.

Райком комсомола помог организовать комсомольско-молодежные субботники, на которых с энтузиазмом, засучив рукава работали и руководители пресненских комсомольцев — Арвид Шмюльцберг, Владимир Кириллов, Эдуард Пиртин — и совсем юные ребята докомсомольского возраста.

Но, кроме энтузиазма, нужны еще и деньги. А с этим куда труднее. Денег нет. Их нужно добывать.

И вот неповторимый энтузиаст футбола Иван Тимофеевич Артемьев, старшина прославленной футбольной семьи, уже разъезжает на лошади по улицам Пресни.

Лошадь запряжена в повозку. В повозке рядом с Иваном Тимофеевичем медведь. На груди у медведя рекламные плакаты, возвещающие о благотворительном концерте с участием известных спортсменов.

В программе особое место занимает номер Константина Павловича Квашнина «Битье кирпичей на голове», дуэт «Не искушай» исполняет И. Т. Артемьев и Э. В. Леута. Весь сбор поступит на строительство стадиона МКС.

Народу на концерте полно. Медведь свое дело сделал...

Концерт прошел с успехом. Было и битье кирпичей на голове Квашнина. Правда, не так, как представлялось. Думалось, вот голова Квашнина, по ней хвать кирпичом: кирпич вдребезги, а Квашнину хоть бы что! Техника номера была другая. На голове у Квашнина лежал кирпич, плотно прижимавшийся руками исполнителя. Об этот амортизатор и разбивался другой кирпич — не очень эффектно, но номер идет на «ура».

Бурю аплодисментов вызывает появление на сцене Ивана Тимофеевича Артемьева.

Во имя футбола он готов на любое испытание. Он любит эту игру до самозабвения. Мастер-обувщик, игравший в знаменитой команде Новогиреева и за сборную Москвы, он мог играть в футбол «один на один» с четырнадцатилетним подростком.

— Ну обведи, обведи меня, — подзадоривал он «противника» и с неподдельным увлечением боролся с ним за мяч.

Играть он любил страстно. Силу команды расценивал только с одной точки зрения: есть боевой дух в команде или нет.

Он вкладывал в это понятие не только желание играть, но и сплоченность команды, товарищеские отношения среди игроков, любовь к своему обществу и, как результат всего этого, трудолюбие в игре.

Как-то перед игрой у Ивана Тимофеевича на пятке вскочил огромный фурункул. Нечего и думать надеть бутсу: прикосновение задника вызывало нестерпимую боль. Тогда Ваня (так звала его вся футбольная Москва) ножом вырезал задник у бутсы и вышел на игру с незащищенной больной пяткой.

В 1929 году перед матчем с «Динамо» у меня появился крупный фурункул на подъеме правой ноги. Я отказывался выходить на поле.

— А как же Ваня играл, помнишь?! — обличая слабость моего духа, сказал капитан команды Николай.

Я надел правую бутсу, не шнуруя самый подъем, и вышел на поле с уговором не бить по мячу правой ногой.

Но разве можно в матче с «Динамо» сражаться одной ногой? Правую тоже пришлось пустить в ход. После первого удара у меня искры посыпались из глаз. А после матча наш врач сразу увез меня в госпиталь. Но назавтра я был здоров, от фурункула и следа не осталось.

Нечто подобное рассказывал мне Григорий Федотов о Владимире Алякринском, игроке «Металлурга», защищавшем подъем больной ноги выгнутой металлической пластинкой.

Воспитание боевого духа и закалка в спорте вообще и в футболе в частности имеет огромное значение.

Мне не раз приходилось убеждаться в этом и вспоминать Ивана Артемьева с его первой заповедью: боевой дух команды — залог победы.

И вот пока Ваня стоял первый раз в жизни на эстраде и пел дуэт с профессиональной певицей Эмилией Леутой, сестрой будущего знаменитого полузащитника сборной СССР, организаторы подсчитывали выручку. На постройку ворот и ограды хватит!

Балы в помещении бывшей Гоголевской гимназии с той же благотворительной целью пополняли кассу нового клуба. Однако Ване Артемьеву пришлось сделать еще один решительный шаг. Не хватало денег для оплаты работ по строительству павильона.

Артель плотников отказывалась дальше работать. Тогда Ваня продал собственную корову и внес деньги в кассу общества.

— Артемьев-то корову на мячик променял, — язвительно говорили соседки, когда корову повели со двора.

Но главным образом выручали субботники. На них работали все. Таскали бревна. Рыли ямы для забора. Выкапывали грунт площадки. И это нисколько не мешало тренировкам. Только что, казалось, смертельно усталые, таскавшие тяжелые бревна, Павел Канунников и Иван Артемьев окатят друг друга водой из ведра — и уже выбегают на тренировку с мячом.

Однажды после тренировки мне выпала незабываемая удача: Павел Канунников дает мне отнести свой чемодан домой!

Я бегу с чемоданом в руках. Кажется, что шагом выполнять поручение Канунникова — кощунство...

До сих пор передают из уст в уста легенды о выступлениях этого футболиста.

У Западной трибуны московского стадиона «Динамо» в предматчевые дни собираются завзятые любители футбола. Это летний «Клуб болельщиков». Иногда, проходя на стадион, я останавливаюсь и слушаю, о чем говорят.

Нередко там вспоминают и Канунникова. Вспоминают и других игроков, завоевавших международную славу. Селин, Бутусов, Ильин, Павлов, Федотов упоминаются в жестоких спорах членов «клуба».

Там же можно услышать разного рода небылицы, связанные с прошлым, а иногда и с настоящим футбола.

Совсем недавно меня спросил один юный болельщик:

— А верно, Андрей Петрович, что были такие игроки, которым запрещали бить пенальти?

— Почему?

— Сверхмощные удары имели. Как ударит — штанга пополам. Защитников — наповал.

В Ярославле ко мне подошел подросток и с самым серьезным видом спросил:

— А верно, что у Канунникова на левой коленке написано: «Убью — не отвечаю!»?

Десятки раз я слышал о красной повязке у Бутусова или у Денисова на левой или правой ноге, свидетельствовавшей о том, что этой ногой им бить запрещено из-за смертоносной силы удара.

— Да знаете ли вы, сколько он рук переломал вратарям, пока ему не запретили бить одиннадцатиметровый удар! — кричит какой-нибудь «знаток» футбола, наивно веря в свои слова.

Мои молодые друзья! Даю вам честное слово, что никогда и ни в какие времена никому не запрещалось бить по мячу той или иной ногой, наносить любой удар, будь то одиннадцатиметровый штрафной или двухметровый с игры.

Никаких обломков рук и штанг на футбольных полях после игр никогда не находили.

Были, правда, случаи, когда ворота во время игры ломались. Так произошло в 1936 году в матче «Спартак» — ЦДКА. Но сломались они не потому, что в них попал какой-то чудовищной силы удар. Совсем нет! Сломались они потому, что нерадивый завхоз вовремя их не починил. Они через день, может быть, сами бы рухнули.

И не было такого смертоносного удара, который был бы опасен для жизни вратаря или какого-нибудь игрока.

Как правило, все эти легенды распространяют люди, мало знающие футбол. Случайные посетители стадиона, они ошеломлены колоссальный размахом этой игры. Все необычно здесь для новичка.

Необычным ему представляется и сам футбол и вся обстановка. И первое, к чему такой новичок отнесется с полным доверием, — это небылицы, романтически окрашивающие историю футбола. Но есть и просто любители присочинить, как говорится, для красного словца.