Будут расставания

МОЖНО ЛИ СТАТЬ НЕСЧАСТНЫМ?

Снег падал и таял… Деревья стояли голые, скучные. Город казался печальным, и только с сумерками, когда загорались огни и в небе над заводами, стирая звезды, полыхали зарева, улицы веселели.

После работы Митя скучал над книгой, покуривая сигарету у окна. Он любил наблюдать, как на улице собираются сумерки и тени делаются непроглядными, точно в лесу. Где-то на щите управления срабатывал фотоэлемент — вспыхивали огни, и чаща тополиных веток делалась загадочной. Облака над домами отражали голубоватый свет.

Дмитрию нравилось в такой час выходить из общежития и торопиться в кино, к приятелям или к Але. Теперь он звонил ей каждый день и, если они договаривались о встрече, заходил в редакцию или ждал около ее дома.

Сегодня они собирались в кино, но опоздали. Раздумывали у автобусной остановки, куда пойти. Давно стемнело, и легкий морозец опустился на землю. Аля спрятала ладони в рукава котиковой дошки.

— Ну, придумывай! — шутливо требовала она. — Куда мы пойдем сегодня?

— Так… Вообще погуляем. По городу. — Он держал ее под руку.

Прогулки «вообще» получались у них интересными. Разговаривали обо всем. Легко понимали друг друга, но, замечал Митя, говорить об умных вещах с Артуром было куда проще — он редко козырял непонятными словами, Аля же привыкла к ним и только смеялась, когда Митя перебивал ее:

— Подожди! А что такое — аргумент? С чем его едят?

— Логический довод, — машинально отвечала она. — Свои соображения следует аргументировать.

— Заковыристое слово. Матчасть — знаю! Каптерку — знаю, аргумента — не знаю.

— Это простое слово, совсем простое.

— Я сам человек простой… Откуда мне знать?

— Это не простота, Митя, а примитивность.

«Ну и пусть, — думал он, — примитивность так примитивность. Каждому свое. А с ней дружу не потому, что она умная и пишет очерки, а так… глаза у нее красивые… А что ходим по улицам, так это временно. Надо уметь ждать. Когда-нибудь позовет к себе».

Они идут широкой улицей, точно темной рекой. С каждой встречей Аля нежней. Даже смех ее стал теперь другим: тихим и ласковым. Митя прижимает локоть ее к себе. «Девка есть девка, — думает он, — ученая или которая кирпичи таскает».

— Сядем на автобус… Через две остановки мой дом. Попьем чаю.

Митя молчит. Главное, не торопиться, главное, не спугнуть.

— Нет, — говорит он вяло. — Что такое чай для двух взрослых людей? Уж лучше я приду в следующий раз с вином. Не прогонишь?

…Он едет обратно. В полупустом автобусе тихо, и всем слышно, как Митя стучит замерзшими ногами. «Потеха. Все идет, как по маслу. Но холодюка, жуть дело! Когда же лето!»

До общежития он пускается со всех ног. По замерзшему асфальту рассыпается гулкий стук.

За тумбочкой сидит тетя Луша. Она спит, уронив голову на руки, прикрыв лицо концом пухового платка. В коридоре уже выключен свет.

— Ого! — Митя смотрит на часы. — Так можно ноги отморозить, запросто! Половина суток на улице.

С дивана встает Галя. Митя видит ее плечи и очертания опущенных рук.

— Откуда ты? — спрашивает она вполголоса. — По телевизору кино было — комедия…

— Гулял. Ночь, звезды, луна, жуть дело. — Ему не хочется говорить.

— А меня не позвал…

— Ты же кино смотрела.

— Кино! Если бы ты позвал.

— Ездил к старому другу. Большая мужская компания!

— Мужская! С журналисткой ты был.

— Да?! Аргумент у тебя есть?

— Есть! — говорит Галя.

— Ну и оставайся со своим аргументом.

— Значит все? — растерянно спрашивает Галя.

Взявшись за ручку двери, Митя думает.

— Все? А что — все? Шла бы ты спать. Счастливых снов.

В комнате один Федор и не за столом с учебниками, а ходит медленно от двери до окна. Ворот рубашки расстегнут, тяжелые плечи опущены, выражение лица постное. От стен к потолку тянутся угловатые тени. Митя сбрасывает ботинки, садится на пол около батареи.

— Ноги застыли, жуть дело. А ты, Федул, что губы надул? Двойку получил?

— Нет. Нам сейчас двойки не ставят.

— Что такой хмурый да невеселый? Неприятность?

Федор продолжает ходить, то и дело заслоняя свет настольной лампы.

— Нет! — говорит он глухо. — Хуже чем неприятность. Как говорить — не знаю.

— Уж как-нибудь скажи. Или никак не говори.

— Валентина выходит замуж… Понимаешь? Выходит замуж за другого.

Митя растерянно скребет лоб.

— Если не шутки, то попал в историю. Аргументы-то есть?

— Что?

— Факты?

— Подруга все рассказала. И как зовут его, и когда свадьба. А может, Валентина со зла? Я редко бываю. Может, просто пугает меня. — Федор останавливается и с надеждой глядит на Митю.

— А ты во что больше веришь?

— Я-то? — Федор вздыхает. — Я ее много лет знаю. Думал, дождется. Понимаешь, она считает, что я недостаточно ее люблю. «На первом плане, — говорит, — у тебя все, что угодно, только не твоя девушка. А мне нужна такая любовь, которая все сметала бы. Вон в книгах на смерть идут ради любви… А ты иной раз пропустить занятия боишься. Нет большой любви, а пробавляться малым не стоит». Вот ее философия. Ну, что сказать ей, как разубедить?

— Один выход есть — послать к чертовой матери! Эгоистка!

— Да! Послать! Пусть как хочет. Жизнь не тетка… Еще вспомянет! — почти кричит Федор.

За дверью шаги и сдержанный шепот. Федор замолкает. Опустив голову, подходит к постели и разбирает ее. Дмитрий тоже укладывается. Настольная лампа освещает комнату ровным светом.

Бесшумно открывается дверь, осторожно в комнату проникает Илья. Он торопливо сдергивает одеяло, кулаком взбивает подушку.

— Ну и жизнь твоя! — говорит с доброй насмешкой Дмитрий. — Жена на одном, ты на другом этаже. Вот тебе, Федя, наглядный аргумент! Радоваться холостякам надо — не жалеть.

— Ладно тебе, — просит Федор.

И Митя замолкает. Лежит на боку, подсунув сухую шершавую ладонь под щеку. Ему видно освещенное окно. Желтые лучи автомобильных фар скользят по тополиным веткам. «Дела! — рассуждает Митя. — Ну, как это можно быть несчастным? Чтоб девчонка тебя не полюбила? Не понимаю, жуть дело!» Он закрывает глаза, и сладкий сон приходит к нему. Митя улыбается, лицо у него чистое, без морщинок. В полусумраке комнаты видно, как смешно оттопырены губы. Тихо в одиннадцатой комнате, тихо в общежитии. Сон обошел все комнаты и теперь правит в этом доме.

В начале рабочего дня Дмитрия вызвали к Вахрушеву. Начальник цеха читал на монтерском пункте вахтенный журнал. Старший монтер Кашкин сидел с другой стороны стола и неторопливо говорил что-то не то Вахрушеву, не то монтеру Васе Елкину.

— Прибыл по вашему приказанию! — весело отрапортовал Дмитрий.

— Садись, — распорядился Вахрушев, поднимая от журнала голову. — Будешь стажироваться на монтерском, в смене Василия Ивановича.

— Не было такого уговора! — бодро ответил Митя. — Как же Откосов из меня человека будет делать?

— У нас порядок, — продолжал серьезно Вахрушев. — Сначала новичок становится монтером.

— Хоть он инженер, хоть кто, — вполголоса, но уверенно, хозяйски вставил Кашкин.

— Узнаешь схему станции. Монтером все закоулки облазишь, — Начальник цеха внимательно разглядывал Дмитрия. — А после этого «курса» вернешься в бригаду к Николаю Васильевичу.

— С сего дня ты — стажер. — Удовлетворенно кашлянул старший монтер, перебивая начальника. — Пока ходи следом за Васей. Он за тебя отвечает. Ходи и учись.

— Начальству видней, — Митя перевел взгляд с Вахрушева на Кашкина. — Хотелось бы с Ильей доделать его тележки… Но ничего не попишешь: приказ есть приказ.

— Сейчас пойдешь со мной, — Вахрушев поднялся. — Инженер по технике безопасности тебя проинструктирует, а после обеда — стажер.

— А получка, Павел Павлович, не того — не уменьшится?

— Получка? — начальник даже не оглянулся. — Зачем тебе получка большая, холостяку?

В полдень солнечные полосы расчертили паркетный пол на питательной площадке у монтерского пункта. Они упирались в черную дверь котельного цеха.

Застекленное помещение для монтеров было расположено с таким расчетом, чтобы в случае аварии одинаково близко было до оборудования машинного зала и котельного цеха.

— Здесь жарко, — сказал Вася Елкин Мите, когда они брали стремянку. — Шумно здесь, но все как-то под руками.

Они подняли на плечи трехметровую стремянку и вынесли в широкий коридор за котлы. Впереди в серых отглаженных брюках и куртке шагал Василий, а Митя, стажер, за ним.

— Я из тебя и монтера и спортсмена настоящего сделаю, — кряхтя под стремянкой, обещал Вася. — Вчера почему на тренировке не был? Выгоню из команды!

— Иди-иди! — слабо протестовал Митя. — Начальник нашелся.

— Ставь! — решительно скомандовал Василий. — Это пятый котел. Видишь, лампочка перегорела… Я полезу, а ты держи стремянку. Тебе, как стажеру, не положено.

— А что мне положено? — Митя сунул руки в карманы брюк.

Василий смахнул с носа пот и поднял указательный палец:

— Твое дело смотреть, что я делаю. Запоминать, где что расположено.

Массивные, точно дома, котлы тянулись вверх и терялись в рыжеватом сумраке. Отвесно ползли трубопроводы, заслоненные коричневой пылью. Лампочки на тонких шнурах провода чуть покачивались от тока горячего воздуха.

Василий без помощи Дмитрия установил стремянку. Озабоченно поглядел в оба конца коридора.

— Знаешь, тут нужна другая, высокая лестница. Идти за ней далеко.

— А как же ты? — Митя, запрокинув голову, посмотрел вверх. — Не дотянешься, Васька, спланируешь.

— А сейчас увидишь. Только то, что я сделаю, строго запрещено техникой безопасности. Увидит кто — полетела моя премия.

Он по-обезьяньи забрался до предпоследней ступени, еще поглядел вниз на Митю:

— Держи хорошенько.

— Держу! — Митя крепче вцепился в стремянку.

Вася поднял руки. Пальцы чуть коснулись перегоревшей лампочки, и сразу густое облачко рыжей пыли повисло над головой. Тело его словно застыло. Он не мог поднять головы, боясь потерять равновесие, и работал на ощупь, следя за движением своих пальцев по теням на стене.

— Никто не появлялся? — спросил Вася, спустившись вниз.

Так они прошли все котлы и сели покурить на ворох забрызганных известкой досок.

— Непонятно, Васька, почему тебя к футболу тянет. Тебе акробатика нужна.

— Смотри, чего там Галка перед котлами маячит? Показание приборов пишет, что ли.

— Нет, Васька, ты просто артист.

— Ну… — Василий довольно улыбнулся. — Зевать не годится — черепком вниз или под напряжение попадешь. Монтерское наше дело… И ты научишься. Всю станцию, как я, руками прощупаешь. Зольное отделение и углеподачу. В котельном есть места, где изоляция сохнет — там вон, за котлами. А когда морозы вдарят — воздушка начнет рваться или РПМ станет. Хлебнешь здесь. — И Вася усмехнулся, прилег, опершись о доски локтем. — А что с Галкой вы… поссорились?

— Что? — не сразу понял Митя. — С Галкой? Иди спроси, а я покурю, подумаю. Может, есть смысл взять ноги в руки — работа тут какая-то не такая — опасная.

— Значит, тебе не дано быть монтером! — В глазах Василия еще не потухла гордость. — На монтерском все наши энергетики побывали, все!

— Слышал. — Митя бросил окурок в пожарный ящик с песком. — Все ваши традиции я уже выучил. Во! И я начинаю славный трудовой путь с монтерского — сила. Подходящий материал для будущей повести о рабочем Митьке.

Они втащили стремянку по крутому трапу на дымососную площадку. Железные перила накалились и теперь жгли руки.

— Тут парочку ввернем, — сказал Василий.

Он сказал еще что-то, но последних слов Митя не расслышал. Злое шипение покрыло все звуки вокруг. Черная липкая пыль поднялась над одним из моторов. Митя присел, бросил стремянку. В черной вихрящейся пыли появился со шлангом в руках Федор, а за ним Артур Откосов, с закопченными щеками. Он поднял руку.

— Привет, Митя!

— Букварь! — Митя даже подпрыгнул. — Гуляй ко мне!

— А у нас опять урок труда… Приучают ко всякой работе. Вот дуем.

— Что делаете? — не понял Дмитрий.

— Продуваем вот эти: «Бабкок и Вилькокс. Манчестер — Глазго» — допотопные английские моторы.

— Митя! Кончай трепаться, — Вася Елкин уже поставил стремянку, — работать надо.

— Видишь, Артурчик, какая у меня работенка. Стой, смотри, за стремянку держись да слушай Елкина.

Они оба взялись за стремянку, и пока Вася вставлял лампочки, обменялись последними новостями.

— В монтеры, значит?

— Как видишь, на вахте теперь.

— А как с журналисткой?

— Хм!.. Мал еще этим интересоваться, но по-дружески скажу: как всегда — аргументируем помаленьку.

— На Чукотку-то собираешься?

— А как же! «Прощай, Зарянск родимый. Мы завтра уезжаем!» Ты как живешь?

— Просто живу, — Артур почему-то виновато улыбнулся. — Ваннами торгую!

— Шутишь, букварь!

— Нет, Митя, что задумано — то сделано. После экзаменов на две недели в Хосту. Туда и обратно самолетом. Ремонтирую приемники, телевизоры, а ванны — это первое, с чего завелся капитал. Встретил меня как-то длиннолицый Травкин. За своего принял… Сейчас, может, слышал, ремонтируют дома под квартиры для молодоженов. Там-то выбросили три негодных ванны совсем на лом. Я сдал такое же количество металлических болванок — и товар мой.

— Звонил Филичкину?

— Звонил. Он осторожный. Сначала не верил: адрес и фамилию спрашивал. На другой день сам мне позвонил — домой. А когда за ваннами приехал на трехтонке, документы проверял. Дотошно проверял и вздыхал. Подлога боялся. Чистенький дядя.

— На трехтонке, говоришь, приезжал за ваннами?

— На трехтонке… Обшарпанная — сама в утиль просится.

— Ну-ну, купец ты удачливый! Валяй, если не лень.

Вася, покачивая стремянку, спускался вниз.

— Ладно, работай, а то двойку получишь по труду, — сказал Митя. Настроение у него испортилось. «Явно за ваннами приезжал отец. Филичкин посылал его. Ну и что? Мне до них раньше дела не было, а теперь подавно! Плевать! «То ли в синий вечер, то ли зорькой раннею перед новой встречей будут расставания».

После работы Дмитрий шел в душ. Купался долго, чувствуя, как колючие струи смывают усталость, и тело становится легким. Появляется желание громко говорить, шутить. В прохладной раздевалке он торопливо надевал чистое белье, костюм и чувствовал себя совсем бодро. Потом с Федором шли в столовую. Иногда к ним присоединялся Илья. Они заказывали обед и графин холодного пива. За столом молчали, но что-то особенно сближало их в эти минуты… На душе у Мити было хорошо — он такой, как все, пока ему нравится на этой старой станции.

Сегодня они обедают с Ильей. Федор заспешил, наверное, в институт на какую-нибудь дополнительную консультацию.

— Кто с тобой работает, Илья?

— Пока Радий Бушмелев.

— Когда испытания?

— Скоро… Кажется, скоро.

Они выходят на улицу, подняв воротники пальто. Осеннее небо пестро от розовых узоров заката и темных полос дыма. Шагают плечо к плечу.

— А как, Илья, с кабелем?

— Снабженцы раздобыли.

— Теперь остановки не будет, так?

— Не будет.

В общежитии Митю останавливает Люба Лебедева. Она смотрит на него, придерживая на груди халатик. Голубые глазки насмешливы.

— Вот что, стажер! — Она бесцеремонно рассматривает его лицо. — Ты сегодня останешься дежурить в красном уголке. Поэты приезжают. Их принять надо.

— Синьорина! Ошиблась адресом! Я дежурил в понедельник.

— Знаю! — Люба морщит пухлые губки. — Знаю, что очередь не твоя, но Федор Полугоров просил тебя подежурить. У него важное личное свидание в городе. Может, и у тебя сегодня важное личное свидание? И за что тебя девчонки любят? — пожала она плечами и ушла не оборачиваясь.

— Ишь ты! — улыбнулся Митя. — Ладно, встречу поэтов… Прижала Федьку жизнь, жуть дело.